Прибытие поезда: премьера по Платонову стала почти притчей о силе любви

На пустой Земле - Моя жена была на вас похожа. - А мой муж на вас... не похож. Этот диалог, как и значительная часть материала для инсценировки Галины Зальцман, не из рассказа "Возвращение", а из гораздо менее известного сценария "Семья Иванова", написанного Платоновым в то же время, в 1945-1946 годы. Если в рассказе в фокусе сам Алексей Иванов и его путь с фронта домой, то в сценарии - жизнь семьи в эвакуации. Совместив два произведения, режиссер сделала - нет, не историю о Великой Отечественной, а почти притчу о силе любви, отогревающей паровозы и оберегающей другого от смерти. И конечно, всепрощающей. "Возвращение" нередко ставят в театре. Платонов всю войну работал фронтовым корреспондентом, и язык его поздних произведений заметно проще, чем ранних. А сюжет о мужчине, который по дороге с фронта случайно заехал к девушке Маше, вернулся домой, а потом чуть было не уехал обратно, но увидел из поезда, как за вагоном бегут его дети - так и просится на сцену. Спектакли по "Возвращению" часто бывают мелодраматичными, самартовский же стремится сохранить накал эмоций, не впадая при этом в излишнюю чувствительность. На сцене - суровый мир, напоминающий о постапокалипсисе огромными остовами паровозов (декорации сочинил именитый художник Семен Пастух, в Самаре он когда-то оформил два спектакля в Театре драмы). Не так-то просто придумать театральный аналог особенному платоновскому миру, в котором машина может быть одушевленной, в каждой фразе заключена метафора и в каждом слове - попытка не просто что-то назвать, но прорваться к метафизическим высотам. Команде спектакля это удается. Пространство с намеченным домом Ивановых, вокзалом и другими локациями - на самом деле не конкретное, неопределенное. Чахлое растение такого же ржавого цвета, как паровозы, каркас абажура, обернутый платком с головы хозяйки, неизменный снег под ногами. Распахнутая голая черная сцена - как пустая Земля, на которой хочется прибиться друг к другу, согреться от печки или от близкого. Но родственники разбросаны войной, и даже желание матери заботиться о детях вызывает осуждение. "Глядь!" - возмущенно повторяет на самом деле душевная и заботливая, но замороженная войной соседка Софья (яркая работа Антонины Коневой). Мол, кто будет кидать уголь, пока детей устраиваешь? Кто повезет нашим мужьям на фронт помощь, если из-за нас встанут вагоны и заводы? Груз ответственности, вместе с тяжелым физическим трудом, сгибают закутанные в серую шерсть женские фигуры (художник по костюмам Марина Евдоченкова). Заставляют тяжело шаркать ногами, переваливаться, прибиваться друг к другу и обниматься с лопатами, как с последней надеждой хоть на какую-то опору. В одном из эпизодов, надев яркие лодочки на каблуках (трудно представить что-то более несовместимое, чем эти туфли и это пространство), женщины будут запускать светящиеся вертолетики, как будто в надежде поймать немного тепла и нечаянной радости посреди вселенской стужи. Между Бахом и Окуджавой Женщин (Татьяна Наумова, Екатерина Образцова, Анна Тулаева) сопровождает тяжелый звук работающего станка. Интересно, что почти все метафоры этого спектакля, и даже этот монотонный звук на фоне - из текстов Платонова (в сценарии несколько раз упоминается непрерывный гул работающей электростанции). У спектакля вообще великолепный саунд-дизайн (композитор Василий Тонковидов). В "СамАрте" вы точно такого не слышали - это почти кино. Действие все время идет на фоне если не музыки, то звука тормозящего состава, или гула земли, или громкого стука сердца. Звук может быть закреплен за пространством - в доме у Ивановых тикают ходики. Или за персонажем: звук Семена Евсеевича - тонкий тоскливый свист, похожий на свисток чайника. Саунд может помогать актерам, "говорить" за них - в кульминационных сценах, когда напряжение достигнет высшей точки, Люба будет кричать паровозным гудком, а Семен - рыдать электрогитарой. Музыки здесь тоже много, и два ее полюса - Бах и Окуджава - как две точки, между которыми расположен весь спектакль. Военные песни Окуджавы - часть нашего культурного кода, что-то про историческую определенность и ту войну. Бах - про общечеловеческое и метафизическое. Звено, которое связывает в этом мире земное и небесное, историческое и вечное - главная героиня, не случайно названная в рассказе Любовью. Эту роль великолепно играет Вероника Львова, которой удается оставаться в образе любящей жены и матери и быть при этом символом (тут надо оговорить, что в спектакле два состава актеров, и автору текста пока удалось посмотреть только один). Обращения жены к мужу звучат как молитвы и все время направлены куда-то ввысь. Любит она с такой самоотдачей, что на этом фоне кажется, будто здесь больше вообще никто никого не любит. Даже в сцене с Семеном Евсеевичем, когда два замороженных, почти мертвых человека пытаются получить друг от друга немного физического тепла, она обращается к мужу: "И во сне ты ко мне не приходишь, Алеша". Все ее разговоры с Семеном - тоже о пропавшем муже. И тот, впрочем, живет своей погибшей семьей и сравнивает