Владимир Лукин о феномене уникального чтеца Рафаэля Клейнера, который был голосом на эстраде не только поэтов, но и философов
22 марта, в день трагедии в Крокус-Сити, умер великий чтец Рафаэль Клейнер. Он читал со сцены "Апологию Сократа" Платона, лекции Мераба Мамардашвили, дружил и работал над словом со знаменитым поэтом Давидом Самойловым, не боялся приводить на эстраду глубину человеческой мысли и слова. Мы вспоминаем уникального чтеца с другом Рафаэля Клейнера, известным историком и публицистом Владимиром Лукиным.
Как вы познакомились с Рафаэлем Клейнером и что вас соединило?
Владимир Лукин: Рафаэль Александрович, или Рафик, как все мы его звали, возник в моей жизни в 1968 году прошлого столетия, или тысячелетия, если вам будет угодно.
Волей обстоятельств (а может быть, судьбы) я попал в компанию, центром и мощным магнитом притяжения которой был выдающийся, а на мой взгляд, один из самых крупных русских поэтов второй половины XX века Давид Самойлов. Мы периодически собирались в самойловском загородном доме в Опалихе под Москвой. Примерно в это же время там появился молодой Рафаэль. Позднее Самойлов издал книгу "В кругу себя", где он в непринуждённо-игровом стиле описывает жизнь и быт основных персонажей этого "опалиховского лицея".
Рафаэль сразу стал одним из главных героев книги, поскольку был ярок, громок, выразителен и эмоционален в каждом своём слове и поступке.
Можно без преувеличения сказать, что он был главным участником той игры, исполненной одновременно и небес, и балагана, в которой мы, в меру наших сил, воображения и чувства юмора существовали в "опалиховские" уикэнды. А исполнителями многочисленных, больших и малых ролей были люди разные - от выдающихся и талантливых поэтов, учёных, музыкантов и актёров до людей, известных менее, но не менее интересных и самобытных.
Дружеские отношения с Рафаэлем сложились сразу и навсегда. Встречи с годами стали не столь частыми, но дело не в этом. Дело в его месте в моём сердце (и, надо думать, наоборот). Он на два года моложе меня. Как говорит Александр Твардовский "Я знаю, никакой моей вины… но всё же, всё же, всё же..."
Он работал в Театре на Таганке, играл там, но главным для него все-таки оставалось чтение со сцены. Что его в этом вдохновляло? Служение культуре речи? Или он считал свое искусство - главным каналом донесения до публики важных смыслов?
Владимир Лукин: Поиски оптимальной формы жизненной самореализации - дело таинственное. Но даже перечитывая строки формальной биографии Рафаэля, можно натолкнуться на тысячу событийных штрихов, приведших к главному делу его жизни. В том числе его приход и скорый уход из знаменитой тогда Таганки.
Рафаэль был пламенным патриотом мировой культуры, явленной в русском слове и особенно в русской поэзии. Он в очень сложных и противоречивых обстоятельствах стремился помочь сохранить и дотянуть до своих соотечественников нить российской культуры, просвещения, основанных на всём богатстве мировой цивилизации.
Заслуженный артист России Рафаэль Клейнер на презентации книги Давида Самойлова "Поденные записки". Ноябрь 2002 года. Фото: Константин Кижель/ТАСС
"Греки сбондили Елену по волнам, ну, а мне - солёной пеной по губам", - говорил Мандельштам. Рафаэль за солёной пеной с младых ногтей ощутил необъятную глубину морской волны культуры слова и мысли и изо всех своих сил старался донести до всех его слышащих, "что прошедшее есть, что грядущего ночь не пуста", говоря словами Блока. Он пытался до последних своих дней не дать своей аудитории забыть о том, какое огромное этическое, эстетическое и интеллектуальное богатство таится в недрах каждого человека, если он вслушается в проникновенную, страстную и, вместе с тем точную речь Рафаэля.
Он немало гастролировал по Советскому Союзу и России. Я его услышала первый раз в начале 80-х на сцене Ростовской филармонии и запомнила на всю жизнь. Он рассказывал об опыте гастролей и восприятии людьми чтецкого искусства?
Владимир Лукин: В нашем "опалиховском" лицее сложилось два пласта взаимообмена: внешний - шуточный, балаганный, игровой, и подспудный - исповедническо-проповеднический, поисково-смысловой. Путешествия Рафаэля, его бытовые ситуации, действительные и вымышленные, житейские и романтические приключения, - всё это было поверхностью. За этим скрывался буквально каторжный труд человека, взвалившего на себя кажущееся нам непосильным бремя запоминания зачастую труднейших текстов. И не просто запоминания. Мы восхищались великолепным артистом (на мой взгляд, лучшим в своём жанре), который способен донести до не всегда готовых к этому слушателей не только поверхность, но и второй, третий пласты услышанного.
Внешне мы зачастую снобистски посмеивались над его стремлением просветить и приобщить к вечным ценностям культуры тех, кого сейчас принято называть "глубинным народом". Я вспоминаю, как однажды рассказал ему о моём собственном казусе "просвещения" широких масс трудящихся (я обладал довольно большим лекционным опытом в своей области - по линии советского Общества "Знание"). Однажды по окончании лекции о международном положении в одном из отдалённых уголков страны я, как обычно, спросил аудиторию, есть ли ко мне вопросы. Возникла пауза. Затем с задних рядов поднялся пожилой человек и спросил: не освободился ли стакан с водой, стоявший на моей трибуне.
