Юрий Олеша. Человек с четырьмя тайнами.

Тайна первая – любовь. Юрий Олеша родился в Елисаветграде, на юге Российской империи, в семье разорившихся белорусских дворян. Отец его был акцизным чиновником. Когда Юрию было три года, семья переехала в Одессу, где он поступил в Ришельевскую гимназию. Но с большим удовольствием играл в футбол и сочинял стихи. Для любителей датировок: в 1915 году стихотворение "Кларимонда" было опубликовано в газете "Южный вестник". Юрий Олеша в детстве. Фото: cinebus.org В 1917 году Юрий поступил в Одесский университет и несколько лет изучал юриспруденцию. Создал вместе с другими молодыми литераторами группу "Коллектив поэтов". В неё вошли В. Катаев , Э. Багрицкий, И. Ильф. Во время Гражданской войны Олеша оставался в Одессе, а в 1921 году переехал в Харьков по приглашению В. Нарбута на работу журналистом. В этом же году написал одноактную пьесу "Игра в плаху". В 1922 году родители Юрия эмигрировали в Польшу, а он остался в России. Спустя год Юрий Олеша переехал в Москву и стал писать фельетоны в газете "Гудок" под псевдонимом Зубило. В 1924 г. появилась его первая крупная проза "Три толстяка". Она была посвящена Валентине Леонтьевне Грюнзайд, за которой Юрий ухаживал. К моменту опубликования книги Валентина вышла замуж за Катаева (хотя Олеша знал ее с 13-лет, писал сказку для нее, говорил – в шутку? Всерьез? – что растит себе жену; увы) Вообще, его любовные истории в начале 1920-х были таинственны. Например, Суок из "Толстяков" - это имя не только куклы. Или и куклы тоже… Или все-таки куклы, но живой и доставляющей страдания, о которых он не смог забыть никогда? Ну – Суок это фамилия такая. В Одессе в 1918 году литературная молодежь общалась с сестрами Суок, дочерьми австрийского эмигранта, музыканта. Старшая Лидия – строгая и серьезная. Ольга – средняя сестра – самая красивая и мечтательная. Сима – младшая – легкая, смешливая и беспечная. В момент знакомства с девушками Юрию Олеше 20 лет, он очарован 16-летней Симой Суок. Роман – счастливый, и вот скоро они уже живут вместе. Потом Сима вдруг уходит к другому. Потом возвращается. Потом уходит еще раз – к поэту Владимиру Нарбуту, уезжает с ним с ним в Москву. Потом опять возвращается. И дальше следует легендарная сцена – была ли? Вымышлена ли? Нарбут пришел в их квартиру, пообещав застрелиться прямо тут, на месте, если жена не уйдет с ним. Она ушла. А Олеша… женился на ее сестре Ольге, которая тоже успела побывать замужем и имела ребенка. Нарбут был арестован и расстрелян в конце 1930-х. Серафима выходила замуж еще два раза, в последний раз – за Виктора Шкловского. Но Олеша, проживший с Ольгой всю жизнь, кажется, всю эту жизнь любил лишь Симу… Юрий Олеша с сёстрами Серафимой и Ольгой Суок, 1930 год. Фото: kulturologia.ru Столько горечи, столько психологически безошибочных черт обиженного человека в его романе "Зависть" во многом как раз от Симы. Без нее книга точно была бы иной. Какой? Более или менее гениальной? Один из неразрешимых вопросов. Тайна вторая. Гениальный юноша. Двадцатые годы, как было сказано выше, годы невероятной славы Юрия Олеши. Смотрите сами. В 1924 написаны "Три толстяка", опубликованные в 1928. Чуть раньше – в 1927-м – великая книга "Зависть". Чуть позже – в 1929-м – создана пьеса "Заговор чувств", потом пьеса "Список благодеяний". Несколько рассказов. Собственно, и все. Много или мало? Вопрос. Но важнее – как была написана "Зависть", какой ангел поцеловал ее автора? "У меня есть убеждение, что я написал книгу ("Зависть"), которая будет жить века. У меня сохранился её черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества. Вот как я говорю о себе!" Это писал Олеша много лет спустя. Ну что ж, в этом высказывании, сходном с записью Блока "сегодня я гений" после написания "Двенадцати", Олеша, похоже, прав. Современники встретили вещь с удивлением; восторг нарастал с годами. "Зависть" давно переведена на все главные языки мира, и едва ли не на всех о ней написаны тома исследований. И неглупые. Мне нравится высказывание Комия Митико из Японии: "создавая "Зависть", писатель творил метароман, описывающий литературные взгляды, полемика которых определяла направление литературного процесса 1920-х годов. В своих героях он персонифицировал различные эстетические концепции того времени". Кстати, о концепциях того времени и их носителях: вот характерная реакция Михаила Булгакова, которую сам Олеша привёл в письме к жене "…Вещь хороша, я не ожидал, но автор, написавший эту вещь, — негодяй, эгоист, завистник, подлая личность". Может, это фантазия Олеши; а может – и нет. Сотрудники литературного отдела газеты «Гудок» Валентин Катаев, Юрий Олеша и Михаил Булгаков, 1931 год. Фото: mos.ru Но ведь это и неправда. Разве может быть таким альтруист, устами своего героя вскричавший: "Женщины! Мы сдуем с вас копоть, очистим ваши ноздри от дыма, уши — от галдежа, мы заставим картошку волшебно, в одно мгновенье, сбрасывать с себя шкуру; мы вернем вам часы, украденные у вас кухней, — половину жизни получите вы обратно. Ты, молодая жена, варишь для мужа суп. И лужице супа отдаешь ты половину своего дня! Мы превратим ваши лужицы в сверкающие моря, щи разольем океаном, кашу насыплем курганами, глетчером поползет кисель! Слушайте, хозяйки, ждите! Мы обещаем вам: кафельный пол будет залит солнцем, будут гореть медные чаны, лилейной чистоты будут тарелки, молоко будет тяжелое, как ртуть, и такое поплывет благоухание от супа, что станет завидно цветам на столах". Ах, как красиво! А ведь это гимн общепиту… Да какая разница, чему. Главное – метафора, уникальная, ни с чем не сравнимая. Как мог юноша, которому и тридцати не было, создать такую удивительную, единственную в мировой литературе вещь, как "Зависть"? В ней и отражена позиция интеллигента, мучающегося от сложной любви-ненависти к современности – и предсказано очень многое, за что Олешу будут ругать антисоветчики: мол, и ты, Брут, продался большевикам? Это вряд ли. Мне больше нравится все же суждение исследователей, что "Строго говоря, в романе ничего исторического не происходит, мы видим только сцепку трех любовных треугольников. И лишь в финале Кавалеров вырывается за рамки своего социального типа – люмпен-интеллигента, оказавшегося на обочине революции, – да и вырывается индивидуалистическим актом внутреннего озарения, а не через общественно значимый акт, не в коллективе, как надо бы по-советски. Остальные герои остаются вечно вращаться на своих орбитах, пока существует "текущий момент". А что им еще остается? Меняется только само общество, историческое время, соотношение сил; общественные группы зарождаются, растут, действуют в истории, сходят со сцены, а их представители лишь обречены разделять их судьбу". Так что, может быть, вторая тайна снова примыкает к первой – "Зависть" о любви, а не о революции? Постановка ленинградского БДТ – фильм-спектакль “Зависть” М.Сулимова по роману Юрия Олеши. Павел Луспекаев в главной роли Николая Кавалерова. Тайна третья: молчание. "Когда ныне говорят "общественность", то под этим словом разумеют профсоюзы, газеты, пролетарские организации — словом, разумеют — пролетариат, правящий класс, потому что иная общественность в пролетарском государстве влиятельной быть не может. Между тем, помимо вышеуказанной общественности, параллельно, рядом существует общественность, с которой не считаются, но которая слагается из мнений и взглядов того огромного количества людей, которые, не имея права голоса в управлении и регулировании общей необходимости, продолжают участвовать в жизни страны тем, что работают в государственных предприятиях, на строительстве, всюду. Эта общественность никем не регулируется, она живет по каким-то внутренним законам, возникающим помимо профсоюзов, газет и т. п., и видоизменяется и дышит чуть ли не в зависимости от устойчивости цен на свободном рынке, — без внутреннего сговора она покоится на пружинах, очень могучих и всеми ощущаемых…". Так писал Олеша в 1930 году. Писал в дневнике, не для печати. А вот что говорил прилюдно на Первом съезде писателей 1934 года: "В этом государстве растет первое молодое поколение, растет советский