Дневники просвещенной барышни XIX века как ключ к трагедии Пушкина

Не буду лукавить. Едва я начал читать книгу "Московское общество в 1833–1835 гг.", как мне сразу же стало скучно. В богато иллюстрированном толстом томе, выпущенном издательством "Кучково поле" в 2023 году, опубликованы дневники московской барышни Екатерины Александровны Соймоновой (1811–1879).

Первоначально мне показалось, что все содержание этой обширной книги, снабженной обстоятельными и дельными комментариями краеведа Ольги Ткаченко, может быть сведено к афористически точной фразе Грибоедова "Да и кому в Москве не зажимали рты / Обеды, ужины и танцы?"1

Как же я ошибался!

Спала на голых досках

Екатерина Александровна Соймонова была конгениальна эпохе, которую впоследствии назовут пушкинской. Но как же далека она от той, что "звалась Татьяной" – воспетого Пушкиным женского идеала...

"Учитесь властвовать собою..." – поучает Евгений Онегин Татьяну Ларину. Катиш Соймонова в подобных уроках не нуждалась. "Честно говоря, по части владения собой ей нет равных"2, – с восхищением отозвался о девушке один из ее друзей. Екатерина с этим отзывом безоговорочно соглашается и обстоятельно исследует собственный характер в пространной дневниковой записи, пытаясь досконально разобраться в себе самой:

"Я хорошо переношу физическую боль и страдания, внешне оставаясь спокойной и невозмутимой, при этом я испытываю внутреннюю гордость за мою стойкость и самообладание. ...Уже в 6 лет я гордилась тем, что ничего не боюсь, могу коснуться рукой самой отвратительной твари божьей и способна сохранять невозмутимый вид, испытывая в душе сильнейшие переживания"3.

Парадный живописный портрет Соймоновой работы Шандора Козина великолепно передает присущее ей волевое начало. "Гений чистой красоты" – это сказано не про нее. "Я никогда не смогу вызвать страстную любовь, я знаю это. С моей внешностью и моей деревенской грацией невозможно очаровывать"4. Многие ее современницы были прихотливыми оранжерейными растениями, не имевшими ни малейшего представления о жизни за пределами дворянской усадьбы. Она никогда не была неженкой, но всегда боялась в нее превратиться. Легко переносила продолжительные пешие и конные прогулки, сопряженные с большими физическими нагрузками. Иронизировала над изнеженностью друзей и подруг.

Не терпела мягкую постель и была способна спать на голых досках.

Не бегала за государем

Екатерина Александровна оставалась сама собой даже во время продолжительного разговора с Николаем I. У нее не было никакого трепета перед императором, разговор с которым она без обиняков назвала "достаточно комичным"5. Само представление ко двору, прибывшему в Первопрестольную, воспринималось ею как напрасное беспокойство, сопряженное с немалыми издержками:

"Лучше бы они оставались в своем Петербурге. ...Никаких дополнительных развлечений они нам не сулят, а вот денег потребуют немалых, так как в этом случае нам придется вернуться из деревни на два месяца раньше, чем думали"6.

Екатерина Александровна умела считать деньги и с нескрываемой иронией отзывалась о своих знакомых, которые придерживались иных нравственных принципов: "многие московские дамы так бегали за Императором, что это выглядело просто смешно"7. Достаточно взглянуть на картину Адольфа Ладюрнера "Николай I в маскараде", чтобы убедиться в справедливости этих слов: забыв всякий стыд, дамы и девицы пытаются обратить на себя внимание государя.

Семейство Соймоновых было слеплено из другого теста и принадлежало к той части русского дворянства, о которой полтора десятилетия спустя Герцен напишет так: "В недрах губерний, а главным образом в Москве, заметно увеличивается прослойка независимых людей, которые, отказавшись от государственной службы, сами управляют своими имениями, занимаются наукой, литературой; если они и просят о чем-либо правительство, то разве только оставить их в покое"8.

У Екатерины Александровны была веская причина не только без малейшего благоговения, но и с неприязнью относиться к императору. Она не могла простить ему ссылку в Сибирь по делу декабристов своего "бедного кузена" (точнее, сводного племянника) – полковника лейб-гвардии Финляндского полка Михаила Фотиевича Митькова. Ветеран Наполеоновских войн Митьков, за боевые отличия отмеченный Золотой шпагой "За храбрость" и орденами Св. Владимира 4-й степени с бантом и Св. Анны 2-й степени с алмазами, был членом Северного общества, в неудачное время оказался в неудачном месте, став свидетелем разговоров о цареубийстве, и по приговору Верховного уголовного суда был осужден к лишению чинов и дворянства и к ссылке в каторжную работу на 20 лет. Затем срок каторги был сокращен до 15 лет.

