размышления в связи с визитом внука Роберта Оппенгеймера в Хиросиму

«В октябре 1945-го Роберт Оппенгеймер сказал президенту США Трумэну: «Я чувствую кровь на своих руках». А в 1960-м он приехал в Японию, хотел посетить Хиросиму и Нагасаки, но не смог. Наверное, там ещё лежали на всём отблески дьявольской вспышки. Приехал уже внук и сказал то, что должно быть услышано в Америке».

Внук Роберта Оппенгеймера — руководителя Манхэттенского проекта по разработке американской ядерной бомбы — Чарльз Оппенгеймер приехал в Хиросиму. Оттуда внук человека, вложившегося в создание бомб, сброшенных Америкой в августе 1945 года на Хиросиму и Нагасаки, сделал заявление: «Визит в Хиросиму стал поводом для изучения прошлого, и благодаря беседам, которые я там провёл, я узнал о последствиях атомной бомбардировки и почувствовал, что, как человеческие существа, мы не должны использовать никакие виды бомб, включая атомные». А ещё он сказал, что мир вступает в новую фазу — большей опасности, чем когда-либо прежде.

Внук Оппенгеймера чувствует, как опасность взвинчивается по спирали. И с ним это чувствует половина мира.

Вчера мой старший товарищ спросил меня, о чём я беспокоюсь. Усевшись в кабинете напротив него за длинным столом, я была хмурой. Хотелось добавить: «Что беспокоит вас в этот солнечный день?». Из этого кабинета я люблю смотреть на белые стены Политехнического музея, на его серые флажки, шпилёчки и башенки. Особенно летом, когда окна открыты. Но люблю и зимой. Тогда мой старший товарищ, обмотав шею шарфом, открывает окно и курит в морозный воздух, глядя вниз. В самом сердце Москвы.

Разрешение наносить удары натовским оружием по России, говорю я, как следующий шаг, приближающий мир к ядерному взрыву.

Она может дать Украине команду разрушить АЭС. И теперь я засыпаю с мыслью, что произойдёт ядерная вспышка и мы не проснёмся.

— Вы проснётесь, Марина, — со смехом отвечает старший товарищ. — Ядерная вспышка разбудит вас. Не надейтесь умереть во сне. Это такой неестественный свет, от него не поможет повязка на глазах. Он плавит железо. Вы проснётесь, и у вас будет несколько секунд на то, чтобы всё осознать, пока волна не дошла.

— И что потом?

— Зависит от расстояния пуска. Если он произведён с близкого, вы сгорите. Если с дальнего, дойдёт волна и разрушит стены.

Я смотрю на стены Политехнического музея. Зимой они белые. Летом, как сейчас, — желтоватые от жаркого солнца. Мой старший товарищ улыбается, он всегда прячет серьёзность под юмором. А я не решаюсь говорить ему, о чём думаю сейчас. Но, в конце концов, все самые серьёзные разговоры о жизни я вела с ним.

— Эта вспышка, — говорю, отвернувшись от московского шума, — противоположность Божьему свету.

— А вы откуда знаете? — перестав смеяться, спрашивает он.

— Когда вы сказали, что у меня будет несколько секунд на то, чтобы осознать, я предвосхитила эту вспышку, я представила её так явно, как будто видела её.

Старший товарищ подходит к окну. Курит. Оборачивается и уже другим тоном рассказывает о своём приятеле — ядерщике из Сарова. Они проводили когда-то испытания под землёй. И вот этот приятель зашёл в подземную нишу после испытания и почувствовал присутствие дьявола. Дьявол был там так близко, что физик поверил в Бога. Он не смог там находиться и скоро ушёл из науки.

— Конечно, Марина, та вспышка — противоположность свету, — говорит старший товарищ.

Наверное, там ещё лежали на всём отблески дьявольской вспышки. Приехал уже внук и сказал то, что должно быть услышано в Америке.

— Но ещё есть несколько барьеров до применения ядерного оружия. Они пока не сняты. Живите, — говорит старший товарищ.

И я знаю, что он имеет в виду — и этот солнечный день, и шпили. Многие просто мечтают увидеть их с этого ракурса.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.