Ольгу Симонову шесть лет избивал муж. Начал почти сразу после свадьбы. Рождение сына с аутизмом только ухудшило ситуацию, потому что супруг стал срывать злость и на нем. Однажды, защищаясь от очередных побоев, Симонова ударила его ножом. Следующие пять с половиной лет она провела в колонии, где тяжело переживала разлуку с сыном, а когда освободилась — стала делать проекты, посвященные домашнему насилию и тюрьме, а также выступать в жанре стендапа на эту тему. «Лента.ру» поговорила с Ольгой и узнала, как адаптировалась к воле бывшая заключенная, почему в тюрьме не обязательно играть в нарды и как юмор о насилии может спасти не одно поколение женщин.

«"Долго и счастливо" у меня не было»

Ольга Симонова:

Моя история домашнего насилия произошла по классической схеме. Прежде чем ударить женщину, ее же нужно подготовить, лишить уверенности, подвинуть все ее личные границы, cделать так, чтобы она осталась без друзей, без родственников и их поддержки. В общую картину историй жертв домашнего насилия моя не вписывается только тем, что я не зависела от мужа финансово — часто финансовая зависимость становится одной из причин, почему женщины не уходят. Но когда все происходило, я была уверена, что моя ситуация уникальная и такого ни с кем не происходит. Ощущение отчаяния, что у меня конкретно что-то не получается, выбило почву из-под ног.

Когда мы познакомились с мужем, все было отлично. Он — интересный начитанный человек — произвел на меня потрясающее впечатление. В начале отношений он не пил — это было для меня важно, я плохо относилась к алкоголю. Мы быстро поженились. Как оказалось потом, это тоже тревожный звоночек. Но на тот момент мне казалось, что это сказка, которая стала реальностью. Все происходит как в романтическом фильме: встретились, полюбили друг друга, моментально поженились и жили долго и счастливо.

Но «долго и счастливо» у меня не было, муж ударил меня сразу после свадьбы. Я тогда работала в мужском коллективе и пригласила коллег на свадьбу. Но мужу это не понравилось. Он подумал, что я позвала на праздник тех, с кем спала до него. Конечно же, это был просто предлог, чтобы ударить.

Я собрала вещи и ушла в свою квартиру. Очень расстроилась и рассказала обо всем маме. Муж протрезвел, приехал и стал бибикать под окнами, кричать, ломиться в дверь. Мне на тот момент исполнилось только 23 года, и я тогда поверила, что все будет отлично и все наладится. У него до этого были отношения, в которых ему изменяли, и я сделала за него вывод, что это его травмировало.

В браке все было отлично четыре года. Точнее сказать, четыре года он меня не бил. Конечно, были предпосылки — он уже запрещал куда-то ходить, с кем-то общаться. После рождения сына я вышла на работу. Муж стал придираться, что я похудела после родов, чтобы нравиться другим мужчинам. Наверное, он думал, что я, наоборот, должна была поправиться. В тот момент я верила, что сама со всем справлюсь, что нужно приложить усилия, дать ему еще один шанс. По сути, жила в своем виртуальном мире.

У него были сложности на работе и с детьми от первого брака. Он был очень расстроен, плакал. И мне тогда казалось, что это просто реальность, с которой нужно справляться. Я думала, что если отдам ему еще несколько часов своего сна, чтобы выслушать и поддержать, то все наладится. Но этого было мало.

С появлением сына фокус моего внимания, конечно же, сместился на ребенка, и я не уделяла мужу столько внимания, сколько он хотел. Его отношение становилось все хуже и хуже, возрастала ревность. Если я чуть-чуть задерживалась на работе или заезжала с ребенком на рынок по пути домой, он сильно ругался.

И вот в 2010 году я сходила на встречу с коллегами с прошлой работы, вернулась домой и увидела, что он снова пьет. Он стал меня бить, но я все терпела и молча стояла, потому что в комнате спал ребенок. Я сама в детстве видела, как избивают маму, и поэтому понимала, каково это — быть наблюдателем такой страшной ситуации, особенно ребенку.

