Мои детские воспоминания о начале войны 1941 года

Мне было одиннадцать лет. В июне 1941 года мы жили на даче наших знакомых в "Посёлке художников" . Это по северной железной дороге. Тогда станция называлась "Абрамцево" (теперь – "57 километр"). Наш хозяин дачи, Владимир Петрович Успенский, был доктором и заодно директором дома отдыха "Абрамцево". И вот пошёл слух, что началась война, а радио на даче не было, было довольно поздно и темно, но Владимир Петрович послал своего сына Лёву в дом отдыха узнать новости, так как там радио-то было. В Абрамцево тогда надо было идти через овраг. Вернулся Лёва с вестью о войне и с порезанным горлом, в овраге на него напали, хорошо, папа был доктором, и всё обошлось! Лёве тогда было 16 лет. Я, мама и брат прожили на даче до сентября. Папа в это время был на гастролях МХАТа в Минске. В сентябре мы с Надей, дочкой хозяина, ездили в школу на электричке в Загорск (теперь Сергиев Посад), ехать надо было две остановки. Однажды, возвращаясь домой из школы, не дождались поезда, так как была брошена бомба, и электрички не ходили, мы решили идти по шпалам. В небе видели самолётик, должно быть, это был тот самый. Ночью мы, дети, дежурили на станции, вернее, следили из зарослей, если вдруг шпион будет подавать фонариком знак, где железнодорожные пути. В общем, ловили шпионов. Лёва решил выкопать бомбоубежище на участке и принялся за работу, я постояла, посмотрела и сказала, что пока он выроет, война закончится. Он меня, конечно, шуганул. А папа в это время шёл в Москву по минскому шоссе. Когда началась война, в его номер гостиницы влетел осколок от бомбы, он его принёс завёрнутым в носовой платок. Никто не знал, что с ними, живы ли они... Всю труппу МХАТ спас Иван Михайлович Москвин. Когда они шли по шоссе в дыму и огне, прячась в кюветах при бомбёжке, Иван Михайлович своим именем останавливал машины, доставал бензин, просил захватить женщин, а мужчины шли... Папа вернулся, приехал к нам на дачу, и мы уехали в Москву. Был издан приказ об эвакуации МХАТа. За 24 часа собрать вещи и явиться в театр. Взять с собой только необходимое, остальные вещи останутся в комендатуре театра, которые потом пришлют. Мы уехали сначала в Саратов, затем в Свердловск. Вещи не прислали, и они пропали. Менять вещи на хлеб на рынке мы не могли и поэтому голодали. В Свердловске нас поселили в гостиницу '"Урал". В одном номере нас было шесть человек. Нас четверо – мама, папа, брат и я, за занавеской актёр Жильцов с женой. Затем подселили ещё двоих – жену театрального художника Владимира Дмитриева с дочкой в коляске, Аней. В дальнейшем Аня стала известной теннисисткой (Анна Дмитриева). Марина, её мать, была мне троюродной сестрой по отцу, а Аня – моя троюродная племянница. Закончив спортивную карьеру, она стала спортивным комментатором по теннису и до сих пор ведёт теннисные матчи по "Евроспорту". Было голодно, и я заболела туберкулёзом. Остался на клочке бумаги рисунок моих лёгких, где заштриховано место "очага". Это был рисунок тогдашнего "светила" по лёгким, профессора Прозорова. В Москве он работал в Боткинской больнице. Был август, тепло, и я, пока ещё была здорова, ходила в зоопарк, где меня "прикрепили" к лани, за которой я стала ухаживать. Затем, заболевшую, меня отправили в какой-то лагерь. Моя дача была под номером семь, "батальоном смерти", как её называли", в ней жили самые слабенькие. Если я начинала бегать и прыгать через скакалку, меня останавливали и говорили – нельзя. Вернулись в Москву в сорок втором или в сорок третьем, не помню. Наша квартира на Мясницкой (тогда она называлась улица Кирова) была пуста, ограблена. Пришлось жить во дворе Художественного театра. В каком доме, не помню. Помню только, что мы, девочки – я, Ира (племянница актрисы Анастасии Зуевой) и Наташа (дочка Бориса Ливанова) учились в одном классе и ходили в правительственную школу номер 175. В этой же школе училась и Светлана Сталина. Она была в старшем классе, который находился на втором этаже, поэтому я её видела только мельком на лестнице. А в нашем классе училась дочь Поскрёбышева, секретаря Сталина.