Без бутерброда, бухгалтера и Санкт-Петербурга: как Россию изменило лето 1914 года

Война, которую ожидали

Первая мировая война входила в жизнь Санкт-Петербурга под стук телеграфа в Петергофе — император Николай II, обмениваясь телеграммами со своим двоюродным братом Вильгельмом II, предпринимал последние попытки предотвратить конфликт.

Параллельно шли переговоры с союзниками по Антанте — Францией и Англией. 15 июля (здесь и далее даты приводятся по старому стилю) петербургские газеты во всех подробностях сообщили о визите президента Франции Пуанкаре, отметив, что во время завтрака царь и президент сидели за одним столом.

Заголовки газет словно анонсировали: "В преддверии войны", "В ожидании войны" и т.д. Петербург кипел от возмущения, следя за ситуацией вокруг Сербии, шли манифестации, звучали лозунги славянского единства. Был открыт сбор пожертвований в пользу раненых в Сербии.

Военная газета "Русский инвалид" сообщала 15 июля: "Публика весьма интересуется последними событиями. Газеты раскупаются нарасхват, в особенности вечерние. В трамваях, кофейных, ресторанах и на улицах только и разговор о грядущей войне. Собираются в кучки и лица совершенно незнакомые, спрашивают друг у друга о новостях".

Послы стран Антанты указывали, что огромное воодушевление в российском обществе вызывала идея получить контроль над проливами Босфор и Дарданеллы. Союзники, до этого много лет старавшиеся сдерживать Петербург в этом направлении, теперь, наоборот, поощряли стремления русского правительства. Британский посол Джордж Бьюкенен писал, что взоры русского общества "обратились на Константинополь как на самую выгодную добычу войны". "Византийский мираж все более прельщает общественное мнение", — писал Морис Палеолог, посол Франции.

Палеолог писал 17 июля: "…Со всех сторон мне телефонируют, чтобы спросить у меня, не знаю ли я некоторых подробностей о событии, решила ли Франция поддержать Россию, и т.д. Оживленные группы на улицах. И перед моими окнами, на набережной Невы, четыре мужика, которые выгружают дрова, прерывают работу, чтобы послушать своего хозяина, который читает им газету. Затем они все пятеро долго разговаривают, с серьезными жестами и возмущенными лицами. Рассуждение заканчивается крестным знамением".

Манифест, мобилизация и сухой закон

20 июля 1914 года Николай II с балкона Зимнего дворца объявил о вступлении России в войну с Германией и выпустил соответствующий Высочайший Манифест. По данным газет, на Дворцовой площади собралось 50 тыс. человек. "Многие люди стояли на коленях, слушая императора, причем по фото хорошо видно, что это представители самых разных социальных слоев. При виде царя люди хором запели "Боже, царя храни", — поясняет Алексей Кондратьев, сотрудник военно-исторического отдела ГМЗ "Царское Село".

Накануне СПТА сообщало: "Сегодня, 19 июля, <...> со всех концов России продолжали поступать весьма многочисленные телеграммы о происходивших больших патриотических манифестациях. Массы населения с пением "Спаси, Господи" и народного гимна шли по улицам городов и селений. Подъем народного духа везде необычайный. Сословные и общественные учреждения повергают к стопам Государя Императора чувства верноподданнической преданности и готовятся до последней капли крови постоять за Царя и за Русь".

Бьюкенен вспоминал: "Беспокойные толпы собирались перед посольством, требуя известий из Лондона и в далеко не дружеском тоне справляясь, может ли Россия рассчитывать на нашу поддержку. Я, насколько мог, успокаивал их туманными заявлениями". Когда через три дня Великобритания вступила в войну, "в посольстве <…> дожидалось много цветочных подношений, присланных русскими всех рангов и состояний".

За несколько дней до объявления о вступлении в войну, 17 июля, Николай II объявил в России всеобщую мобилизацию, которая затронула в первую очередь Петербург, Киев, Одессу и Казань. На мобилизационные пункты явилось множество добровольцев: студенты, поэты, спортсмены и даже депутаты Государственной думы. Подростки — и юноши, и девушки — сбегали из дома, мечтая попасть в армию. Спустя несколько дней СПТА объявило, что Петербург с окрестностями на военном положении:

"ПЕТЕРБУРГ. 19 июля. С 6 часов утра в призывных участках началась интенсивная работа. Длинными вереницами потянулись толпы запасных, провожаемые женами и близкими. Настроение у всех приподнятое; не видно ни одного пьяного; все выглядят бодро. Одушевленные высоким чувством патриотизма идут охотно, с готовностью, выполняя необходимые формальности. К 11 часам утра в большинстве призывных участков работа закончилась. Готовые партии, в несколько сот человек каждая, идут на сборные пункты, устроенные петербургским городским управлением. Там идет сортировка по частям в общественных зданиях, где устроены общественные пункты. Городом заготовлено продовольствие и все необходимое для размещения запасных. По пути шествия партии запасных горячо приветствуются населением. Из окон, с балконов машут платками, подходят, жмут руки, обнимают. Уличная жизнь бьет ключом. Настроение среди рабочих приподнятое. Все проникнуты духом патриотизма. На многих фабриках и заводах рабочие заявили, что сегодня не могут спокойно работать, и мирно расходились, провожая своих товарищей запасных. На Самсониевском проспекте рабочие устроили патриотическую манифестацию. Запасные были предметом шумных оваций".