Я собрала чемоданчик, взяла сына, написала заявление в полицию и поехала к маме. Оставила ей ребенка и поехала в Петербург искать съемную квартиру рядом с детским садиком и работу. Намерения были серьезными. Муж сначала приехал к маме, но меня там не застал, вернулся в Москву и объявил меня в федеральный розыск. А при таком статусе очень трудно передвигаться по городу на машине и устраиваться на работу. Поэтому я позвонила мужу и стала просить снять меня с розыска. Он стал говорить, что написал завещание и собирается покончить с собой, давил на жалость, упрекал, что я собираюсь оставить ребенка без отца.

В тот момент я верила в лучшее и надеялась сохранить семью. Я забрала сына, мы вернулись в Москву, встретились с мужем и решили все начать с чистого листа. Поехали в Италию на его день рождения. Так вышло, что в тот день мы оказались в маленьком городке, где все бары и магазины закрывались в десять вечера. Муж стал обвинять меня, что я специально все подстроила так, чтобы он не смог никуда сходить выпить. Он ушел и пропал на всю ночь.

Когда я проснулась, его все еще не было рядом. Стала с ребенком на руках собирать вещи. И вот муж открывает дверь и бьет меня по лицу кулаком. Мне было страшно не за себя, а за сына. Мы все вместе приехали в другой город, там я сняла мужу номер на трое суток, а сама уехала на север Германии, оттуда — на пароме до Финляндии, где уже быстро перешла границу и оказалась в Петербурге.

Там я сменила номер телефона и спряталась в Пскове. Объяснила ситуацию маме и попросила ничего ему не рассказывать, хотя у нее была позиция: «Бьет — значит любит». С октября по январь мы не общались с супругом. В один из дней я открываю дверь, а там стоит мой муж. Оказалось, что он прикрепил специальный датчик к машине и отслеживал мое местоположение.

Он попросил, чтобы я разрешила ему видеться с ребенком. Спустя месяц он попросил возобновить отношения, и я согласилась, потому что все еще надеялась, что все наладится. В тот же вечер он снова стал меня бить и обвинил в том, что я ушла от него ради встреч с другими мужчинами. Я опять уехала к маме, а он снял квартиру рядом и угрожал, что отнимет у меня ребенка. Я вернулась, потому что мне было страшно.

Я не хотела никуда жаловаться, потому что то заявление я забрала, и мне казалось, что это будет непоследовательно и стыдно, что никто не будет воспринимать меня всерьез. Я обвиняла себя в слабости и доверчивости, появились суицидальные мысли. Несмотря на это, я все же потихонечку готовила пути отступления. Хотелось как-нибудь выйти на работу, забрать ребенка и в один из дней не вернуться.

После этого муж ушел в запой, бегал с пистолетом по улице, пытался подраться. Однажды он потерял в такси кошелек и написал заявление, где во всем обвинил таксиста — мол, он его украл. Но у того была видеокамера в салоне, где было видно, что он ничего не брал. Нам позвонили из полиции, я сказала, что муж дома. А он меня потом обвинил, что я хотела «потрахаться со следователем».

«Мою и не понимаю, почему течет томатный сок»

В тот вечер, в ноябре 2011 года, муж снова пришел пьяным и заставил меня писать расписку, что я якобы ему изменяю. Я написала в надежде на то, что он от меня отстанет. Но это лишь разозлило его еще сильнее, и он снова стал меня избивать. Я побежала на кухню, схватила разделочную доску, а дальше воспоминания становятся очень смутными. Доска развалилась у меня в руке, я ею отбивалась. Видимо, потом у меня в руке оказался нож, потому что я помню только то, как мою его и не понимаю, почему течет томатный сок.

Я кинула мужу подушку и одеяло, чтобы он потом не кричал, что я о нем не позаботилась, а сама вместе с ребенком пошла в комнату спать. Утром он должен был уже встать в туалет, потому что много выпил накануне, но на кухне было тихо. Поняла, что муж умер, и в испуге начала звонить юристу. Он приехал, мы вызвали полицию.

Родители мужа умерли, а его сестра часто видела, что у нас в доме происходит что-то нехорошее. В суде она сначала давала показания, что видела у меня синяки, но после того, как у нее забрали ключи от машины, она все переиначила. У следователей почему-то не возникало вопросов.

У меня есть предположение, почему она так себя повела, но я не знаю, насколько оно верно. Возможно, она хотела получить какие-то вещи, квартиру. Но я точно не знаю, является ли это аргументом для других людей, чтобы посадить человека в тюрьму.

