Следователи сняли все обвинения с российского ученого-гидролога Александра Цветкова, который стал обвиняемым по громкому уголовному делу и десять месяцев провел в следственном изоляторе. Цветкова обвинили в серии убийств 20-летней давности: по версии следствия, известный специалист вел двойную жизнь — годами изучал российские реки и совершал жестокие убийства. Близкие и коллеги Александра Цветкова с самого начала не верили в его вину и считали, что он стал жертвой ужасной ошибки правоохранительных органов. Теперь ошибку следствия признали официально. В эксклюзивном интервью корреспонденту «Ленты.ру» Владимиру Седову ученый рассказал о том, как круто изменила его жизнь эта ошибка и что помогло ему не терять надежду.

На 49-летнего отца троих детей Александра Цветкова следователи вышли, расследуя преступления прошлых лет. По версии следствия, 2 августа 2002 года Александр Цветков и его подельник Андрей Алешин распивали спиртные напитки вместе с хозяином частного дома в деревне Городище (ныне Новомосковский административный округ Москвы).

В какой-то момент гости избили своего собутыльника и заживо сожгли в печи. Тем же вечером преступники ради нескольких тысяч рублей расправились с пенсионеркой. Позже на одном из московских вокзалов они увидели 55-летнюю женщину, которая стояла с табличкой «Сдам комнату».

Под предлогом аренды жилья сообщники пришли домой к москвичке, а затем зарезали хозяйку и задушили ее 90-летнюю мать. Добычей убийц стали золотые и серебряные украшения, а также около двух тысяч рублей. Ранее неоднократно судимого Андрея Алешина удалось задержать в начале 2003 года.

Он заключил досудебное соглашение о сотрудничестве со следствием, обещая сдать своего подельника — человека, известного среди вокзальных бомжей как Саша Чуваш. Алешин описывал Чуваша как мужчину с наколками в виде воровского перстня и кельтского узора на левой руке. После этого был составлен фоторобот подозреваемого.

А затем, по чудовищному стечению обстоятельств, искусственный интеллект системы распознавания лиц в аэропорту Красноярска по фотороботу опознал Сашу Чуваша в ученом-гидрологе Александре Цветкове, который возвращался из экспедиции.

***

«Лента.ру»: Вы помните день своего задержания?

Александр Цветков: Год назад, 16 февраля 2023 года, мы с коллегами возвращались из Красноярского края, где исследовали местные водоемы. Когда самолет сел в аэропорту Домодедово, в салон вошли мужчины в штатском. Подойдя ко мне, они спросили: «Вы Цветков Александр Игоревич?»

Получив подтверждение, они сказали, что я нахожусь во всероссийском розыске, а потом, ничего не объясняя, надели на меня наручники, выволокли из салона и увезли в отделение полиции при аэропорте. Там сняли отпечатки моих пальцев и взяли у меня образцы ДНК-материала. Вскоре появились следователи и дознаватели, меня посадили в черный минивэн и повезли в отделение полиции УВД по СВАО.

Вам объясняли причину задержания?

Задержавшие меня мужчины сказали, что все ответы мне дадут люди, инициировавшие мой розыск. Но эти инициаторы лишь сообщили, что я задерживаюсь как свидетель по делу об убийстве в связи с обнаружением неких трупов в Подмосковье. Я был уверен, что это какое-то недоразумение, что скоро правоохранительные органы во всем разберутся и я поеду домой.

Правда, меня смущало поведение полицейских: мы ехали в УВД около двух часов, и все это время они твердили, что смысла отнекиваться нет и мне лучше вспомнить, где я был и что делал в августе 2002 года. Я ответил, что это не проблема, поскольку август — полевой сезон.

В это время вместе с товарищами я занимался исследованием водоемов, что легко проверить и подтвердить у моего работодателя — в институте были приказы и записи экспедиции. Кроме того, подтвердить мое алиби могли научные сотрудники, которые находились со мной на исследованиях. Но мои ответы следователей как будто не интересовали.

