Уже через несколько дней после смерти Сталина в СССР прошла масштабная реформа ГУЛАГа. Основные обрабатывающие, добывающие и строительные производства отобрали у МВД и передали в соответствующие гражданские министерства. Заморозили несколько крупных строительных проектов ГУЛАГа. Следом последовала широкая амнистия, освободившая больше миллиона заключенных. Казалось, для заключенных наступает новая эра, но сложная система управления лагерями породила хаос. Исправить ситуацию могли бы на самом верху, но и там было неспокойно: главный арбитр в этом конфликте — Лаврентий Берия — был арестован и смещен со всех своих государственных и партийных должностей. Итогом стала забастовка заключенных Речлага, которой суждено было войти в историю. Эту драматическую коллизию описывает историк, профессор Техасского технологического университета Алан Баренберг. В своей книге «От города ГУЛАГа к моногороду» он исследует историю Воркуты, арктического угледобывающего форпоста, где сотни тысяч заключенных ежедневно боролись за выживание. «Лента.ру» с разрешения издательства «Новое литературное обозрение» публикует фрагмент текста.

19 июля 1953 года, всего через девять дней после известия о смещении Берии, 350 заключенных 2-го отделения Речлага отказались выходить на работу. Когда охранники пришли выводить их на утреннюю перекличку, заключенные остались в бараках и потребовали, чтобы к ним пришли начальник лагеря и прокурор. Когда некоторое время спустя эти два чиновника пришли, заключенные заявили, что у них есть требования и жалобы, с которыми может разобраться только ЦК КПСС. Пока не приедет представитель этого органа, они не станут работать и не позволят перевести себя в другое отделение лагеря.

Вскоре забастовка распространилась на большую часть Речлага. К 29 июля, когда забастовка достигла апогея, бастовали 15 604 узника — около 40 процентов контингента Речлага. Хотя эта забастовка окончилась к 2 августа, она стала одним из крупнейших известных актов массового сопротивления в истории ГУЛАГа наряду с забастовками в Горлаге (Норильск) и Степлаге (Кенгир) в 1953-1954 годах.

Историки справедливо отметили, что эти забастовки были кульминацией некоторых тенденций в ГУЛАГе послевоенного периода. Уже давно среди гулаговской администрации нарастало ощущение кризиса, особенно в плане экономической прибыльности системы, которая явно снижалась. По сути, реформы Берии в марте 1953 года были во многом реакцией на эту озабоченность.

Также с конца Второй мировой войны в лагерях усиливалось сопротивление заключенных.

Обе эти группы были гораздо менее пассивны, чем их довоенные предшественники, и хорошо подготовлены к организации разных форм сопротивления лагерной администрации. Итак, перемены в составе узников способствовали сопротивлению и значительно затрудняли лагерной администрации управление заключенными.

Обе эти послевоенные тенденции важны для объяснения скрытых причин забастовки. Но для понимания произошедшего принципиально важен и специфический контекст 1953 года.

Смерть Сталина и перемены сразу после нее подтачивали авторитет лагерных властей и усиливали среди заключенных ощущение того, что сопротивление поможет достичь конкретных результатов. Реформы ГУЛАГа поставили труд заключенных в эпицентр конфликта между министерствами, боровшимися за контроль над Воркутой и другими лагерями. Когда руководители забастовки решили прекратить работу ради улучшения своей участи, они (возможно, не зная того) нанесли местной администрации удар в одно из самых уязвимых мест. Таким образом, забастовка заключенных Речлага в 1953 году была не только кульминацией послевоенного кризиса ГУЛАГа и растущего сопротивления заключенных. Она являла собой составную часть многоуровневой борьбы за то, чтобы выработать условия послесталинского порядка и найти в нем место каждому участнику. С этой точки зрения забастовка выглядит не простым конфликтом между двумя противостоящими сторонами, а сложным событием, выявившим глубокие противоречия внутри сообществ заключенных и незаключенных.

Начало и распространение забастовки в Речлаге

350 заключенных, отказавшихся выйти на работу 19 июля 1953 года, были новичками в Речлаге. Они принадлежали к группе, переведенной из Песчанлага близ Караганды в попытке положить конец тамошней волне беспорядков, произошедших в 1952 году. В такой переброске «смутьянов» между лагерями не было ничего необычного — такова была стандартная практика. Членов организаций заключенных переводили из лагеря в лагерь, чтобы пресечь их подпольную деятельность. Не было ничего необычного и в том факте, что так называемых песчанлаговцев после их прибытия в Речлаг три недели держали в карантине, то есть в сравнительно изолированной секции 2-го лагерного отделения, и не выводили на работу. Необычным было то, что, когда им назначили работу в шахте №7, вся эта группа заключенных отказалась выходить на перекличку.

Начальник Речлага Деревянко, который встретился с этими заключенными в первый день забастовки, с опаской отреагировал на их требование организовать визит члена ЦК КПСС. Как опытный чиновник, он имел для этого веские причины. Меньше двух недель назад объявили о снятии Берии, и только что закончилась забастовка заключенных в Горлаге, о которой Деревянко, конечно, знал. Кроме того, ранее он сталкивался с актами сопротивления, но подобные массовые отказы от работы все еще случались относительно редко.

На встрече с заключенными Деревянко сразу занял примирительную позицию, а не стал угрожать суровыми мерами.

Затем он связался со своим начальством и другими руководителями и попросил совета, как ему лучше всего действовать. Начальник Речлага послал телеграмму своему высокопоставленному руководителю, министру внутренних дел СССР Круглову, и запросил инструкций: как реагировать на требования заключенных. Деревянко связался с соответствующим республиканским органом — МВД Коми АССР, и проинформировал его о происходившем в лагере. Деревянко также обсудил ситуацию с секретарем обкома Коми АССР Г. И. Осиповым, который в этот момент по случайности находился в Воркуте. Осипов, в свою очередь, послал телеграмму председателю Совмина Георгию Маленкову, фактическому руководителю СССР после отставки Берии.