Мобилизационная кампания 1914 года была сложна тем, что в Санкт-Петербурге на момент начала войны находилось множество иностранцев, военнообязанных сразу нескольких европейских армий, и нужно было правильно разделить эти потоки.

Петербург покидали сербы, англичане и французы, торопившиеся поступить в ряды своих армий. Все военные из Австрии и Германии, оказавшиеся в России, с 28 июля объявлялись военнопленными и подлежали аресту, а те, кто был в запасе этих армий, — высылке в Вятскую, Вологодскую и Оренбургскую губернии. Эти меры не касались чехов и галичан, французов Эльзаса и Лотарингии, итальянцев — "если только все они не подозреваются в шпионстве".

Для поддержания правопорядка в Петрограде с 18 июля 1914 года ввели сухой закон: по распоряжению петербургского градоначальника торговля крепкими напитками была прекращена в ресторанах и трактирах, закрылись казенные винные лавки и портерные.

Культура отмены от "Фауста" до шницеля

В повседневной жизни, культуре, языке шел массовый отказ от всего немецкого. В Петрограде активно действовало "Общество 1914 года", ставившее целью освободить "русскую духовную и общественную жизнь, промышленность и торговлю от всех видов немецкого засилья".

"Патриотический подъем имел две стороны: с одной — он способствовал развитию гордости за свою страну и веры в скорую победу, с другой — провоцировал ненависть ко всему немецкому. Естественно, здесь не обходилось без эксцессов, имели место различные инциденты и даже антинемецкие погромы", — поясняет Алексей Кондратьев.

Отказывались от немецких книг, не использовали немецких слов и заменяли их либо русскими, либо словами из языков стран Антанты. "Например, немецкое слово "бутерброд" заменили английским "сандвич", а профессию "бухгалтер" перевели на русский язык — "счетовод", — рассказывает Кондратьев.

Из репертуара театров изымались пьесы — Шиллера и Гете, а дирекция Императорских театров поставила вопрос о закрытии вагнеровского абонемента. Публика покидала киносеансы немецких фильмов и не ходила на оперу "Фауст". На улицах громили немецкие лавки, венские булочные и немецкие колбасные, в ресторанах шницель по-венски переименовали в шницель по-сербски, а филе по-гамбургски — в филе по-славянски. В немилость попал и гуляш по-венгерски.

10 августа петербургский градоначальник генерал-майор князь Оболенский потребовал принять меры "к уборке всех вывесок торговых и промышленных заведений на немецком языке".

В 1910-х годах немцы составляли 2,5% населения Петербурга, наряду с поляками они были крупнейшей группой нерусских дворян. Среди почетных граждан Петербурга было 19,6% немцев, среди купцов — 12%. Многие немцы в те дни подали прошения о перемене их фамилий на русский лад.

Немцы и французы владели лучшими магазинами Санкт-Петербурга, немцы владели известными ресторанами и гостиницами, действовала широкая сеть немецких трактиров и кухмистерских. Все эти точки становились объектом ненависти.

Однако единственной крупной антинемецкой акцией стал разгром посольства Германии 4 августа 1914 года. Газеты сообщали, что к германскому посольству "патриотически настроенная толпа народа" двинулась после митинга на Невском проспекте. По пути манифестанты бросили несколько камней в редакцию немецкой газеты "Цейтунг" и в немецкий магазин, сняли флаги с подъезда ресторана "Вена" на улице Гоголя. Прорвав цепь полиции с криками "ура" и "долой немцев", толпа ворвалась в здание, сорвала с крыши германский герб, утопив его в Мойке, и флаг, установив вместо него российский. Успокаивать погромщиков на автомобиле прибыл сам князь Оболенский, но люди не разошлись и даже не пустили пожарных тушить здание.

Регулярно случались скандалы с поимкой подозреваемых в шпионаже. "Люди везде видели немецких шпионов и старались их разоблачить. Шпиономания в начале войны имела огромный размах. Были, к сожалению, многократные случаи, когда от таких обвинений страдали невинные люди — например, российские подданные с немецкими фамилиями или немецкими корнями. Доставалось даже императрице Александре Федоровне, которую называли "царица-немка", при том что она недолюбливала кайзера Вильгельма и к германской партии при дворе не принадлежала, а о себе говорила, что она англичанка, а не немка", — рассказывает Алексей Кондратьев.

Из Петербурга — в Петроград

18 августа Николай II подписал манифест о переименовании города. Газета "Новое время" писала: "Столица самого главного славянского народа, волею Государя Императора, стряхнула с себя свое иностранное название и окрещена по-славянски. Петербург стал Петроградом. Простонародье и раньше говорило: Питер, Питербурх. А та часть его, которая отстаивала "старую веру", всегда называла его не иначе, как Петроградом. <…> Правда, часть интеллигенции находила, что столице нашей следовало бы дать название в великорусском духе. Предлагалось — Петровск, Петрогород, Святопетровск и просто Петров. Но слово Петроград тоже в русском духе. Его можно сопоставить с Царьградом, встречающимся уже в былинах и народных песнях и ставшим родным всем русским людям".

