Ни пяди дяде. В театре Et Cetera поставили комедию Мольера
"Герцогиня сошла с ума, когда узнала, что ее единственная дочь - незаконнорожденная". Так начинался роман, написанный девятилетней девочкой.
Вот примерно на такой же дикой и несуразной интриге основан сюжет "Любовной досады" (детали излагать не буду, спойлер тоже вещь досадная). А так, комедия как комедия: две с половиной влюбленных пары, крупные бури в изящном стакане, недослышки, обозначки и прочая травестия.
Пьеса написана молодым Мольером (хотя, конечно, не девятилетним) и считается как бы не вполне мольеровской, этакой разминкой будущего мастера. (Как говорил один профессор, "ранние стихотворения Лермонтова, к сожалению, дошли до нас"). Постановщик Григорий Дитятковский рассказывает, что прельстился прежде всего красотой и живостью перевода Татьяны Щепкиной-Куперник. Текст в спектакле бережно сохранен, хотя действующие лица основательно прополоты.
Сколько-нибудь искушенный зритель, идучи нынче на Мольера, уверенно предвидит, что часть актеров будет испытывать мучения с декламацией (это французы отродясь купаются в риторике, а у русской актерской школы другие достоинства). Что ветхое остроумие будет по мере сил вытесняться режиссерскими гэгами. А если он вдобавок читал пьесу, то смело заключит, что иначе как в манере театра абсурда поставить ее сегодня невозможно.
И этот самонадеянный знаток потерпит конфуз по всем направлениям.
Декламация и впрямь причудлива. Влюбленный Эраст (Федор Бавтриков) просто-таки смакует слова во рту, как в Малом театре былых времен. Его соперник Валер (Павел Галынский) лает громко и отрывисто, как на капитанском мостике во время шторма. Слуги пересыпают свои речи сверхштатными междометиями "эх", "ну", "глядь", отчего классический александрийский стих рассыпается в труху, зато труха эта приобретает острый просторечный колорит. И лишь главная героиня, девица на выданье Люсиль (обольстительная Анастасия Шумилкина) журчит стихами гладко и непринужденно.
Фото: Олег Хаимов
Но в эти тонкости вслушиваешься только первые десять минут. Дальше тебя затягивают жернова мольеровского фарса, вроде бы несуразного, но неотразимо победительного.
Никаких особенных гэгов. Актеры только слегка подмигивают в неловких местах, ничуть не замедляя при этом по-военному размеренного действия. (Разве что монолог Маскариля, слуги Валера, в силу речевых спотыканий кажется затянутым. Хотя пластически и физиогномически Андрей Кондаков в этой роли вполне убедителен).
Никаких заигрываний с современностью или нарочитых абсурдизмов. Напротив, спектакль вполне историчен. Это XVII век, переломный во многих отношениях. Аристократические понятия о чести сменяются мещанским чувством собственного достоинства. Мужчины, даже одержимые любострастием, прежде всего озабочены, как бы не показаться смешными (что в комедии особенно трогательно). А женщины ведут себя как у Островского: "Они мучают для того… как бы это… чтобы вперед вознаградить себя за те права, которые они потом теряют".
Дух торговли и юриспруденции грядет и побеждает. Всё в дом, всё в дом, ни пяди дяде. И спектакль между делом, без лишней дидактики, дает об этом адекватное представление.
Главная сценическая конструкция (художник Анастасия Глебова) - огромная ширма, расписанная сценами из Ватто. В ней прорезаны двери, дверцы, окна и иллюминаторы. Иногда эта ширма оборачивается изнанкой (это сигнал: сейчас начнут распутывать сюжетные узлы, показывать подоплеку). С изнанки это система мостиков, площадок и лесенок.
Фото: Олег Хаимов
Антураж дополняют разновысокие табуретки. Так выражается иерархия, свойственная классицизму. Дело тут не только в гонке амбиций и кошельков. Каждой добродетели, каждому пороку - хитрости, великодушию, тщеславию, трусости, гневу, мудрости - отведена своя полочка или ступенька на пьедестале.
На одной кулисе закреплен колокол типа корабельной рынды. Бой его как бы одергивает заигравшихся лицедеев. На другой кулисе - гобеленовый шнур, уходящий под небеса. Это звонок для слуг, а в переносном смысле - для дежурных ангелов. Ведь именно слуги у Мольера осуществляют всю механику действия, пока их хозяева принимают позы и произносят речи. Кстати, в спектакле часть слуг и других персонажей второго плана сливается в нерасчлененную массу, что производит дополнительные комические эффекты.
Позволю себе еще цитату - из драмы, сочиненной шестилетним мальчиком. "Иван!" - "Чего изволите?" - "Скажи запрягать, я поеду на дачу". - "Сударыня! Вы не можете ехать на дачу". - "Почему?" - "У вас сегодня ночью родился сын".
Это именно мольеровский слуга. Законы театра мальчик понял абсолютно правильно.
Спектакль получился очень смешной, грациозный, хорошего вкуса. И при этом основанный на чисто мольеровских ресурсах, без постороннего оживляжа. Все актерские работы хороши по-своему, но отдельно хочется выделить Владимира Селезнева в роли благородного отца-резонера, в общем-то неблагодарной.