Телеграмма Осипова была, видимо, первым известием о забастовке, достигшим высшего руководства. Почти сразу же забастовка перестала быть внутренним делом Речлага, и множество чиновников оказались вовлечены в дискуссию о том, как эффективнее всего реагировать на нее.

Ответ Москвы задержался. Круглов, министр внутренних дел СССР, ответил на запрос Деревянко об инструкциях только через пять дней.

Тем временем 350 песчанлаговцев продолжали забастовку. Остальные заключенные 2-го лагерного отделения поначалу не прекращали работать, но вскоре и это изменилось.

Узник Речлага Александр Александрович Угримов вспоминал о том времени: «Весь лагерь кипел как котел».

Когда заключенные увидели, что лагерная администрация не реагирует решительно на забастовку новоприбывших арестантов, 22 июля она охватила все лагерное отделение.

Тем утром по баракам пробежали связные, призывая заключенных не выходить на работу. Около 1500 заключенных из двух смен отказались работать и повторили прежнее требование: прислать с ревизией члена ЦК.

На следующий день, 23 июля, бастовали почти 3 тысячи заключенных — большинство контингента 2-го лагерного отделения. Деревянко на тот момент все еще не получил ответа Круглова.

Реакция центральных властей наконец последовала 24 июля, на шестой день забастовки. Круглов сообщил, что откомандировал из Москвы в Воркуту «оперативную группу», и поручил Деревянко сделать кое-какие уступки заключенным, чтобы их утихомирить. В частности, он предложил сократить рабочий день с десяти часов до девяти и убрать номера с одежды. Кроме того, заключенным теперь разрешалось получать одно письмо в месяц, посылать деньги своим семьям, тратить в лагере до 300 рублей в месяц и встречаться с родственниками. Эти реформы привели к ликвидации самых жестоких и ненавистных сторон «особого режима», действовавшего с основания Речлага в 1948 году.

Но уступки не дали эффекта, и заключенные во 2-м лагерном отделении продолжали бастовать.

На самом деле уступки скорее способствовали выходу забастовки за пределы 2-го лагерного отделения. Начальство объявило их не только забастовщикам, но и всему Речлагу, рассчитывая этим шагом пресечь дальнейшие беспорядки. Но объявление об уступках не столько удовлетворило желание заключенных улучшить бытовые условия, сколько создало у них ощущение, будто лагерная администрация слаба и можно добиться большего. Почти сразу же к забастовке присоединились заключенные из 3-го и 6-го лагерных отделений.

Остановились шахты № 7, 12, 14, 16, прекратилось строительство электростанции ТЭЦ-2. На следующий день, 25 июля, забастовало и 10-е лагерное отделение. 28 июля забастовка перекинулась на 13-е отделение, а 29 июля — на 4-е. Бастующие отделения концентрировались на северном сегменте кольца воркутинских шахт вблизи поселков Промышленный, Северный и Октябрьский, скорее всего, потому, что соседним лагерным отделениям было проще всего связываться друг с другом и координировать протест. Единственным исключением было 6-е лагерное отделение, расположенное вблизи самой Воркуты. По официальной оценке, через десять дней с начала забастовки бастовало 15 604 заключенных Речлага в шести отделениях из семнадцати. Стратегия уступок явно достигла обратного эффекта.

По мере выхода воркутинских событий из-под контроля забастовка превращалась в пункт разногласий в аппаратной борьбе МУП против МВД и Минюста. Как раз во время начала забастовки МУП активно добивалось у Маленкова радикального увеличения капиталовложений в шахты Воркуты и перевода лагерного комплекса и заключенных в подчинение КВУ3. Министр угольной промышленности Засядько быстро узнал о начавшейся забастовке от директора КВУ Дёгтева и воспользовался этим шансом для критики МВД и Минюста перед Маленковым. По словам Засядько, забастовка стала очередным проявлением хронической неспособности МВД обеспечить шахты КВУ рабочей силой. Засядько просил, чтобы правительство приказало МВД принять срочные меры по восстановлению дисциплины. Круглов из МВД и Горшенин из Минюста ответили на это встречными обвинениями: происходящие в лагерях беспорядки—следствие плохой организации труда и негодного состояния жилплощади, предоставленной КВУ, а потому в конечном счете — вина МУП4. Маленков ответил тем, что позволил МВД уладить ситуацию по своему усмотрению, но все же поручил Президиуму ЦК КПСС обсудить этим летом будущее особлагов.

Борьба за контроль над Воркутой, сама по себе симптом нарастающего кризиса власти, явно способствовала медленной и нерешительной реакции на забастовку.

Несомненно, власть была поставлена в тупик не только самим фактом массового сопротивления заключенных. Форма сопротивления тоже сыграла крайне важную роль.

Возможно, сами того не зная, заключенные отказали властям в том, вокруг чего уже несколько месяцев тянулся административный конфликт в Воркуте. В этом смысле забастовка послужила средством воздействия, поразившим местные власти и центральные министерства, которым они подчинялись, в самое уязвимое место. Предводители заключенных, может быть, не догадывались о ведомственном противостоянии в Москве, но они интерпретировали вялую и примирительную реакцию на свою забастовку как признак того, что к этой конкретной форме сопротивления можно с успехом прибегать и дальше.

Чем дольше забастовка встречала вялую реакцию властей, тем выше казались потенциальные результаты. Забастовка эксплуатировала кризис власти в Воркуте и в то же время завышала ожидания заключенных.