Черная благодарность

Если бы генерал Де Голль не выдал крылатую фразу: «Дерьмо летает эскадронами», ее с подлинным чувством мог бы произнести С. Е. Благодаров, герой нашего рассказа. Ну, может, заменил бы эскадроны на батальоны, что привычнее русскому уху. Но легче бы ему не стало, и вот почему.

С десяток лет у руля уважаемого учебного заведения стояли ректор с проректором. Работали слаженно, держали институт в порядке, по жизни состояли в добрых отношениях. Проректор, Сергей Елисеевич Благодаров, признавал первенство ректора и закрывал глаза на его научную заурядность и страсть к авторитарным закидонам. Ректор, Николай Германович Крепышный, в свою очередь, ценил проректора за семижильность и отсутствие властных амбиций.

Так они и управляли бы на пару, если бы губернатор не предложил Николаю Германовичу войти в правительство области в качестве министра образования. Ректор и проректор раскинули кадровый пасьянс и согласовали предложение, которое мог бы сделать сам господин Крепышный, но он, хитрец, ждал инициативы от господина Благодарова. Сергей Елисеевич не подвел и предложил логичную схему: ректор ставит проректора на свое место, а в случае карьерного облома — мало ли что приключается с министрами — ему возвращается кресло ректора. На сем партнеры прижали друг друга к груди.

В ближайшие дни приказом вновь назначенного министра Крепышного проректор Благодаров стал ректором, а сам министр провозгласил институт учебным и научным форпостом области и направил в адрес своей бывшей вотчины полноводную финансовую струю.

За несколько последующих лет у вуза появились новые факультеты, кафедры и лаборатории были обеспечены по последнему слову, построили новый учебный корпус, студенческое общежитие и жилой дом для профессуры. Не кто иной, как министр образования дал институту карт-бланш; не кто иной, как ректор крепил силу и славу альма-матер.

Они успешно капитализировали институт, не забывая и себя. И, кстати, оказалось, что Благодаров не только крепкий второй, но и не слабый первый. Он решал многие вопросы и в Москве, и лично у губернатора области, причем каждый раз проходя к нему с ведома министра образования, то бишь соблюдая этикет.

Но вышло так, что губернатора отстранили от должности, и его преемник отправил в отставку правительство, предупредив, что на переназначение никто может не рассчитывать. И тогда экс-министр забил ректору стрелку с понятной обоим повесткой. Позиция Николая Германовича была сильной, поскольку гарантии обратной замены, как мы помним, предложил Сергей Елисеевич. У которого между тем не было ни малейшего желания оставлять свою должность.

Как бы мы с вами, читатель, поступили на его месте? Ну, самое простое — начали бы тянуть резину, дескать, такие дела быстро не делаются, надо обсудить множество позиций, согласовать вопрос с ученым советом, то да се.

А тем временем провели бы серию интриг — сговорились с зависимой от ректора профессурой, которая подписала бы коллективное письмо против возвращения Крепышного, пообщались бы с не последними в городе людьми, которых резкий Николай Германович так или иначе обидел. Или, например, послали бы сигнальчик в компетентные органы о занятных финансовых пассажах свежеотставленного министра. Много чего можно было бы изобрести.

А можно и вообще ничего не изобретать, а бухнуть прямо в лицо: «Знаешь, Коля, никуда я не пойду. Слово давал, не спорю, но мы, волки, своему волчьему слову хозяева. Сроки давности прошли, так что не обессудь. А захочешь войны — ладно, будет тебе война». И что он сделает, сбитый летчик?

Вот как могли бы поступить мы с вами. Но Сергей Елисеевич принял иное решение, а именно — написал заявление об отставке. Какого, спросим мы, черта? Причина, прямо скажем, обескураживающая: он был человеком слова.

Назначение свое Крепышный по старым связям организовал в один миг. И сразу же пригласил для беседы Благодарова, который собирался переезжать в свой старый кабинет. Николай Германович крепко обнял товарища и сообщил, что будет правильно, если Сергей Елисеевич совсем уйдет из института, потому как двум ректорам в одной берлоге будет неуютно. Добавив при этом, что никогда не забудет Благодарову его исключительной порядочности и обязательно подыщет ему достойную работу.

Только врожденная деликатность помешала Сергею Елисеевичу разбить лицо Николаю Германовичу. Зато уж в словах он себя не сдерживал, секретарша в приемной спряталась под стол. Точно так же спустя четверть часа он громко и изысканно материл уже себя, навсегда покидая стены института. С которым его больше ничего не связывало. Кроме Нонны.