Любовь с женой. Этого персонажа, как и по­дробностей жизни семьи Иванова до возвращения отца с фронта, почти нет в рассказе, его линия - из сценария. И если Любовь оказывается смысловым центром спектакля, то Семен Евсеевич в исполнении Петра Касатьева концентрирует в себе его пластический язык. В этом спектакле вообще много от физического театра. Как у Платонова в его текстах нет ни одного случайного слова, в каждом - буквально про смысл существования, так и в спектакле расстилают скатерть, моют пол или работают застроенными, не случайными движениями (хореограф Павел Самохвалов). Семен Евсеевич становится воплощением двух главных мотивов тыловой жизни - холода и одиночества. Петр Касатьев тонко выражает эти образы пластически. Молодой актер кажется почти стариком, сгорбленным, согнутым горем пополам. В своей комнате он живет с чемоданом и в чемодане, пытаясь сохранить в себе хоть немного тепла от погибшей семьи ("моих пятеро, четверо детей и жена"). Пытается, как в гроб, уложить в этот чемодан с вещами мертвых свои длинные руки и ноги - но не помещается. И все время мерзнет и обжигается, пытаясь прижаться к чему-нибудь раскаленному. "Мне главное, душой согреться", - говорит он жене Иванова, когда просит разрешения приходить к ней в дом. Пожалуй, это единственный персонаж из центральных, чья история никак не разрешается. Когда зловещие залпы салюта с красными отблесками (художник по свету - Тарас Михалевский) возвестят о возвращении мужа, он, почти рыдая, уйдет из дома Ивановых и появится только на вокзале, как случайный собеседник главного героя - кажется, оба решили пропустить по кружечке перед поездом. И Семен Евсеевич так навсегда и останется в своей одинокой холодной жизни. Возвращение к себе Зябнут и "застывают" все, кто живет и работает в эвакуации. Не то солдаты (Юрий Коннов, Сергей Макаров и пианист Вячеслав Шевердин) - в спектакле они представлены в счастливый момент демобилизации, бравыми, энергичными, с какой-то нервной экзальтацией повторяющими: "Как жить?" "Нам же жить надо", - вторит им рефреном сын Иванова Петька (Евгений Гладких). "Как просто стать солдатом, солдатом", - напоминает Окуджава. Как будто догадываясь, что возвращение не будет простым, Иванов (Роман Касатьев) откладывает его, заворачивая к случайной попутчице Маше (Анастасия Оболдина). Та, совсем еще юная и тоже обожженная холодом войны (говорит о себе как о вмерзшей в лед рыбке), ищет скорее отца, чем любовника, но у Иванова на нее свои виды. Возвращение к семье оглушит его не меньше войны. Сын вырос неузнаваемым и чужим. Скатерть, застеленная на стол, валит с ног взрывной волной, так что Иванов падает на пол с переворотом, как в сцене ранения. Венский стул слишком изящ­ный, чтобы удержаться на нем в разухабистой солдатской позе. Вопросы "как вы жили без меня?" все какие-то вымученные, как будто и не очень хочет слышать Иванов, что жена работает "на прессу", что боялась не увидеть мужа живым, и что сын собирается "справить" матери пальто. Как будто нужно ему за что-то зацепиться, чтобы снова выпасть из семейной фотографии (в первой домашней сцене Иванов как будто заполняет пустоту на общем снимке, садясь на отведенное ему семьей место). И тут, как специально, какой-то "дядя Семен". "Это наш отец? Почему он нас больше не любит?" - спрашивает дочь (точная работа играющей малыша Александры Баушевой). "Он вспомнит", - уверяет Петр. Сестра время от времени выступает в роли классического шута - только ей позволено прямо называть то, о чем не говорят взрослые. Петька же - немного обозленный, уже обросший панцирем бытовых забот маленький мужичок. На любые неудобные вопросы у него готов ответ: "Буквы читай". В отлично придуманной и сыгранной сцене финального разговора отца и сына, когда Иванов орет и бессильно складывается у ног Петьки, а тот плачет: "Эх ты, какой отец!" - действительно взрослым оказывается младший, а не старший, даром что еще не умеет завязать себе шнурки. В главном герое вообще много подросткового. Иванов выглядит неуверенным, и нарочито бравирующие интонации - только прикрытие этого незнания "как жить". В ночном разговоре с женой он всерьез соперничает с ней в том, кому труднее пришлось (а зритель до этого больше часа смотрел, как героиня буквально выживает на пределе сил, и на чьей он стороне - очевидно). Любовь без остановки оправдывается, а Иванов принимается скоморошествовать и танцует, танцует что-то наподобие "яблочка", чтобы скрыть за движением боль. И еще неизвестно, как бы все вышло и чем закончилось это возвращение, не обладай жена таким запасом любви, что та способна отогреть и сдвинуть с места даже паровоз (одна из ключевых сцен и один из главных спецэффектов спектакля). Не буду раскрывать, как решена финальная сцена с детьми, догоняющими поезд с отцом. Просто поверьте - она вас тоже не разочарует. "Возвращение" - сильное от начала и до конца высказывание о хрупком человеке, который ничего не может противопоставить глобальной катастрофе, но может разглядеть за первым планом - надмирный и через это спасать других. Вряд ли стоит напоминать, насколько актуально это высказывание сегодня.