Один из оперативников показал мне в телефоне фото: как позже выяснилось, это был второй обвиняемый — Андрей Алешин. Меня спросили: «Знаешь его?» Я ответил как есть — сказал, что впервые вижу.

Вы думали о том, что вас могли подставить?

Сначала никаких таких мыслей не было, но потом, когда я оказался в изоляторе временного содержания (ИВС), задумался, что, возможно, за происходящим кто-то стоит. Но кто? Врагов у меня не было. И я снова успокаивал себя тем, что это ошибка, которую наши следственные органы быстро исправят.

«Он говорил, как мы резали людей»

После УВД по СВАО, где с моих пальцев в очередной раз сняли отпечатки, меня доставили на 17-й проезд Марьиной Рощи, в следственное управление по СВАО. Там наконец мне рассказали, что есть некое дело об убийстве четырех человек. По факту я прошел опрос с установлением всех моих данных — им важно было понять, кто я такой.

Позже, в ИВС, мне устроили очную ставку с господином Алешиным, который с ходу признал во мне уголовника по кличке Саша Чуваш. К слову, любопытно, что в качестве статистов на процедуре опознания ко мне подсадили следователя и оперативника. Алешин на очной ставке вел себя очень уверено.

Он рассказывал во всех подробностях, как якобы вместе со мной расправлялся с этими несчастными людьми. Я был, мягко говоря, шокирован: сказал следователям, что у этого мужчины больная фантазия и я не понимаю, какое отношение имею к происходящему.

У Алешина были какие-то доказательства того, что вы его сообщник?

Нет, он лишь рассказывал, как мы резали людей и жили на вокзале. Я говорил, что это бред, но меня будто не слышали. И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Я до сих пор не понимаю, почему предварительное следствие не могло проверить мое алиби до ареста — связаться с руководством, коллегами, изучить документы из экспедиций...

Причем следствие не смущало то, что даже внешне я не подходил под описание Саши Чуваша. Тот был выше Алешина, а я — ниже. У меня не было ни карих глаз, ни характерного говора, ни тюремных наколок на обеих руках.

Но Алешин заключил досудебное соглашение, и ему было явно все равно, на кого указывать. Кстати, тот роковой фоторобот, по которому меня опознали, не показали ни мне, ни моим адвокатам.

Следователи пытались на вас давить?

Начальник из СКР и два оперативника несколько часов допрашивали меня, закончили только в час ночи. Они говорили, что у них есть против меня некие неопровержимые доказательства и мне лучше признаться, на что я отвечал, что таких доказательств просто не может быть.

Мне говорили, что к моим четырем трупам прибавят еще шестнадцать и сделают из меня нового Чикатило — покажут по всем каналам как серийного убийцу, и моей семье придется скрываться. Грозили, что мои дети не смогут никуда поступить из-за моей биографии, а жена будет ходить по поселку и оглядываться, поскольку на нее будут показывать пальцем.

А чтобы всего этого не было, от меня требовалось одно: признаться в четырех убийствах. Причем использовали не только кнут, но и пряник — говорили, мол, возьми на себя вину, а ответит за все Алешин, алкоголик и наркоман.

Вам дали связаться с близкими после задержания?

Мне не давали связаться с женой, которая к тому времени обзвонила все отделы полиции Москвы. Она требовала, чтобы ей сказали, кто и почему меня задержал и где я нахожусь. В итоге уже вечером я смог позвонить ей на 20 секунд и сказать, что прохожу свидетелем по делу об убийстве.

«Теперь тебе будет хуже»

После допроса меня отправили в ИВС, в камеру на троих. Я зашел и поздоровался с двумя мрачными мужчинами, которые очень нехорошо на меня посмотрели. В камере было сильно накурено — стоял синий дым. Я теперь понимаю, что это были так называемые подсадные — уголовники, которые помогают следствию.