Он заприметил ее, еще когда значился проректором, а она числилась студенткой. Притом известна была как редкая оторва. С группой подружек-сокурсниц вечно влипала в какие-то дурацкие скандалы. То им, видите ли, преподают не то, не так и не те, то трудовой семестр они приравняли к нарушению прав человека, а на пятом курсе по приколу обвинили старого доцента в харассменте, чуть не доведя деда до могилы. Институтскому начальству эти выходки надоели, и веселую компанию решено было выгнать вон.

Вот тогда-то Нонна и заявилась к Сергею Елисеевичу с прошением о помиловании. Причем повела себя хитроумно, прося не за себя, а за товарок. И тогда же Благодаров положил на нее глаз.

В то время его собственный брак подошел к разводному рубежу, и чувствительному Сергею Елисеевичу надо было эмоционально переключиться. Но действовал он неторопливо и осторожно. Для начала исхлопотал у профессуры пощаду для строптивых девиц. Потом обсудил с Нонной ее дипломную работу и вызвался быть научным руководителем. Далее — блестящая защита одаренной студентки, поступление в аспирантуру и начало работы над кандидатской диссертацией. Под чьим патронатом, нетрудно догадаться.

С тех пор прошло шесть лет. Сергей Елисеевич уже вовсю ректорствовал, Нонна Георгиевна тем временем стала кандидатом наук, заведующей кафедрой, членом всевозможных ученых обществ и советов. Благодаров был нескрываемо влюблен и, наплевав на условности, осыпал избранницу бонусами и привилегиями. Про их отношения все знали, хотя жили они гостевым браком, не давая формального повода для обвинений в семейственности. Темпераментная Нонна, надо признать, одаривала ректора всем, что было ему столь необходимо: энергией, страстью, нежностью, оптимистичным настроем и демонстрацией преданности. На кого на кого, а уж на эту женщину, считал Сергей Елисеевич, он может полностью положиться. И в наступившей ситуации она сумеет его успокоить и перенастроить.

Но что-то пошло не так. Узнав о добровольной отставке, Нонна с ходу назвала несколько вариантов, как можно было бы замотать это дело. (В том числе перечислила и те версии, которые пришли в голову нам с вами.) Возражение Благодарова насчет честного слова было поднято на смех. Это малодушие, кричала Нонна, никому не нужные принципы для тебя важнее нашего будущего! Выдержать истерику Сергей Елисеевич не смог и отключил телефон.

В следующий раз он позвонил Нонне сказать, что совсем ушел из института. Она уже знала. «Надеюсь, после этого ты не собираешься там оставаться?» — полуспросил-полуутвердил Благодаров. «Меня вызывал Крепышный, — ответила Нонна после долгой паузы. — Сказал, чтобы я не делала глупостей, что он меня высоко ценит, предложил должность декана и содействие с докторской». Выйдя из ступора, Сергей Елисеевич только и смог молвить: «Перекупил. Все-таки Крепышный очень умный человек».

Работа ушла в минус, за ней — любимая женщина. Крестики поменялись на нолики. Что осталось? Деньги. Уже немало.

Свои основные накопления Благодаров хранил в доверенном банке. Управлял им его студенческий товарищ по имени Никита Борисович. Еще будучи комсоргом курса, Серега крепко выручил Никитона, когда тот попался на фарцовке и ему светила статья. С тех стародавних пор они не теряли друг друга из виду, и каждый раз при встрече Никита Борисович повторял, что он добро не забывает и если что надо, то завсегда готов.

Предметная готовность была проявлена тогда, когда должник стал совладельцем и председателем правления скромного банка, а назначенный ректором Благодаров поручил этому банку обслуживание счетов института. Но мы же помним, что при поддержке министра образования финансовые возможности вуза вышли на новый уровень, поэтому банк быстро набрал обороты и пошел вверх. Что же касаемо самого Сергея Елисеевича, то высокодоходные депозиты в трех основных валютах, укрепленные правильными понятиями, вселяли веру в настоящее и будущее.

Теперь же, оглушенный шквалом неприятностей, Благодаров с неделю не обращался в банк. А когда позвонил Никите Борисовичу, никто не ответил. И тогда выяснилось, что банк попал под каток ЦБ и оперативно был лишен лицензии. Никита Борисович, как водится в таких случаях, сделал ноги, завещав счастливым обладателям депозитов компенсационные выплаты от агентства по страхованию вкладов. Оставалось надеяться на то, что старому товарищу из благодарности вернут по-тихому наличность. Однако на фоне летающего эскадронами дерьма (см. начало очерка) эта версия выглядела скорее утопичной.

Падали одна за другой рукотворные опоры, ломались с треском самодельные скрепы, и если на что еще оставалась надежда, то только на родную кровь. Этой родной кровью была единственная и одновременно любимая дочь Наточка.