Из свидетелей опрашивали еще домработницу, соседей, но их показания о его поведении особо не принимались во внимание. Я ведь еще лежала в Кащенко, где в заключении говорилось, что в момент убийства у меня было туннельное зрение. Это один из признаков аффекта. В приговоре все перепечатали из обвинительного заключения. Слово в слово взяли и скопировали. В итоге я получила шесть лет колонии.

Со следователем, которая вела дело, мы виделись год назад, когда я давала ей показания. Муж застраховал имущество, потом спрятал, написал заявление, что его ограбили, и получил страховку. Тогда у нас уже были не очень близкие отношения, он пил и гулял, снимал квартиру любовнице. Когда следователь вызвала меня к себе, я ничего не смогла рассказать про махинации. У нас с мужем был брачный договор, разные кошельки, поэтому я не знаю, чем закончилось дело. Но он хвастался, что как-то успешно решил эту проблему.

Следователя перевели из Твери в Москву, а в тот год было сокращение кадров. И я тогда подумала, что она мне друг, ведь она тоже женщина. А адвокат мне сказала, что не нужно пытаться ей понравиться. Она объяснила, что если я ставлю подпись под всеми словами для дачи показаний, то это ничем хорошим для меня не закончится.

Детали про то, что я писала расписку об измене, не попали в дело. Хотя следователь приходила ко мне в СИЗО и тщательно анализировала почерк. Странно, что мое дело не рассматривалось в контексте всей череды событий. Оно рассматривалось как умышленное убийство, где я на фоне личных неприязненных отношений взяла нож и несколько раз ударила мужа. Так мне дали шесть лет колонии, откуда я вышла на семь месяцев раньше положенного по УДО.

«Колония — это постоянный стресс»

Про тюремные условия могу рассказать, например, в контексте Елены Блиновской. Ее сейчас посадили в камеру, где находятся 20 человек. Это такие карантинные места, где ты сдаешь все анализы, кровь на венерические заболевания. Потом тебя переводят в камеру на 40 человек. А сам СИЗО — это буферная зона между реальностью и колонией. Тут у тебя есть ощущение какого-то личного пространства, безопасности. В колонии такого уже нет. В СИЗО ты еще можешь носить свою одежду, родственникам не так далеко к тебе ездить, у тебя много личного свободного времени и нет обязательного труда, как в колонии.

Колония — это постоянный стресс. У меня прекратились месячные, опухло лицо, появились огромные прыщи. В СИЗО мне еще прокусили большой палец правой руки, когда я защищала одну девушку от другой. Сейчас он не двигается. В таком состоянии в колонии было страшно. Несмотря на это, там можно не предавать свои принципы, взгляды. Чтобы люди понимали, что нужно делать в колонии, а что нет, я создала курс «Как правильно заходить в хату». И необязательно учиться играть в нарды или делать четки из хлеба.

Проекты про домашнее насилие и тюрьму для меня своего рода терапевтические. Тогда, в 2010 году, у меня не было понимания, что такое домашнее насилие, потому что и информации про это нигде особо не было. Все сводилось к какому-то глянцу. И когда я оказалась в тюрьме, то поняла, что у меня тоже было много стереотипов по поводу этого места. А в своем курсе я рассказываю, как проходят будни в тюрьме, что делать, чтобы не согласиться на неудобные для тебя отношения.

Я ведь еще занимаюсь стендапом, и это тоже для меня важно. Основная аудитория — молодые девушки. Они должны знать о домашнем насилии и что бывает после него. Есть много историй, где женщину бил муж, а потом все заканчивается очень хорошо — она встречает принца и заново выходит замуж. Появляется некий концепт «выстраданного счастья». Мол, нужно потерпеть, а потом за тебя вступится общественность и прекрасный молодой человек. Но я говорю своей аудитории: нет, этого не будет.

Еще я делала выставку «Неофилетовая» про домашнее насилие. Однажды я пошла на выставку в центре «Гараж», и там была экспозиция, посвященная последствиям коронавируса. Меня удивило, что там никто не рассказывал про домашнее насилие во время пандемии. Хотя оно как раз сильно возросло, когда мы сидели дома взаперти.

Я общаюсь с разными женщинами разных возрастов. Некоторые из них свято верят, что квартира или дача могут оправдать домашнее насилие, что тут можно потерпеть. Это очень распространенная когнитивная ошибка. И в таком случае я им говорю: «Если тебе не страшно умереть, то подумай о том, что ты можешь убить».