Газеты сообщали, что "известие о переименовании Петербурга в Петроград встречено всеми общественными слоями с огромным воодушевлением". Газета "Русское слово" напоминала, что в 1870-х годах такая идея уже возникала у славянофилов, однако реальных результатов они тогда не достигли.

Вместе с тем многие писали, что "весь город глубоко возмущен и преисполнен негодования на эту бестактную выходку". Звучали мнения, что "город переименовали, не спросясь, точно разжаловали", и что новое название понижает статус города и лишает его уникальности, приравнивая к провинциальным "градам" времен Екатерины II и Александра I.

Известный юрист Анатолий Кони писал, что историческое имя, заимствованное из Голландии, напоминало о "вечном работнике на троне" и было заменено "под влиянием какого-то патриотического каприза ничего не говорящим названием Петроград, общим с Елизаветградом, Павлоградом и другими подобными".

Писательница Зинаида Гиппиус высказалась весьма резко: "По манию же царя Петербург великого Петра — провалился, разрушен. Худой знак! Воздвигнут некий Николоград — по казенному "Петроград"". Николай II не нашел понимания даже у собственной матери: императрица Мария Федоровна язвила, что "скоро Петергоф назовут — Петрушкин Двор".

Приметы времени

В первые дни войны петербургские вокзалы были переполнены: уезжали военные, спешно возвращались туристы с курортов Австро-Венгрии, многие сдавали купленные билеты.

По мере действия сухого закона, как утверждали газеты, "прекратилось в столице пьянство и вместе с этим почти не стало увечных (даже трамваем), сократилось число заболевающих тифом, инфлуэнцей и т.д. Вместе с тем исчезла теснота в ночлежных домах и частью уличное попрошайничество". Неожиданным эффектом "отрезвления" стало то, что в трактирах начал дешеветь чай.

Положительный эффект войны нашли даже гурманы: лишившись привычных поставок устриц из Дании, они обратили внимание на отечественные. "Петроградский листок" сообщал: "Сейчас не достать в Петрограде за сто рублей десятка остэндских устриц. Зато начался привоз русских черноморских устриц, и их не хватает в ресторанах, цена же вместо прежней, не превышавшей полутора рублей за десяток, поднялась до двух рублей".

Петроградская футбольная лига отчисляла 5% с каждого проданного билета на лечение раненых. Много писали о пожертвованиях частных лиц.

"Состоялось в Петрограде бракосочетание казанского купца Е. Миляева с дочерью подрядчика Ф. Перепелкиной; вместо свадебного бала молодые пожертвовали всю ассигновку на этот бал, в сумме 6 000 рублей, на нужды войны", — сообщали газеты осенью 1914 года.

Петроградское телеграфное агентство говорило "о небывалом патриотическом подъеме населения, сказывающемся в пожертвованиях и неустанной работе по облегчению бедствий, вызванных войной":

"Губернскими властями принимаются меры, чтобы содействовать семьям призванных на войну, убрать и обработать поля и обмолотить хлеб. Образовываются комитеты для сбора пожертвований. Из разных городов сообщается об огромном наплыве охотников, являющихся к воинским начальникам с просьбами о зачислении в ряды войск. Ряд телеграмм сообщает о ходатайствах австрийских подданных о принятии их в подданство России".

К семьям призванных в армию относились с огромным сочувствием и симпатией. "Петроградский листок" сообщил, например, о таком случае: "На Обводном канале, близ Балтийского вокзала, обращала на себя внимание извозчик-женщина, одетая в обычный извозчичий костюм и шляпу. Оказалось, что это жена запасного солдата, взятого на войну, для прокормления семьи решилась продолжить промысел мужа. Седоки сочувственно встретили первую женщину-извозчика и охотно ехали с ней, не торгуясь за проезд. Извозчики-мужчины также оказывали ей услуги и уступали лучшие места стоянок в ожидании пассажиров с поезда".

Еще более показателен случай с карманником, случайно обокравшим солдата. "21-го августа арестован вор кр. Маслов, похитивший кошелек с 22 рублями у запасного солдата Королькова в то время, когда он на улице читал бюллетень о русских победах. Вор нашел в кошельке свидетельство запасного, и с тех пор его стала мучить совесть за свой поступок. Раскаявшийся вор явился сам в участок и просил задержать его за кражу. Им были возвращены все похищенные деньги в целости и отданы для передачи обворованному", — сообщал "Петроградский листок".

"Консолидация общества в первые месяцы войны была исключительной. Тогда большинство людей в России верили, что война продлится недолго, максимум несколько месяцев, и закончится полным разгромом Германии и ее союзников. По мере того как россияне осознавали подлинный масштаб этой войны и особенно масштабы потерь, росла усталость от войны, и в 1915−1916 годах такого патриотического подъема, как в 14-м году, уже не наблюдалось", — констатирует Алексей Кондратьев.

Екатерина Андреева, Юлия Андреева