«Мама привезла меня хоронить»: как выжила в блокаду Ленинграда 12-летняя девочка Нина Жизневская

Нина Васильевна, расскажите, пожалуйста, как вас застала война: — 22 июня у нас были гости. Мы собирались поехать первый раз к морю, но у мамы и папы не совпадали отпуска, поэтому мы задерживались. К нам пришла соседка и говорит: «Ну, война скоро кончится, и поедете». На Васильевском острове было два района: Свердловский и Василеостровский. Школьников Свердловского района вывезли. Помню только станцию Любытино. Нас поселили в большом длинном здании. Может, это была школа. На обед нам давали слипшуюся лапшу. Я вообще плохо ела, поэтому мама с собой мне дала мешочек с 30 рублями и сказала, чтобы я нашла дом, который понравится и куда бы могла ходить кушать. Я так и сделала. Хозяйка давала молоко, сметану, творог. Также на стол ставился самовар, в котором были вареные яйца. На доске лежал зеленый лук. Однажды я прихожу, а хозяйка говорит своему мужу, который хотел везти сено в Ленинград, что туда вот-вот войдут немцы. Они около города. Тогда я решила бежать домой. Договорилась с хозяином, который вез сено. Он посадил нас на воз, и мы поехали. А дальше все было как в замечательной сказке. Нам навстречу едет черная машина «Эмка» (ГАЗ М-1. – Прим. ред.). Она остановилась, вышли двое мужчин, один из них издалека своими движениями мне очень напомнил моего папу. А у нас в этот момент сломалась телега, и мы скатились с возу. Хозяин ругался, а я все смотрела на этих мужчин. Они видели, что у нас поломка, но никто к нам не пошел. Вдруг человек, похожий на папу, побежал ко мне, я тоже направилась к нему, потом побежала. Это и был мой отец. Они посадили меня в эту машину и привезли обратно. Оказалось, родители поехали за детьми, кто мог. В июле я уже была опять дома, в Ленинграде. Мы с мамой получили на меня карточки. Как жили в блокаду — В блокаду я жила одна, потому что родители были на казарменном положении. Мама работала в лаборатории на заводе «Электроаппарат» на Васильевском острове, папа охранял город на аэростате. Его с работы не отпускали вообще, а мама иногда приходила по пропуску на очень короткое время. Она успевала только дойти до дома, войти в квартиру, обнять меня, дать какой-то совет и тут же уйти, не раздеваясь. Я жила тогда на иждивенческую карточку, не умела готовить и ходила в столовые. Была такая фабрика-кухня у Нарвских ворот и на Васильевском острове. До 1 сентября 1941 я туда ходила. В числе последних блюд были сосиска с гарниром, горошек. Также я ходила в коммерческие магазины, но после 1 сентября все закрылось. С тех пор для меня начался голод. Хотя я была очень капризная к еде, а тут я почувствовала, что хочу есть. 1 сентября в школу я не пошла, потому что в ней разместили госпиталь. Нас, детей, сажали на расписные стульчики между входной дверью и лестницей, так как считалось, что там безопасней. С собой давали вещевые мешочки, где было по 200 граммов конфет, пачка ванильных сухарей по 200 граммов, яблоки, бинт, йод. Наивные мы еще были. Вначале съели яблоки, потом сухари, потом конфеты. В октябре уже были первые жертвы голода, а в ноябре и позже их число увеличивалось. Хлеб люди получали каждый день, а продовольствия не хватало, поэтому карточки не могли быть отоварены. Хотя занимали очередь накануне днем, но ничего не привозили. Поэтому столько остались карточек, которые попали в музеи. Я помню, как в январе я делала елку из газет и настольной лампы, но, когда я вытащила игрушки и фигурки Деда Мороза и Снегурочки, то нашла грецкие орехи, обернутые в фольгу. Мама сказала каждый день есть по одному ореху. Как я помню, два было плохих, а десять хороших, но я съела и те, и другие. Как умер папа — Моего папу в армию его не взяли, потому что у него на одном глазу была 100%-я потеря зрения. Во время войны он охранял город, работая на аэростате, защищал небо над городом от вражеских