Пойти и не вернуться: как русские князья в Орду ездили

Понятие монгольского ига в наших представлениях связано с вынужденными поездками русских князей в Орду, на поклон к хану. Масштабы этих подневольных паломничеств трудно переоценить: в течение более чем 200 лет - с 1242 по 1445 год - к хану ездили 96 князей и две княгини, которые в общей сложности совершили 231 поездку.

Необходимость совершать подобные визиты политической вежливости вытекала не только из необходимости демонстрации лояльности или из обязанности лично привести взятку и подарки, необходимые для получения ярлыка на княжение. Сама монгольская политическая культура предполагала, что знать подвластных земель обязана ездить ко двору хана, чтобы делать отчёты и получать последние распоряжения. В "Билике" Чингис-хана говорилось: "Военачальники тумэна, тысячи и сотни, съезжающиеся выслушивать наши мысли в начале и конце года и возвращающиеся назад, могут начальствовать войском; состояние же тех, которые сидят в своём юрте и не слышат мыслей наших, походит на камень, упавший в большую воду, или на стрелу, пущенную в заросли тростника: они оба бесследно исчезнут. Таким людям не подобает командовать"1.

Поездка русского князя начиналась, как правило, с вызова хана. Так, первый князь, прибывший ко двору Батыя, Ярослав Всеволодович был "позван цесарем татарьским Батыем, еде к нему в Орду"2.

О вызове в ставку хана Александра Ярославича (Невского) свидетельствует "Житие…" князя: "Тъй же царь (Батый. - Ю. С.), слышавъ Александра тако славна и храбра, посла к нему послы и рече: "Александре, веси ли, яко Богъ покори мимногы языкы? Ты ли един не хощеши покорити ми ся? Но аще хощеши съблюсти землю свою, то приеди скоро къ мне и видиши честь царства моего"3.

Причиной поездки ко двору Даниила Галицкого был вызов, переданный через темника Мауци и его послов. По свидетельству Ипатьевской летописи, он был сформулирован весьма кратко и лаконично: "Дай Галич". Даниил тогда решил: "Не дам полу отчины своей, но еду к Батыеви сам"4.

В сложной политической ситуации князья отправляли в ставку хана для предварительных переговоров кого-либо из своих близких родственников, как правило сыновей. Так в 1318 году Михаил Ярославич Тверской накануне своей последней поездки на ханский суд "посла сына своего Костянтина в орду". А в 1339-м уже его сын Александр также накануне отъезда в ставку Узбека "послалъ преже себе в Орду сына своего Фёдора, чая оттоле вести"5.

Пребывание в ставке хана было небезопасным предприятием: за период ордынского владычества по решению ханского суда было казнено 11 русских князей. Часто в летописях фиксируются случаи смерти князя по дороге из степи - длительное путешествие в непривычные природные условия подрывали здоровье. Так отмечена кончина по дороге из Орды Ярослава Всеволодовича Владимирского (1246) и его сыновей - Александра Невского (1263) и Ярослава Тверского (1271). Кроме того, летописцы отмечают смерть шестерых русских князей в ставке хана: 1277 год - Борис Василькович Ростовский; 1292-й - Александр Дмитриевич Переяславский; 1307-й - сын Бориса Васильковича Константин Борисович Ростовский; 1333-й - Борис Давыдович Дмитровский; 1346-й - Константин Михайлович Тверской; 1407-й - Юрий Святославич Смоленский.

Надо полагать, что именно потому нередко накануне отъезда князья составляли завещание. В частности, оба сохранившихся варианта духовной грамоты Ивана Даниловича (Калиты) начинались отметкой, что написано завещание князем "ида в Ворду". В "Житии Михаила Ярославича Тверского" сохранилось упоминание о том, что князь из Владимира отпустил своих старших сыновей - Дмитрия и Александра, "написавъ имъ грамоту, раздели имъ отчину свою".

Таким образом, само завещание могло быть составлено непосредственно во время отбытия в степь (отсюда можно буквально понимать слова завещания Калиты - "идя в Орду", то есть по дороге в ставку хана) или, во всяком случае, передавалось наследникам при последнем прощании. Вероятно, по возвращении из Орды такая грамота уничтожалась, а при необходимости составлялась новая.

Поездка к ордынскому хану, который в XIII веке был язычником, а с 1312 года мусульманином, то есть иноверцем, кроме смертельной опасности являлась испытанием веры православного князя и его сопровождающих. Именно потому отъезд князя сопровождался благословением значимого духовного лица. К примеру, Александр Ярославич Невский был благословлён на поездку в степь митрополитом Кириллом6. Накануне поездки ко двору Батыя отмечено посещение духовного отца Михаилом Всеволодовичем Черниговским, казнённым по приказу ордынского хана и причисленным к лику святых7.

