Его звали Есаулом: Льву Александровичу Аннинскому в апреле исполнилось бы 90
В тот день Лев Саныч пришел в редакцию нашего журнала по торжественному поводу: "Родину" - и его, конечно, - награждали за производственные успехи.
После церемоний в конференц-зале пили чай у нас на двенадцатом этаже, вспоминали, смеялись. Фотографировались, не думая, что это наш последний общий снимок с Есаулом, как мы его называли...
А рядом его последний снимок. Он выходит из редакционного подъезда. Идет под дождиком. За спиной - долгая жизнь со своей "Родиной".
Тот, кого все - от корреспондента до главного редактора - почтительно именовали Есаулом, ушел в свой последний поход.
Лев Александрович Аннинский, в чьих жилах струилась и казачья кровь (отсюда - Есаул), ушел в вечность.
Есаул рассказывал, как в годы перестройки не стал восстанавливать текст своей книги, на излете оттепели подвергнутой жесткой цензурной и редакторской правке. Цензура сделала 96 замечаний! "От правки по замечаниям, даже и дурацким, она, я думаю, не стала хуже: для себя я тоже изощрялся изрядно. Эзоп - мой изначальный соавтор, повивальный дед, ставивший клеймо времени на каждой строке. Тогда я думал, что обхожу внешние препятствия, теперь думаю, что обходил дурака в себе самом - дурака, который думает, будто знает истину".
Есаул очень точно высказывался о людях.
На сей раз он исключительно верно высказался о собственной судьбе: "клеймо времени на каждой строке".
О себе
Там, где мой народ окажется, там и я
Так бывает - что песенка спета,Если гаркнет любимая: "Вон!"Вот и бродит по улице где-тоОдинокий небритый гормон.
Фото: Из архива журнала "Родина"
Уму непостижимо, какая шебутная песенка навела меня на нижеследующие глубокомысленности.
Всколыхнулась запавшая смолоду в память мокроусовская одинокая гармонь, чаявшая воссоединить в послевоенной русской деревне распавшиеся края, - так и воззвали они из дали, великим Исаковским воспетой:
То пойдет на поля за ворота,То обратно вернется опять,Словно ищет в потемках кого-тоИ не может никак отыскать.
И воскресил в журнале "Нева" этого одинокого страдальца уже в облике сегодняшнего обросшего бомжа Евгений Степанов, 50-летний мастер стиха, донесший в Москву из тамбовской дали ощущение огромной страны, по которой гуляют теперь потомки тех послевоенных гармонистов, что не давали заснуть овдовевшим солдаткам и подросшим невестам.
Почему я приемлю другое пронзительно-талантливое стихотворение Степанова?
Эпоха распиленных грантов,Эпоха фальшивых талантов,Эпоха войны и вранья.И я здесь - так вышло - и я...
И война никуда не денется, и вранье придется расхлебывать, и таланты выискивать в потоке литературной лжи. Степанов все это знает.
И я...
Эпоха большого гоп-стопа,Эпоха фейсбучного трепа.Такая, видать, колея.И я здесь - так вышло - и я...
Выучу и что такое гоп-стоп, и что такое фейсбук (запрещенная в России организация. - Прим. ред.), хотя оно и отскакивает от языка. Но сам язык неотменим. У голландца - голландский. У меня - русский.
Лачуги, лачуги, хоромы.Эпоха Фомы да Еремы.И - музыка-ворожея.И я здесь - так вышло - и я.
Лачуги перестраиваются в небоскребы? Пусть. Хоромы могут опять превратиться в детдома? Могут. Небритый бомж будет вспоминать, откуда он: от Фомы или от Еремы. Но ведь и я - от этого же "гормона". И не одинок. Что бы ни было с моим народом, пока народ существует, я с ним. Иначе меня нет.
Это не значит плыть по течению. Я все силы могу положить на то, чтобы Фома и Ерема стали лучше, добрее, умнее. Я могу быть в оппозиции всему, что в моем народе вызывает у меня оторопь или отчаяние. Но - в МОЕМ народе, которому я не изменю и против которого не пойду.
Саша и Лева. Молодожены. Фото: Из архива семьи Аннинских
Какие бы швейцарские робеспьеры или голландские жестянщики ни потрясали мое духовное пространство, я жив, пока дышу этим пространством. Царское ли оно, советское, республиканское или федералистское, всемирное или калужско-тамбовское, пусть все перемешивается, но - вокруг точки выбора.
Что мой народ стерпит, то и я стерплю. Там, где мой народ окажется, там и я.