налетов. Однажды он пришел домой, а у него отказывали ноги, нужно было идти к врачу. Мы с ним дошли до поликлиники, были у врача, но, когда вернулись, он упал в дверях комнаты. Поднять я его была не в силах, пока не пришли соседи. Мама пришла и сказала: «Ниночка! Василек! Хлеба прибавили!» Это было 24 января 1942 года. Папа не ответил. Мама пыталась дать ему водички. Я держала его голову, потом она стала держать, а я вливала чайной ложечкой теплую водичку, но она уже стекала под ворот. Мама сказала, чтобы я пошла в поликлинику к врачам и сказала, что папа умирает. Я пришла туда. Там было темно, говорю врачу адрес и сообщаю им, что папа умирает. Там была закутанная женщина, рядом с которой горела керосиновая лампа «Летучая мышь». Электричества же не было. Она сказала: «Врач придет». Я думала, что врач со мной придет. Она сказала, чтобы я шла домой и закрыла дверь. Я стала кричать: «Папа умирает! Пожалуйста! Мама сказала, чтобы я пришла за врачом!» Вышла женщина и сказала: «Все умирают. Иди домой». Для меня это уже была черта, за которую нельзя было перейти. Я уже знала, кто умер в доме: обе мои подруги, новорожденный мальчик, который жил на первом этаже. Мы папу смогли похоронить в отдельной могиле на Смоленском кладбище. Но людей хоронили и рядом с этим кладбищем, на газоне, напротив забора трампарка имени Леонова. У людей не хватало сил идти к главному входу, где можно было зарегистрировать похороны. Те, кто хоронил, они были немногим сильнее тех, кто уже ушел. Человек не падал, а он как-то оседал, потому что потеря сил была такая, что он не мог стоять. К нему уже не подходили, потому что помочь было нельзя. Как дети помогали защищать город — Нас, подростков 12–13 лет, собрали во дворе и сказали, что нужно помогать. Мы носили песок, воду, покрыли деревянные части дома огнестойкой жидкостью, собирали стеклянные бутылки для коктейлей Молотова. Я помню, когда мама увидела, что я несу тяжелое ведро песка, она взяла старые мои чулки, сказала их зашить и носить песок в них. Нас также учили подавать сигнал воздушной тревоги, оказывать первую помощь. В марте мы занимались уборкой двора. Ведь канализация не работала, и отходы жизнедеятельности оставляли во дворе. Взрослые грузили отходы на огромный деревянный щит. В него была вставлена большая петля, куда мы вчетвером впрягались и вывозили отходы через ворота на 18-ю линию. Было очень тяжело. Как оказалась на Невском пятачке — Я очень устала. У меня кровоточили десны, выпали два зуба, была вторая стадия дистрофии, начался голодный понос. После этого обычно не выживали. Мама уже была мобилизована в Свердловский строительный эшелон, который был создан в основном из трудящихся Свердловского района. Он состоял из молодых женщин. Во главе стояли мужчины – командиры. У немцев на левом берегу была глубоко эшелонированная оборона из бетона, камня, дерева, на правом берегу наши стали строить оборонительные рубежи. Женщины валили деревья, таскали на себе шестиметровые бревна для строительства ДОТов (долговременная огневая точка, – прим. ред.), ДЗОТов (дерево-земляная огневая точка, – прим. ред.). Когда мама узнала, в каком я состоянии, то отпросилась, приехала и забрала меня. По сути, мама привезла меня хоронить. Вместе мы добрались до Малой Березовки. Это район Невской Дубровки. Там строители жили в сарае, спали на ветках, которые сами собирали в лесу. Мне удалось выжить. Кто-то приносил мне настойку из калгана. Я три раза в день ее пила и поправилась. Затем меня приняли на работу в штаб в качестве связной и поставили на довольствие. Я носила из штаба в Большой Березовке пакеты на Садовую, 4, где было Главное управление оборонительного строительства. В документах были донесения о ходе строительных работ. Возвращение в Ленинград — В октябре 1942 года в Разметелево состоялось переформирование Свердловского строительного эшелона. Готовились к прорыву блокады. Часть