Благословение митрополита и молитва перед отправлением в ставку Мамая Дмитрия Ивановича Московского отмечены под 1371 г.: "…а пресвященныи Алексїи митрополитъ проводилъ его, молитву сътворилъ, отъпусти его съ миромъ…"8

Вероятно, с сакральной составляющей православного календаря был связан выбор дня отъезда. К сожалению, источники фиксируют не каждую дату отбытия русских князей ко двору ордынского хана.

Выезд в Орду Даниила Романовича Галицкого пришёлся на 26 октября: "Изииде же на празник святаго Дмитрия". Показательно, что великомученик Дмитрий занимал высокий пост проконсула при дворе императора-язычника Максимилиана Галерия. Не зная, что Дмитрий тайный христианин, император назначил его наместником в Солунь, чтобы защищать вверенные ему земли от внешних врагов и очистить город и всю Фессалонику от христиан. Однако Дмитрий, прибыв на место службы, сам начал распространять христианство искоренять язычество, за что принял мученическую смерть9.

Возможно, судьба Дмитрия Солунского находила переклички с поездкой князя Даниила ко двору Батыя; ему удалось избежать языческого обряда прохождения мимо костров и поклонения кусту, он получил ярлык на княжество: "поручена бысть земля его ему", взяв на себя обязательство править ею от имени языческого хана, однако сохранил православное благочестие.

Дважды отмечен отъезд в степь великого князя Симеона Ивановича (Гордого) Московского 2 мая - в 1340 и 1342 годах. В обеих записях особо подчёркнуто, что это - память святых мучеников Бориса и Глеба10: православная церковь в этот день вспоминает перенесение мощей святых князей. Надо полагать, что в период ордынского владычества такой выбор дня отъезда был связан с представлением о смиренном подвиге князей Бориса и Глеба: подвиг непротивления, предпочтение смерти неповиновению старшему был осмыслен Православной церковью как проявление высшей святости. По словам Г. П. Федотова, этот "самый парадоксальный чин русских святых" означает, что "Русская Церковь не делала различия между смертью за веру во Христа и смертью в последовании Христу, с особым почитанием относясь ко второму подвигу"11.

Борис и Глеб как апостолы новой концепции политической жизни

Борис и Глеб как апостолы новой концепции политической жизни

Применительно к данному времени показательно, что выбор дня отъезда Симеоном демонстрирует в таком случае смирение московского князя перед ордынской властью и готовность принять смерть, рассматриваемую как следование пути Христа.

В 1371 году в ставку Мамая выехал князь Дмитрий Иванович.

Летописец особо подчеркнул, что 15 июня "на память святого пророка Амоса въ неделю превезеся чересъ реку Оку"12. Амос - один из двенадцати "малых" пророков Ветхого Завета. Пророчества его связаны с обличением греховности древних израильтян и иудеев, результатом которой станет тот факт, что "Израиль непременно отведён будет пленным из земли своей". Символический смысл связи поездки московского князя в Орду с памятью пророка Амоса, вероятно, состоит в событиях жизни и деятельности Дмитрия Ивановича. Победа в Куликовской битве 8 сентября 1380 года, которую одержал князь, вызвала ожидания избавления от "ордынского плена", который в русской письменной традиции ассоциировался с библейским "вавилонским пленом"13. Показательно, что именно в завещании Дмитрия Донского впервые появляется формула, подразумевающая именно избавление от "плена": "А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду, и который сын мой возмёт дань на своём уделе, то тому и есть"14. Эта формулировка встречается в духовных и договорных грамотах князей московского дома до конца XV столетия15.

Не исключено, что числовое обозначение дня отъезда Дмитрия Ивановича в Рогожском летописце и Симеоновской летописи появилось одновременно с включением в их протограф краткого рассказа о "Мамаевом побоище", в котором князь Дмитрий выступает как защитник веры против безбожного Мамая. Это тем более вероятно, что в Тверском сборнике числа отъезда князя в ставку Мамая нет, а в Никоновском своде форсирование Оки Дмитрием отнесено к 15 июля, без каких-либо обозначений памятности даты16.

В 1412 году в Орду отбыл Василий I Дмитриевич. Его отъезд отмечен в летописях 1 августа17 - празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице. А Никоновский свод особо подчеркнул, что князь выехал "на память святыхъ Елиозара и Соломонии и 7 сыновъ ея". Вероятно, выезд князя в Орду в этот день был связан с надеждой на защиту и покровительство Христа и Богородицы.

Вполне очевидно, что сохранившиеся даты отъезда князей ко двору ордынского хана не являются случайными. Однако не исключено, что многие числовые обозначения были включены в летописи уже после поездок князей.