молодой человек. Как художник я бросаюсь на него: "Кто ты, какие ты видишь краски, снятся ли тебе сны, о чем ты мечтаешь, как ты ощущаешь себя, как ты любишь, какие у тебя чувства, что ты отвергаешь и что признаешь, какой ты, что в тебе преобладает - чувство или рассудок, умеешь ли ты плакать, нежен ли ты, все ли ты понял из того, что пугало меня, чего я не понимал, чего я боялся, какой ты, молодой человек социалистического общества?" Я не могу писать, не найдя между собой и тобой аналогии. Я хочу создать тип молодого человека, наделив его лучшим из того, что было в моей молодости". Когда он был более искренен? Всегда? Никогда? Ведь и в речи на Съезде были совсем другие слова – и именно они оказались его жизненной программой. Демонстративно он ее отверг. Де-факто принял. Это было желание "самоумалиться", стать никем. Нищим, по его определению. Вот о чем демонстративно мечтал (проговаривался?) в той речи: "Это ужасно умилительная для самого себя история, ужасно приятно жалеть самого себя. Опустившись на самое дно, босой, в ватном пиджаке, иду я по стране и прохожу ночью над стройками. Башни строек, огонь, а я иду босой. Однажды в странное утро, в чистоте и свежести утра я прохожу мимо стены. Бывает иногда, что в поле, недалеко от заселенной местности, стоит полуразрушенная стена. Луг, несколько деревьев, чертополох, кусок стены, и тень от стены на лугу, еще более четкая, прямоугольная, чем сама стена. Я начинаю итти от угла и вижу, что в стене арка – узкий вход с закругленной в виде арки вершиной, как это бывает на картинах Возрождения. Я приближаюсь к этому входу, вижу порог. Перед ним ступеньки. Заглядываю туда и вижу необычайную зелень... Может быть, здесь ходят козы. Я переступаю порог, вхожу и потом смотрю на себя и вижу, что это молодость, вернулась молодость". Почти тридцать лет, до самой смерти, Юрий Карлович пребывал вне литературы. Ну, еще бы – произведения Олеши не переиздавались с 1936 по 1956 годы. Крепко пил. Иногда демонстративно-роскошно. Иногда ("для себя") по углам. Прослыл этаким богемным алкашом-остроумцем. Что ж, возможно, Олеша вернул себе молодость. И прожил век молодым, молодым и умер. И правда – это ли не великое достижение? Юрий Олеша, 1954 год. Фото: moscow-piter.mirtesen.ru Тайна четвертая: посмертная книга. В конце жизни Олеши выяснилось, что этот профессиональный выпивоха оставался выдающимся стилистом и тонко чувствующим, глубоко смотрящим человеком. Конечно, вся Москва передавала его меткие остроты. Вроде вот этой: в ресторане состоялся диалог между Олешей и неким литератором, выпустившим много книг. Когда тот попытался попенять Юрию Карловичу, что всё, написанное им можно прочитать за одну ночь, тот ответил: "А я за одну ночь могу написать всё, что вы за свою жизнь написали". Здорово! Но это все же так, городской фольклор… А Олеша готовил нечто куда большее. В 1956 году были опубликованы первые выдержки из дневника Олеши под названием "Ни дня без строчки". А в 1961 году вышло расширенное издание уникальной книги, таинственного жанра – что это, роман? Огромное эссе, философский трактат? Критики судят об этом до сих пор. Удивительное чтение! Конечно, есть правда в замечаниях Виктора Шкловского о том, что писал Олеша в последние годы свой жизни: "Он создавал арки и не мог сомкнуть их своды". Но новый век как раз ценит не арки, а то, что между. Как удалось Олеше создать этот невесомый, воздушный замок до неба? Вот тайна! 10 мая 1960 года Юрий Олеша скончался в Москве от сердечного приступа. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище. Конечно, нереализованность мучила его до конца. В книге "Ни дня без строчки" у Олеши есть миниатюрная грустно-ироническая притча о писателе и его "лавке метафор", которую ему пришлось закрыть, потому что не было спроса на его запасы "великолепных метафор". Ну – это, может, у современников (да и то преувеличение). Нам его метафоры нужны. Читать Олешу мы его будем, наверное, всегда. Он нам понятен и дорог, и, думаю, будет понятен и дорог нашим потомкам. И вот это – самая главная тайна!