Во время правления Сталина русский язык стал в СССР фактором выживания, маркером политической благонадежности и своеобразным способом мимикрии. Об этом в интервью «Ленте.ру» рассказала кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков и лингводидактики Сибирского института управления — филиала РАНХиГС при Президенте РФ Татьяна Савина.

Языковые штампы

По мнению филолога, в первые годы советской власти население страны, особенно молодежь, с энтузиазмом осваивало новую революционную лексику. В ту эпоху в СССР господствовали романтика, энтузиазм и вера в светлое будущее — все это было очень искренне, но недолго.

Начиная с 1960-х годов словесные идеологические формулы полностью превратились в «подстилочные фразы», как их назвал филолог Александр Скафтымов — например, ритуальный зачин «в свете решений съезда КПСС». Бесконечное тиражирование, лозунговый характер, невозможность критического анализа — все это признаки высказывания советского типа. Из-за постоянных повторов одних и тех же ритуальных фраз, цитат и ссылок на них такое высказывание в результате утрачивало авторство и смысл, а от слова оставалась только его внешняя оболочка.

Савина подчеркнула, что именно время оттепели стало знаковым в истории развития русского языка советского периода как начало преодоления идеологических схем, встроенных в сознание носителей языка.

Именно художественная литература периода оттепели четко обозначила возможные границы разрушения официальной языковой формулы как первые шаги к десакрализации партийного текста и деидеологизации общества.

Разницу между «канцеляритом» (это слово в 1960-е годы придумал К. Чуковский в отношении языка чиновников и бюрократов) и «деревянным языком» в ту же эпоху наглядно показали братья Стругацкие в сатирических повестях «Понедельник начинается в субботу» и «Сказке о Тройке». Они ввели в литературу сатирический образ партийного бюрократа с помощью намеренного и гипертрофированного увеличения объема идеологических штампов в речи персонажа в повседневном или бытовом контексте.

Например, каменные реплики Камноедова, как и утрированная речь товарища Фарфуркиса и членов административного триумвирата из «Сказки о Тройке», однозначно апеллируют к такому же условному персонажу Ильфа и Петрова — товарищу Полыхаеву с его набором резиновых печатей, «резиновых» языковых штампов. Но образ профессора Выбегалло лингвистически сложнее. Усиление сатирических элементов в языковой характеристике персонажа скрывало осторожную критику советских идеологических концептов, поэтому в результате «Сказка о Тройке» была объявлена «идейно несостоятельной».

«Мы — советские люди»

По мнению Савиной, нельзя точно сказать, чем обогатила или обеднила советская эпоха русский язык, — интереснее проследить, что показал пережитый русским языком опыт идеологического давления. В XX столетии русский язык изменился, и при этом внутреннее динамическое развитие языка совпало с политической и социальной ломкой общества, что стало причиной невероятного ускорения естественных процессов перемен в языке.

Русский язык советской эпохи не был однородным. С одной стороны, многие идеологические клише отражали коренные трансформации в сознании говорящего.

Эта дефиниция оказалась настолько живучей, что после распада СССР легко перешла в новое идеологическое поле, сохранив значительную часть установок на определенное поведение и мировоззрение личности. И хотя с изменением общественного и экономического уклада из языка ушел целый пласт лексики, составлявшей фундамент советской идеологии, в современном русском языке все еще широко используется «советская» стилистика.

Например, как заметила известный филолог из Екатеринбурга Наталия Купина, в газетах регулярно используются сочетания со словами группы «труд», имеющие традиционно советский характер: честный, бескорыстный, самоотверженный, благородный, ударный; клишированные сочетания «трудовой коллектив, трудовые традиции, трудовые навыки, трудовой подвиг, трудовые достижения, трудящиеся района» и т. д. «Труд» — это обычная работа, и когда мы перестанем говорить о нем оценочно-экспрессивно в стилистике советской идеологии, можно будет считать, что слово освободилось от «советской прививки».

Савина напомнила слова советского писателя Ильи Зверева, который еще в 1960-е замечал, что «трудовой подъем» — это замечательно, но писать и говорить об этом нужно как-нибудь иначе. Однако от стиля, имеющего 70-летнюю традицию, не так-то просто освободиться. Здесь также играет свою роль то обстоятельство, что значительная часть современных российских политиков — это люди, «рожденные в СССР».

С другой стороны, авторитетные высказывания власти, зафиксированные политическими текстами, растиражированные и многократно повторенные, привели к созданию языкового канона и его окостенению. Как подчеркивает собеседница «Ленты.ру», широкомасштабные эксперименты с идеологической компонентой значения слова, манипулирование семантикой стали причиной того, что язык утратил доверие своего носителя, особенно пласт политической лексики.

По ее мнению, именно языковые сигналы позволяют опознать процесс идеологической индоктринации носителей языка.

Когда власть берет на себя роль интерпретатора, объясняющего значение нового слова, причем интерпретация навязывается сверху и стремится к тому, чтобы стать единственно авторитетной, — это давление. Когда в слово встраивается и навязывается извне оценочность, до того ему не присущая, — это давление. Когда авторитетное мнение профанируется за счет языковой игры и добавленного контекста — это языковое сопротивление, которое возможно только при идеологическом давлении на язык.