Процессы, происходившие в русском языке после революции 1917 года, не были новыми явлениями, поскольку любой язык меняется постоянно и незаметно. Об этом в интервью «Ленте.ру» рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков и лингводидактики Сибирского института управления — филиала РАНХиГС при Президенте РФ Татьяна Савина.

«Естественный процесс эволюции языка»

Как пояснила филолог, русский язык менялся постоянно, даже не испытывая мощного воздействия извне явлений вроде петровских реформ или политической революции. Новые слова появлялись, прежние исчезали за ненадобностью, менялось произношение, слова заимствовались из других языков, одни приживались надолго, другие возникали в языке и тут же исчезали.

Савина напомнила, что на радикальную смену внешних обстоятельств язык реагирует более стремительно и в более широких масштабах, и это становится заметно практически сразу. Поэтому, вопреки распространенному мнению, причиной появления обширного массива сокращенных слов вроде «начупр» (начальник управления) или «уком» (уездный комитет) и новых заимствований (диктатура, пролетариат, экспроприация) были не революционные события 1917 года, а объективные процессы развития русского языка. Как подчеркнула филолог, это было явление не революционное, не бунтарское, как, например, отказ от «старорежимных» наименований, и не пролетарское, а очень даже буржуазное.

По мнению собеседницы «Ленты.ру», русский язык исторически был открыт для иностранных заимствований по причине, прежде всего, географического расположения России, но и в силу ее политических и культурных связей. Огромный пласт лексики прижился и «обрусел». «И это нормальный естественный процесс эволюции языка», — отметила Савина.

Язык советского типа

На начальном этапе существования советской власти в русском языке столкнулись два процесса — естественное развитие языка, хотя и невероятно ускоренное и масштабное, оказалось под мощным идеологическим давлением. В это время языковая целесообразность столкнулась с силовым внедрением. По словам филолога, именно в этот период русский язык стал превращаться в язык советского типа.

Советская власть взяла на себя роль единственного интерпретатора: с помощью средств массовой информации сначала объясняла, а потом внедряла и контролировала использование слова в идеологически ангажированном значении. Это уже был искусственный и более того —направленный процесс, при котором навязанная извне оценочность, обязательная и единственно авторитетная, маркировала лексику советского типа.

В качестве примеров навязанной извне лексической оценочности Савина привела ранее нейтральное слово «дворянин». После установления советской власти оно стало обозначать не просто сословие, а превратилось в знак принадлежности к враждебному, буржуазному, контрреволюционному классу. При этом отрицательные коннотации в отношении дворянского происхождения, например, Пушкина или декабристов нейтрализовались за счет дополнительного смысла с помощью определения «революционный» и «демократический».

Как отметила собеседница «Ленты.ру», со временем эта официальная оценочность каких-либо лексем могла меняться в ту или иную сторону. Например, в 1930 году «Советская энциклопедия» определяла слово «космополитизм» как «признание своим отечеством всего мира». Это было хорошее слово — интернациональное, вполне в рамках идеологического заказа на мировую революцию, хотя уже на самом излете этой идеи.

Но уже в 1954 году «космополитизм» определялся как «реакционная проповедь отказа от патриотических традиций, национальной независимости и национальной культуры». И, наоборот, слова «офицер», «генерал» и «министр» вплоть до 1940-х годов имели самые отрицательные ассоциации с «бывшими» (вместо них в язык ненадолго вошли словосочетания «краском», «начдив», «комдив» и «нарком»). Однако затем советское общество довольно быстро смирилось с реабилитацией таких слов, как «генерал» и «министр», поскольку этого требовала все та же принудительная оценочность.

«Языковое сопротивление»

Так в советское время внутри русского языка возник особый вариант русского языка, подчинявшийся политически ангажированной системе значений. Под направленным идеологическим давлением значение слова радикально сужалось и утрачивало многозначность. Савина напомнила, что вплоть до нынешнего времени изначально идеологически нейтральные слова «пионер» (первопроходец), «буржуазия» (средний слой городского населения), «гегемония» (доминирование) несут за собой устойчивые большевистские толкования: «пионер — юный ленинец», «происки буржуазии» и «гегемония пролетариата».

Эксперт подчеркивает, что русский язык советского периода не следует отождествлять с новоязом из романа Джорджа Оруэлла «1984». Их роднит строгая регламентация словоупотребления в области идеологии. Однако на этом сходство практически исчерпывается.

В романе Оруэлла не столько слово, сколько мысль приравнивается к преступлению, то есть «новояз» — это язык, находящийся под тотальным идеологическим давлением. Оруэлловский теоретический конструкт находится в противоречии с советской языковой практикой. Поэтому, по мнению филолога, русский язык советского периода совершенно не укладывается в рамки «новояза» — искусственной языковой системы политической пропаганды, в первую очередь за счет активного «языкового сопротивления».

В условиях советской действительности демонстрация лояльности проявлялась в основном в публичной речи партсобраний и митингов или письменной речи официальных документов, но на бытовом уровне и в повседневной речи можно было наблюдать обратный процесс — профанацию официальной формулы, невозможную в рамках оруэлловского «новояза». Этому способствовала открытая еще Салтыковым-Щедриным возможность языковой игры с официозом, которая со временем легла в основу особенного вида сатиры и в русской литературе — от Зощенко, Ильфа и Петрова до писателей-сатириков 1990-2000 годов Жванецкого и Губермана, а также всего комплекса советских (вернее, антисоветских) анекдотов.