Она была ровесницей Нонны. При этом молодые дамы терпеть друг друга не могли и просили Благодарова избавить их от любого личного общения. Сергей Елисеевич сначала огорчался, но потом решил, что так даже лучше. У Нонны хватало ума не препятствовать контактам отца с дочерью. Зато ленивая и капризная Наточка при каждом удобном случае пеняла отцу, что у всех все есть, а у нее ничего нет. При том, что на самом деле у нее все было.

Совестливый Благодаров зачем-то внушил себе, будто дочкины комплексы — следствие его развода с женой. Что автоматически означало его вину, которую необходимо загладить. И, помимо прекрасной квартиры, где проживала Наточка, он купил и оформил не нее еще две просторные «недвижки». Что было принято дочерью вполне благосклонно, но не более того.

И вот теперь он, опустив глаза, объяснял Наточке, что оказался в ужасном положении. Это, конечно, временно, он обязательно выпутается, просто сейчас ему нужны деньги, так что придется продать одну из квартир... Больше он ничего не успел сказать, поскольку дочурка с ходу произнесла речь, в которой звучали такие перлы, как «пустое место», «лузер», «предатель», «жмот» и прочие оценочные суждения. «Про квартиры забудь, они мои, а тебя пусть твоя Нонна утешает!» — такое резюме вынесла Наточка, и спорить не имело смысла.

В тот же вечер у Благодарова прихватило сердце, и скорая едва успела довезти его до реанимации. Что чувствует человек, получивший допуск к продлению жизни? Считается, что испытывает прилив сил, желаний и надежд. Благодаров, лежа на больничной койке, напротив, воображал свои несостоявшиеся похороны. Конечно, все они заявились бы как миленькие, — Николай Германович, Нонна, Наточка, да и Никита Борисович пришел бы, если бы не скрывался от правосудия.

Только сейчас Сергей Елисеевич заметил, что все их имена начинаются на букву «Н». И все они сказали ему «НЕ». Отрицательная частица отрицала его. Не — Благодарову. Неблагодарные!

Между тем медицинское обследование, которое он по трусости и лености не делал много лет, выявило аритмию, закупорку сосудов, критичное превышение нормы сахара и холестерина, артроз и еще ряд прелестей, которые, собравшись в одном отдельно взятом теле, могли бы скоренько привести это тело в состояние, несовместимое с жизнью. Так что в больнице пациента подзадержали, и он, дабы не изводить себя тревогами насчет неясного будущего, погрузился в чтение.

В его положении обычно читают либо детективы, либо Библию. Благодаров начал листать Священное Писание и вскоре крепко задумался над одной фразой: «Ни сыну, ни жене, ни брату, ни другу не давай власти над тобой при жизни твоей. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя никем».

Сергей Елисеевич кожей почувствовал важность этой мысли. Некто всесильный выдал тебе тебя самого во временную эксплуатацию, а значит, ты сам за себя и отвечаешь. Пока дыхание в тебе.

Ни на кого не надейся. Никому не вверяй свою судьбу. Потому что тебе никто ничего не должен. А значит, ни от кого не жди благодарности. То, что ты кому-то когда-то помог, не обязывает их к ответным поступкам, тем более — разделять твою печальную участь. Понимание этого должно смирить твою злость и досаду.

К тому же есть и хорошая новость: ты тоже им ничего не должен!

Если принять все это на веру, рассуждал под капельницей Благодаров, то это я должен сказать своим четырем «Н» спасибо за науку. И тогда, быть может, нолики превратятся в крестики. Дочь Наточку он, конечно, простит, но все запомнит и впредь будет начеку. Нонну вычеркнет из жизни под песню Антонова: «Любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней». Со здоровьем, кажется, обошлось, зато впредь будет, как миленький, два раза в год проходить диспансеризацию. Сгоревшие в банке накопления, конечно, жалко, но, как сказал один богач, потеряв половину состояния: «Господи, спасибо, что взял деньгами».

Благодарю вас, бубнил как мантру Сергей Елисеевич, благодарю, благодарю... Но простить не могу. И выходило нечто странное. Существует черная неблагодарность, это каждый знает. У нашего же героя получился уродливый кентавр — черная благодарность.

А еще он думал о работе. Жалко терять службу, где ты был успешен и нравился самому себе, но что тут поделаешь...

Впрочем, делать ничего и не пришлось. Раздался звонок, и человек, представившийся вновь назначенным вице-губернатором, сказал, что он формирует состав нового областного правительства.

— У нас свободно место министра образования. Не желаете его занять?