© Князь Михаил Тверской

Особо летописи фиксируют лиц, провожавших князей в дальний и опасный путь. Михаила Ярославича Тверского до реки Нерль, откуда князь отправился во Владимир, провожали жена и младший сын. Разлука подчёркивается книжником плачем и рыданием.

Во Владимире князь попрощался со своими старшими сыновьями Дмитрием и Александром: "Егда разлучастася слезни и уныли, отпусти их во отчество своё, дав им дары, написав им грамоту, раздели им отчину свою, ти тако отпусти их".

Сына Михаила Александровича Тверского Александра в его последнюю поездку в Орду в 1337-м провожали супруга с детьми, епископ, настоятели монастырей. После традиционной молитвы князь отправился в степь речным путём ("А князь поиде въ насад…").

Его младший брат Василий "с бояры и со слугами проводиша и до Святославля поля"18.

Дмитрия Ивановича до южного рубежа княжества, реки Оки, в 1371 году провожал митрополит всея Руси: "Алексии митрополит проводил его, молитву сътворил, отъпусти его", а "сам възратися въспять, и приехавъ град Москву"19.

© Возвращение святителя Алексея из Орды. 1357 г.

Ивана Михайловича Тверского в 1412-м "проводиша его сынове его и всё многое множество народа со слезами". Кроме того, "инии бояре и слуги множество проводиша его до Нижняго Новагорода; и тако отпустив их назад, а самъ поиде в Орду"20. Такие массовые проводы своего князя летописец упоминает единственный раз.

Так начиналась дальняя и непростая дорога русского князя ко двору ордынского властителя. Сухопутный или водный (речной) пути занимали у княжеского каравана в среднем около двух месяцев. Экстраординарные поездки, вне всякого сомнения, проходили быстрее. Непредвиденные же обстоятельства в пути, наоборот, могли и задержать караван.

В непростую дальнюю дорогу бралось только "еже на потребу на путь"21, то есть самое необходимое, что могло потребоваться в пути и при этом не сильно обременяло обоз.

Надо помнить при этом, что князь вёз с собой сумму ежегодного выхода (а возможно, и не за один год), подарки для хана и его жён, а также знатнейших эмиров государства, то есть выезжал "со множеством богатства"22.

Быт и нравы кочевников, встречавшихся на пути каравана, вызывали страх, изумление и удивление у представителей земледельческой хозяйственной культуры. Впрочем, вступив на территорию, подотчётную хану, путешественники получали сопровождающих лиц, которые обеспечивали им безопасное передвижение по стране, а также подсказывали нормы поведения в ставке хана. Вероятно, князья, избравшие речной путь, получали таких сопровождающих уже в столице Орды или, во всяком случае, ступив на сушу.

Среднее время пребывания князя в ставке хана составляло 25-26 дней. Именно в этот срок обязательно надо было навестить хана, его жён и знатнейших эмиров и преподнести им подарки. Однако нередко князей задерживали в ставке хана дольше, иногда на годы.

Потому у каждого князя в русском квартале столицы Орды Сарая должно было быть обустроено собственное подворье, где он жил во время пребывания при ордынском дворе. В кочевой ставке хана обустраивались шатры, палатки или юрты. И в том, и другом случае князь располагался в особом отдельном помещении - "дворе".

Кроме священника, сопровождавшего князя, в Орде существовала Сарайская епископия, в ведении которой были все православные Джучиева Улуса. Потому в случае необходимости князья и их свита могли обратиться за духовным наставлением к епископу или священникам епископии.

Передвигались русские князья по столице или ставке хана верхом на лошадях в сопровождении дружинников и ордынцев, приставленных для охраны князя. Потому, находясь на виду, князьям было сложно, практически невозможно, самовольно покинуть ставку хана. Тем не менее побеги задержанных в ставке Тохтамыша князей особо фиксируются русскими летописями в 1385-1387 годах.

Чтобы попасть на приём к хану, необходимо было придерживаться опредёленного ритуала: войти в шатёр или юрту предстояло безоружным, преклонить колени перед ханом, изложить суть своего визита (простое почтение или какая-либо просьба, например, ярлыка на княжество или военной помощи), принять чашу с кумысом и испить её. В последующие дни князья навещали жён хана и эмиров.

Принятие нечистой пищи и питья, в частности кумыса, вызывало у князей ощущение прегрешения. Сопровождавшие их священники отпускали путешественникам этот грех и, вероятно, накладывали на них епитимью, заключавшуюся в усиленной молитве.

Достигнув своей цели, князья старались не задерживаться в ставке хана. Как только получали на это дозволение степного правителя, тотчас же выезжали домой.