Один сказал, что он с юга — назвался представителем печально известной банды Цапков. Любопытно, что позже, в СИЗО «Матросская Тишина», мне встретился человек, который знал настоящих Цапков, тогда-то и выяснилось, что мой сосед из ИВС не имел к этой банде никакого отношения.

Тот, который якобы был из Цапков, пытался меня цеплять и угрожал физической расправой. Конечно, они меня спросили, как я к ним попал, — я сказал, что по ошибке. И те уголовники стали давить: мол, просто так тут не оказываются, заключай досудебное соглашение и бери вину на себя, иначе будет хуже.

Им удалось вас убедить?

Фактически они меня додавили: заявление о том, что я хочу сделать признательные показания, писал под их диктовку. Потом ко мне пришел тот самый начальник следователей, который был на допросе, и сказал подробно описывать преступления. Я ответил, что могу лишь пересказать показания Алешина, поскольку больше ничего не знаю. Их это устроило.

Я пересказал им слова Алешина, толком не понимая, что оговариваю себя. К слову, назначенный адвокат не общалась со мной до допроса, она пришла непосредственно на допрос вместе со следователем.

А тут я был буквально раздавлен безысходностью и боялся за семью. Между допросами был перерыв, в который я успел сказать адвокату, что ничего этого не совершал. И она сказала, что нужно говорить только то, что было, и не признаваться в чем-то, если я не виноват.

После этого вы отказались от своих показаний?

Да, это случилось на второй очной ставке с Алешиным. После этого начальник следователей, который советовал мне сознаться, сказал: зря ты отказываешься, теперь тебе будет хуже. А другой сотрудник пригрозил: ты же у нас много ездил по стране — значит, мы посмотрим твои экспедиции, поищем «ничейные» трупы по твоим маршрутам, и все они будут приписаны тебе.

«Я читал сокамерникам лекции»

На десятый день после задержания меня перевели в карантинное СИЗО №7 в Капотне, а затем в СИЗО №4 в Медведково. За эти полтора месяца ко мне несколько раз приходили оперативники, просили пояснить, какое отношение я имею к делу. В ответ я объяснял, что я ученый-гидролог и никакого отношения к делу иметь не могу.

Причем всякий раз меня посещали разные люди, но вопросы у них были одни. Они пытались уговорить меня на полиграф, но адвокат мне пояснила, что это уловка: такое исследование не было бы объективным, поскольку мне известны детали дела. Все это время я сидел в камере на 14 человек площадью около 70 квадратных метров.

Со мной сидели «первоходы» со схожими статьями, проблем с ними не было. Зато настоящей проблемой для меня как с психологической, так и с физической точки зрения на первых порах стал постоянно включенный свет, из-за которого даже ночью можно было спокойно читать.

Вы общались с сокамерниками?

Конечно, ведь человек ко всему адаптируется, важно сохранить себя. Мы находили какие-то общие темы для разговоров, точки соприкосновения, узнавали, кто за что сидит и кем был на свободе. Пришлось очень кстати, что я много ездил по стране — география исследований нашего института была обширна.

Находились люди, которые были в тех местах, где проходили наши экспедиции, и мы обсуждали, как эти места менялись. Оказалось, что экология и состояние наших внутренних водоемов волновало людей, это помогало нам сблизиться.

Сокамерники интересовались, что будет, если выпить зацветшей воды или съесть рыбу из того или иного водоема. Я в ответ рассказывал интересные вещи — например, как рыба, питающаяся сине-зелеными водорослями, выделяет токсины. Пригодилось и то, что в прошлом я был паразитологом. Рассказывал о сильном фоновом загрязнении морских рыб, у которых внутри всегда есть какие-то паразиты. В итоге многие мои сокамерники перестали есть селедку.

Кто из сокамерников запомнился вам больше других?

По делу о разбое сидел 72-летний авторитетный дедушка. Его супруга отправляла посылки и ему, и мне, поскольку он написал ей, что сидит с профессором, которого надо откормить. Видимо, он так написал потому, что я похудел в СИЗО на фоне стресса, хотя моя семья регулярно отправляла мне посылки.