Сокамерницы в основном понимали, что у меня за ситуация, хотя некоторые пытались поддеть. Говорили, что они тут сидят по чистой совести, а не потому, что убили человека. А вообще женщине легко понять, когда бьют другую женщину. Мужчине сложно. Силы мужчины и женщины ведь не равны. Я занимаюсь смешанными единоборствами, и даже тренер говорит, что лучший выход при нападении соперника крупнее тебя — бежать.

Самое тяжелое в тюрьме для меня было то, что рядом нет сына. Это больно — наблюдать, как он растет, идет в первый класс, пока ты далеко. Ничто так сильно не било по психике, как разлука.

«Выйти на улицу было проблемой»

Из тюрьмы меня на машине встречали сестра и ее муж. Заехали в «Макдоналдс», я там съела картошку, такая была счастливая! Потом на заправке купила игрушечного единорога с цветным хвостиком. Думала, что сыну, но оказалось, что и себе тоже.

Когда пришла домой, протянула игрушку ребенку, но он испугался и убежал в другую комнату. Процесс привыкания ко мне был длинный и долгий. Сестра говорила, что он в альбоме даже фотографии мои пролистывал, не воспринимал как маму. Понадобилось почти два года, чтобы наши отношения наладились. То, что я пропустила в тюрьме все важные этапы его становления, стало большой травмой. Я пока не рассказывала сыну свою историю — жду, когда ему исполнится 18. Тогда у него будет возможность решить, принимает он меня или нет.

В целом после выхода из тюрьмы было много сложностей. Банально выйти на улицу было для меня проблемой. Надо было еще и приходить в отдел отмечаться, снова видеть всех этих людей. Я и сейчас вздрагиваю, когда слышу машины с мигалками или когда люди разговаривают на повышенных тонах. В тот момент я решила посвятить себя ребенку и работе, много готовила. Моя адаптация — это длинный путь от униженного состояния с руками за спиной и без права голоса до полной свободы.

Когда я садилась в тюрьму, телефоны были кнопочными, а когда вышла, появились айфоны. Поначалу было трудно привыкнуть, что мир быстро изменился. Но я хваталась за любую работу — подрабатывала в массовке фильмов, работала курьером. Долгое время мне было страшно и неловко знакомиться с мужчинами. Ведь отношения с мужем начинались радужно... Никогда не знаешь, чего ожидать.

Я была как собака, которую били, а потом к ней протягивают руку, но она уже не может поверить, что ее хотят погладить. Но я встретила своего человека, и мы уже больше трех лет вместе. Это произошло случайно. И теперь я могу с точностью сказать, что классные отношения существуют. Но это был сложный путь, и я благодарю своего партнера за то, что он смог меня понять и принять.

Я только сейчас научилась давать интервью и не плакать на вопросе, как я встретилась с сыном. Раньше каждый раз слезы катились у меня автоматом и я заново переживала эти события. Я даже пожалела, что когда-то дала интервью одному крупному изданию. Меня потом узнавали на улице, и я скрывалась от всех, не хотела быть на публике. Так прошел год, и лишь потом у меня появились силы публично рассказывать свою историю.

Я всегда думала, что могу держать себя в руках, сбежать от подобной ситуации. А тут — я почувствовала себя просто чудовищем. Воспоминания о случившемся остались довольно размытыми, и я не могу отследить, как перешла эту точку кипения. После освобождения даже боялась самой себя, своей неизвестной стороны. Когда ты понимаешь, что на такое способна, то начинаешь относиться к себе по-другому. А когда мужчина убивает, у него всегда есть уверенность в своем поступке: мол, она мне изменила, или я защищал родину, семью и детей.

После выхода из колонии я не слышала в лицо каких-либо обидных вещей, но осуждение все равно чувствовалось. Некоторые пишут обидные комментарии. Чаще всего это мужчины, которые считают, что они вправе ударить близкого человека, либо женщины, которые верят в справедливый мир и думают, что если они будут хорошо себя вести, то с ними такого не случится. Некоторые говорят, что у меня слишком умная и гладкая речь, а значит, я что-то прячу. Однажды я давала интервью в фитнес-клубе, и теперь некоторые его посетители опускают глаза, когда меня видят.