Девушка сожалела о его трагической участи. "Он много страдал в своей жизни, а к страданиям надлежит относиться с почтением"9.

Катиш родилась в допожарной Москве. Пушкин очень точно живописал новое поколение, детство, отрочество и юность которого совпали с концом Наполеоновских войн и крушением Наполеоновской империи. Именно к этому поколению и принадлежала Соймонова.

Смотри: вокруг тебя

Всё новое кипит, былое истребя.

Свидетелями быв вчерашнего паденья,

Едва опомнились младые поколенья.

Жестоких опытов сбирая поздний плод,

Они торопятся с расходом свесть приход10.

И это поколение чем дальше, тем меньше нуждалось в своем современнике Пушкине.

Игнорировала модисток

Это может показаться странным, но мадмуазель Соймонова, с 1825 по 1830 год совершившая вместе с родителями продолжительное заграничное путешествие и всегда с восхищением отзывавшаяся о заграничной жизни и о том, как там одеваются – "с гораздо большей простотой и вкусом, чем принято у нас"11, твердо стояла на отечественной земле, любила деревенскую жизнь, прекрасно ориентировалась в российских экономических реалиях и умело сводила приход с расходом.

Она была полной противоположностью героини пушкинского "Графа Нулина".

...к несчастью,

Наталья Павловна совсем

Своей хозяйственною частью

Не занималася; затем,

Что не в отеческом законе

Она воспитана была,

А в благородном пансионе

У эмигрантки Фальбала12.

Соймонова весьма здраво рассуждала о доходности различных прядильных фабрик, трезво соотнося вложенный капитал с полученной прибылью. Вместе с отцом инспектировала ход ведения полевых работ. Заинтересованно следила за ходом сплава леса по обмелевшим из-за засухи рекам. Знала, что из-за засухи удалось заготовить слишком мало сена на зиму, следовательно, как это ни печально, но надо сокращать поголовье коров. Утверждала, что крепостных крестьян следует обучать различным ремеслам.

Отец, ценя прагматизм Екатерины, спросил ее, как лучше всего поспособствовать улучшению благосостояния крестьян. "В этом случае, – сказала ему я, – сделайте так, чтобы деньги не уходили из деревни и чтобы наши крестьяне перестали платить их посторонним, а вместо этого расплачивались бы за услуги друг с другом"13. Отец внял совету и решил обучить ремеслам 12–14 молодых крестьян. Двух молодых девушек, Анюту и Марию, Соймоновы отдали в обучение к модисткам Кузнецкого Моста – главной торговой улицы Москвы, весьма радикально решив проблему, сформулированную грибоедовским Фамусовым.

А всё Кузнецкий мост, и вечные французы,

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

Губители карманов и сердец!

Когда избавит нас творец

От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!

И книжных и бисквитных лавок!14

И когда для представления ко двору Соймоновым, матери и ее дочерям, потребовалось срочно пошить бальные платья с длинными шлейфами, они не стали разоряться на дорогих модисток с Кузнецкого Моста, которые из-за приезда государя в Москву резко взвинтили цены. Доморощенные модистки несколько дней колдовали "над дорогими тканями из тюля и сатина и кружевами из золота и серебра" – и успешно справились с задачей:

"Это меня забавляет, и я веселю наших гостей, демонстрируя им работу наших домашних модисток"[15].

Читала заумного Гердера...

"Талантов у меня не счесть, клянусь"16, – без ложной скромности признавалась Соймонова. У Екатерины Александровны было прекрасное меццо-сопрано, она училась пению во Флоренции "у мэтра Magnelli"17. Ее выступления на любительских концертах вызывали всеобщее восхищение. "Как сокол, вылетала и, как соловей, запела"18. Она обладала непревзойденной зрительной памятью. С наслаждением рисовала пером и писала картины красками. "Чтение, наряду с музыкой и живописью, было ее страстью. Круг ее интересов был весьма обширен: Екатерина Александровна, владевшая несколькими европейскими языками, читала не только Гёте, Руссо, Шиллера, Шеллинга, Лессинга, Гюго и Бальзака на языке оригинала, но и научные статьи из французских, немецких и английских журналов"19. Соймоновы были очень культурной московской семьей: внимательно следила за европейскими книжными и журнальными новинками, выписывали их сами или брали почитать у знакомых.