людей была направлена на разминирование. Мама попала в самую горячую точку в район Шлиссельбурга. Мы с мамой ночевали в разных местах, поэтому я даже с ней не смогла попрощаться. От нее долго не было известий. Меня отправили домой. Я пошла в школу. А в январе пришел корреспондент и стал меня расспрашивать. А что я могу сказать? Я не имею право: все закрыто, где я была. Я помню, как он попросил рассказать меня, когда мне было очень хорошо. Я ответила ему: «Вошебойка». Так называлась передвижная баня. Сначала всю одежду снимали и отдавали в дезинфекцию. Затем входили в теплое помещение, где мылись теплой водой. Лето тогда было такое холодное, что я ходила в зимнем пальто. Это такое было для меня блаженство – получить шайку с теплой, почти горячей водой и кусочек мыла. Я ж в блокаду, в 1941-м, ни разу тело не вымыла. Как принести и согреть столько воды – это все исключалось тогда. Это блокадный быт. Большую помощь мне оказали друзья моих родителей Параскева Геруцкая и ее муж. Ведь наш дом промерз, окна ж были разбиты, не было дров. Только в 1950-м году мы поставили стекла, и то не все. Когда одна из стен начала падать, нас расселили. Сейчас дом изменился. Внешне сейчас это совершенно другой дом. И это очень больно. Как погибла мама — Однажды я пришла домой и увидела конверт. Я поняла, что он из части, и у меня все застыло. Открыть я некоторое время не могла, руки тряслись. В нем сообщалось, что моя мать 12 июня 1943 года была ранена и умерла от ран. Ее не вывели из комы. Два часа она лежала в санбате на столе. Тогда не умели выводить из комы. Там отмечено, что она совершила какой-то подвиг, но неизвестно, что именно. Ее посмертно наградили орденом Красной Звезды и приставили к медали «За воинскую доблесть». Она похоронена в Шлиссельбурге на улице 1 Мая. Узнав об этом, я не плакала, а только рычала, закрылась в комнате и никого не пускала к себе три дня. Затем я приехала в Шлиссельбург на могилу к матери. Однако надеялась, что она жива и что я там встречу ее, так как в извещении были и ошибочные данные. Как узнали о снятии блокады — 27 января, когда объявили о снятии блокады, мы уже собирались ложиться спать. Но я побежала к своим подругам. Вместе мы помчались на набережную. Там уже была толпа. Все кричали, плакали, смеялись, танцевали, где-то играла музыка. Двинуться было нельзя. Это такой восторг! Мы танцевались, смеялись, но мы и рыдали, потому что наши близкие не дождались: папа, мама, родственники, подруги. Ведь все мы так ждали эту Победу! Все были уверены, что победим. Как складывалась жизнь после войны — Я закончила Ленинградский станкостроительный техникум. Вышла замуж за однокурсника. Работала в проектно-конструкторском бюро радиоэлектронной техники, которое было во время ВОВ эвакуировано в Москву, а в 1947 году оно вернулось в Ленинград. Затем были курсы повышения квалификации. В 1984 году была принята на должность ведущего инженера в НИИ «Электростандарт». Что такое война — Я смотрю сейчас новости, и на душе боль. А что можно сделать? Мы же бессильны. Человеку так мало отпущено, а мы идем и убиваем друг друга. У человека остаются дети, родной дом. Война с выстрелами когда-нибудь закончится, а несколько поколений на Украине выращено в ненависти, это же останется. Когда я была в Киеве, то хотела купить книгу. Я на русском языке прошу продавщицу продать мне книгу, а она в ответ на украинском очень много говорит, но ничего не понятно. Когда я уже взмолилась и сказала, что мне очень нужна книга, то она мне на чисто русском говорит: «Вы приехали в чужую страну, извольте говорить на украинском». Когда я была на одном из собраний в Киеве, то поняла по их выкрикам и лозунгам, что это чужие люди, это наши враги. Через год-два были выборы Ющенко (Президентские выборы на Украине в 2004-м. – Прим. ред.), и я опять была там. Я и вновь убедилась в том же. Фото: ФедералПресс / Татьяна Буторина