Вообще, большинство людей заключение в СИЗО переживает одинаково — скучают по близким и переживают за них, и близкие отвечают тем же. Я не был исключением.

«СИЗО — это театр абсурда»

Находясь в СИЗО, я пытался спасаться чтением, но это было сложно. Библиотекарь приходил раз в месяц и выдавал по две книги, а книгу в 500 страниц я прочитываю за сутки. Вот в ИВС была неплохая библиотека — там я брал по десятку книг. Очень хорошо было в институте имени Сербского, где я проходил психолого-психиатрическую экспертизу.

Там я перечитал полное собрание сочинений Джека Лондона. А в СИЗО выходом из ситуации могли бы стать мои книги, но пронести их туда нереально: если книги нет в специальном реестре, цензор должен ее прочитать и проштамповать. К примеру, я попросил прислать мне монографию по устьям, написанную в 2014 году.

Как оказалось, это невозможно, поскольку в книге есть карты, а они запрещены. При этом если в свежей прессе есть карты, на это закрывают глаза. Или, например, по правилам внутреннего распорядка запрещены деревянные нарды и шахматы. Почему — непонятно. Вообще, СИЗО — это театр абсурда.

Что для вас было самым сложным за время ареста?

Наверное, самым тяжелым был суд — заседания по продлению ареста. Я ждал, что суд, как независимый орган, изучит доказательства, разберется во всем и отпустит меня. На каждое заседание мои адвокаты несли одни и те же ходатайства и доказательства моей непричастности.

При этом никаких реальных доказательств того, что я причастен к делу, следствие не предоставило. Несмотря на это было около десяти заседаний суда — и ни на одном из них доводы мои и моих защитников не были услышаны.

Да и адвокат сказал, что меня должны освободить в зале суда. Накануне вечером я собрал все бумаги и письма, а утром попрощался с сокамерниками — сказал, чтобы меня не ждали, что больше я к ним не вернусь. Потом уже, после суда, наступило некое успокоение, но полного осознания свободы не было, оно приходило постепенно, на протяжении еще двух месяцев. Лишь 29 февраля, подписав все бумаги и протоколы, я понял, что свободен.

Каким для вас стал итог 300 дней в заключении?

Мне кажется, я стал больше ценить семью. Всю свою сознательную жизнь я проводил в экспедициях — фактически не бывал дома. Моя научная деятельность казалось мне важнейшей частью моей жизни. Я был с семьей два-три месяца в году — и то набегами, но когда ее у меня отняли, все изменилось.

Я переосмыслил многие ценности и понял, что хочу больше времени проводить с семьей и детьми, понял, как важно, когда ты не один. Я не знаю, как бы все было, если бы люди не боролись за меня. Я хочу выразить огромную благодарность всем — родным, коллегам, правозащитникам и журналистам, поддерживавшим меня.

Если бы не активное освещение моей истории в СМИ, если бы мое дело не дошло до президента, я не знаю, чем бы все кончилось. К счастью, мое дело не осталось незамеченным.

Вы намерены требовать компенсации за ошибку следствия?

Я имею право на реабилитацию — и намерен ее добиваться. И я сам, и члены моей семьи (особенно дети) получили моральную травму на всю жизнь. Слава богу, в моем родном поселке Борок (Ярославская область — прим. «Ленты.ру») меня все знают, и следователи просчитались, когда угрожали, что мои близкие будут бояться ходить по улицам под взглядами презирающих их соседей.

Каждый в нашем городке был уверен, что произошла чудовищная ошибка. Но все равно на моей семье висел груз неизвестности: не было гарантии, что эта история закончится благополучно. Ведь мы знаем, что в России порой люди сидят десятки лет за чужие преступления. И за страдания, которые причинили нашей семье, мы обязаны добиться компенсации.