Два месяца, с сентября по ноябрь 1834 года, Екатерина Александровна читала пространный труд немецкого философа Иоганна Готфрида Гердера "Идеи к философии истории человечества" и вынесла свой вердикт: "Конец понравился мне значительно меньше, чем начало"20.

Прочитав эту запись, я понял, что приблизился к постижению тщательно скрытой сути дневниковых записей. Надо было обладать очень сильной волей, чтобы проштудировать сложную книгу Гердера, новейший русский перевод которой содержит более семисот страниц большого формата! "Моя железная воля проявляется во всем..."21 – утверждала Екатерина Александровна.

Вот тогда я и вспомнил о "нашем всё" и соотнес с кругом чтения мадмуазель Соймоновой очень важные обстоятельства времени и места.

... и не замечала "Онегина"

23 марта 1833 года вышло в свет первое отдельное издание "Евгения Онегина". В 1834 году во втором томе журнала "Библиотека для чтения" впервые была напечатана "Пиковая дама". В апреле того же года во втором томе альманаха "Новоселье" впервые была опубликована поэма "Анджело". Пушкин признавался своему другу Нащокину: "Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал"22. 28 декабря 1834 года в Петербурге вышла в свет "История Пугачевского бунта".

Но в этом же году молодой Белинский безапелляционно заявил: "Пушкин царствовал десять лет... Теперь мы не узнаем Пушкина: он умер или, может быть, только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет... Судя по его сказкам, по его поэме "Анджело" и по другим произведениям... мы должны оплакивать горькую невозвратимую потерю!"23

Можно предположить, что Екатерина Александровна разделяла мнение "неистового Виссариона". Ни об одной из пушкинских новинок в дневниках Соймоновой нет ни строчки. Более того, сам Пушкин в ее записях вообще не упоминается.

Было ли семейство Соймоновых знакомо с Пушкиным? На этот вопрос у пушкинистов нет однозначного ответа. Весьма вероятно, что да24. Екатерину Александровну отделяло от поэта всего-навсего "одно рукопожатие". Ее единокровный брат знаменитый библиофил своего времени Сергей Александрович Соболевский (незаконный сын ее отца) был другом Пушкина. Княгиня Зинаида Александровна Волконская, воспетая поэтом "царица муз и красоты", вместе с Соймоновой выступала на любительской сцене. Профессор Московского университета Степан Петрович Шевырев, с которым семейство Соймоновых познакомилось во время заграничного путешествия, неоднократно встречался с Пушкиным в Москве и Петербурге и оставил о нем воспоминания. Имена Александра Николаевича Раевского, сына героя Отечественной войны 1812 года, чье сильное влияние на молодого Пушкина не подлежит сомнению, и его жены Екатерины Петровны (урожденной Киндяковой) несколько раз отмечаются в дневниках Соймоновой.

А о Пушкине и его произведениях – ни полслова.

Потратив два месяца на чтение неподъемного труда Гердера, который редкий философ дочитает до середины, образованная московская барышня из очень культурной дворянской семьи не удосужилась прочитать ни одного из новых пушкинских произведений, хотя "Библиотеку для чтения" Соймоновы выписывали, а мимо загребущих рук библиофила Соболевского просто не могла пройти ни одна из пушкинских новинок.

Трудно отыскать более выразительную деталь, объясняющую драму последних лет жизни Пушкина. "И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура"25.

Дневники Соймоновой бесстрастно зафиксировали это умирание.

Замуж мадмуазель Катиш так и не вышла, хотя в соискателях ее руки недостатка не было. Умная и образованная девушка, не прибегая к намекам и иносказаниям, четко объяснила этот казус: "Найти гения непросто, а дурак мне самой не нужен"26. Это была трагедия пушкинской эпохи: Екатерине Александровне Пушкин был не интересен, а гениальному Пушкину такая Катиш была не нужна; он женился на первой романтической красавице своего круга.

Помечтаем о невозможном: Екатерина Александровна могла бы стать ему идеальной подругой жизни - у поэта был бы и Дом, к которому он так стремился, и не было бы долгов, душивших его сильнее, чем "отсутствие воздуха".

Но, как сказал Тургенев: "Мимо, читатель, мимо..."