Когда утих взрыв общего хохота, Рафаэль задумчиво сказал: ты ничего не понял. Этот старик тонко и вежливо оценил качество твоей лекции - у меня стаканов никто не просил. Полвека спустя я думаю, что, возможно, истина была где-то между наполовину полным и наполовину пустым стаканом. Но Рафик всю свою жизнь стремился к тому, чтобы стакан не разбился.
Как у него возникла идея читать со сцены "Апологию Сократа" Платона и Лекции Мамардашвили?
Владимир Лукин: Его "философский сектор" профессиональной увлечённости - в определённой степени моя "вина". Так сложилось, что ещё одним кругом моего сознательного обитания в 60-е - 80-е годы была среда тогда молодых, а ныне заслуженно признаваемых выдающимися философов. Ближайшим моим товарищем был Мераб Константинович Мамардашвили. Его лекции в МГУ, в институте кинематографии, на других московских площадках были менее модным, но не менее значимым событием в культурной жизни Москвы, чем выступления молодых поэтов в Политехническом институте или выставки художников - новаторов.
Трактовка Мерабом Константиновичем содержания философских идей Платона, Канта, Декарта, Пруста, его интерпретация движения человеческой цивилизации от мифологии к классическому рационализму, и от него - к современной пострационалистической стилистике самопознания сочеталось с яркой харизматичностью и интеллектуальной самобытностью личности этого незаурядного человека. Облик Учителя, создающего свой собственный взгляд на очеловеченный мир и человека в мире прямо у тебя на глазах - был неотразимым.
Рафаэль Клейнер на вручении "Ордена Дружбы". Октябрь 2010 года. Фото: Алексей Даничев/РИА Новости
Именно этот формат: Учитель, постигший нечто трудно передаваемое, и страстно стремящийся пробиться к "своей" аудитории, дабы и она приобщилась к этому постижению, успехи и неудачи на этом пути, - всё это побудило меня обратить внимание Рафаэля на "феномен Мамардашвили". Остальное - подвиг Рафаэля, его попытка поистине прометеевским усилием соединить Учителя с учениками, приобщить их к российской, европейской, мировой культуре, к этой форме "cogito ergo sum" (мысли-существования).
Расскажите о его дружбе с Давидом Самойловым, как поэт помогал чтецу "режиссировать" свое чтение. Что это дало обоим?
Владимир Лукин: Давид Самойлов был для Рафаэля практически вторым отцом. В своей работе Рафаэль постоянно чувствовал в Самойлове основного референта. Он "работал на Самойлова" в том смысле, что, трудясь над какой-то темой, всегда старался услышать и воспринять вердикт верховного судьи. И здесь он не ошибался. Мнение Самойлова об искусстве - это, как говорят математики, "необходимо и достаточно".
Со своей стороны, Рафаэль, на мой взгляд, несомненно, лучший из известных мне исполнителей поэзии Давида Самойлова. Даже Михаил Казаков, при всём своем актёрском мастерстве, уступал Рафаэлю. Он немного больше, чем нужно, "налегал на выражение" и заглушал музыку текста. В дихотомии "чтец-текст" очень важно не нарушить баланс ни в одну сторону. Может быть, потому что Рафаэль был лично так сильно привязан к Самойлову, он этот баланс чувствовал лучше других. Лучше него это чувствовал только сам Самойлов.
Что вам нравилось в его чтецких программах?
Владимир Лукин: В чтецких программах Рафаэля в глаза и уши бросаются прежде всего две черты.
Во-первых, всеобъемлющая поглощённость артиста своей работой, уровень прочтения им текста прежде всего для самого себя. Есть такая формула: понять - это значит стать равным. Рафаэль понимал текст. Он не был по отношению к тексту глухим и слепым. Но он не был настолько самонадеянным, чтобы возвышаться над текстом. Поэтому исполнявшийся им текст был поистине его вторым существом. Вторым, но в момент исполнения - единственным.
Во-вторых, поражало стремление Рафаэля с самого начала выступления с ходу овладеть слушателями, подчинить их своей энергетике, ритмике. Здесь компромиссов он не признавал. "Иду на вы", как говорил князь Святослав Игоревич. И в большинстве известных мне случаев аудитория подчинялась.
Что он внес в нашу культуру своим присутствием на сцене и уникальным чтением?
Владимир Лукин: Многое и многих. Он принёс в культуру тех, кто его слушали и не забыли. Хотя, наверняка, читали исполнявшиеся им тексты и без него. Остались интонации, акценты, вспышки эмоций, а это немало.
Те, кто его слушали так или иначе передавали всё воспринятое ими другим. Иными словами создавали, полировали культурную среду. Помните пастернаковское: "Мы были музыкой во льду, я говорю про ту среду…".
Что стало основанием вашей дружбы? Не консультировали ли вы его перед подготовкой к чтению лекций Мамардашвили?
Владимир Лукин: Я не уверен, что Мераб и Рафаэль были знакомы лично. Так что я, да, в данном случае был связью. Точнее связистом в формировании "той среды", без коей не было бы той истории, и той аудитории.
А что касается дружбы? Полвека непрерывной связи, несмотря ни на что. Когда, как писала Цветаева: "Рас-стояние: версты, мили…/ Нас рас - ставили, рас - садили". Разве это не дружба. Последние годы эту дружбу подхватил и во многом поддерживал мой старший сын Александр. В этом есть что-то очень хорошее. Конечно же не вечное. Но…всё же.
Рафаэль был Дон Кихотом русской литературы своего времени.
Ветряные мельницы, конечно, устояли. Но путешествие на Росинанте длинной в жизнь было красивым.