Длительность обратной дороги из Орды составляла всё те же около двух месяцев. Обратно в Русскую землю княжеская свита, скорее всего, двигалась сухопутным путём: грести вверх по течению реки по тем временам было непросто. Обоз каравана и на обратной дороге был весьма значителен: преподнеся подарок представителю ордынской знати, князь в ответ получал эквива лентный отдарок. Кроме того, принадлежность к знати ордынского государства выражалась в чётко определяемой системе атрибутов.

Основанием к причислению к элите являлся ярлык, подтверждающий ханское пожалование. Сам обряд пожалования подразумевал дарение колчана, меча/сабли, головного убора, кафтана, посажения на лошадь. Показательно, что шлем, по всей вероятности, определял принадлежность к высшему элитарному слою - независимому правителю вне страны или чингизида внутри государства. Зависимый от хана правитель-нечингизид получал в качестве атрибута не шлем, а шапку, украшенную драгоценностями.

Кроме собственно путевых неурядиц и бездорожья, караван русского князя могли поджидать грабители. Русские летописцы особо подчёркивают нападения на княжеские обозы в период "великой замятни": в условиях ослабления центральной власти разбоем на дорогах не брезговали уже не только бедные и бесправные подданные хана, но и достаточно знатные лица - "князья".

Летописи нередко отмечают случаи, когда с князем на Русь мог выехать ханский посол и кредиторы князя. К дате приезда в княжество, вероятнее всего, князья относились менее щепетильно, чем к дате отъезда: сохранившиеся числовые обозначения в большинстве случаев не позволяют нам связывать их с каким-либо особым восприятием русско-ордынских отношений. Видимо, сам факт возвращения из опасного путешествия, желание поскорее встретиться с родными и близкими заставляли князя не задерживаться в пути, чтобы приехать в строго определённый день.

На подъезде к городу князя и его свиту встречали родные и близкие, а также церковные иерархи. Князья старались въехать в столичный город на рассвете, с восходом солнца.

Возвращение князя из Орды, рассматривавшееся как "Божья милость", вызывало ликование и радость подданных. В благодарность за избавление от тяжестей дороги, за возвращение из ставки хана живым князья, их свита и священнослужители княжества отстаивали молебен.

В иных, менее счастливых ситуациях подданные вынуждены были встречать тело князя. Смерть князя требовала от его наследников и преемников личной явки к ордынскому правителю, и сразу же после похоронных церемоний в новый опасный путь в ставку хана собирался кто-то из его ближайших родственников - сын или брат…

_____________________________________________

1. Чингисиана: свод свидетельств современников. М. 2009. С. 479.

2. Здесь и далее свидетельства приводятся по: Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л. 1950. С. 79, 303-304, 349-350.

3. Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра//БЛДР. Т. 5. 2000. С. 366.

4. Здесь и далее свидетельства приводятся по: Галицко-Волынская летопись//Там же. С. 254, 256.

5. Здесь и далее свидетельства приводятся по: Житие Михаила Ярославича Тверского//БЛДР. Т. 6. 2000. С. 76, 78.

6. Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра... С. 366.

7. Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора//БЛДР. Т. 5. С. 158.

8. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. М. 2000. Стлб. 95-97.

9. Здесь и далее комментарии к датировкам даются по: Некрылова А. Ф. Русский традиционный календарь на каждый день и для каждого дома. СПб. 2007. С. 238, 391, 412, 464, 537.

10. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стлб. 53-54.

11. Федотов Г. П. Святые Древней Руси. Ростов-на-Дону. 1999. С. 35-36.

12. ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Стб. 95-97. ПСРЛ. Т. XVIII. С. 110.

13. Борисов Н. С. Иван Калита. М. 1995. С. 13-32; Лаушкин А. В. К истории возникновения ранних проложных Сказаний о Михаиле Черниговком// Вестник Московского университета. Сер.

8. История. 1999. № 6. С. 24; Селезнёв

Ю. В. Идейно-религиозная оценка современниками русско-ордынских отношений 1270-1320-х гг.//Мининские чтения: Труды научной конференции. Нижегородский государственный университет им. Н. И. Лобачевского (20-21 октября 2006 г.). Нижний Новгород. 2007. С. 315-323.

14. ДДГ. С. 36.

15. Подробнее см.: Селезнёв Ю. В. "А переменит Бог Орду…": Русско-ордынские отношения в конце XIV - первой трети XV в. Воронеж. 2006. С. 40-43.

16. ПСРЛ. Т. XV. Стлб. 430-431, ПСРЛ. Т. XI. С. 15.

17. Там же. Стлб. 486.

18. Там же. Стлб. 418-420.

19. Там же. Вып. 1. Стлб. 95-97.

20. Там же. Т. XI. С. 219.

21. Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора... С. 158.

22. ПСРЛ. Т. XI. С. 219; ПСРЛ. Т. XV. Стлб. 486.