«Я чувствую себя ангелом, приехавшим в ломбард за своими крыльями» Чем был для писателей столичный Дом литераторов и что в нем происходило

Центральный дом литераторов, которому в этом году исполнилось 90 лет, — вотчина писателей всея Руси. Здесь, в бывшей усадьбе князя Святополк-Четвертинского на Поварской (ранее улице Воровского) их чествовали, устраивали творческие вечера, разбирали на партсобраниях. И провожали в последний путь писателей и поэтов тоже из ЦДЛ. Впрочем, не будем о грустном. Дом литераторов — место живое, творческое. С ним связано немало занимательных историй. О некоторых из них, а также об отношениях писателей к своему дому и друг к другу — в материале «Мосленты».

Диагноз врачей: талант

Это роскошное здание в стиле модерн с деревянными панелями и резными колоннами перешло в собственность литераторов в 1934 году, после I съезда писателей СССР. Сюда сразу потянулся народ — разумеется, не простой, а богемный, чьи фамилии красовались на обложках книг, а лики — на больших портретах.

Вход был строго по корочкам Союза писателей или по запискам с автографами высочайших литературных особ. Строгость при входе была неимоверная — легче было попасть в обшитое гранитом здание на Лубянке. Но в гости к чекистам не стремились, а в Дом литераторов на Поварской (позже другой вход сделали со стороны Большой Никитской) ломились.

Облако табачного дыма, словно нимб, стояло над Горьким, сверкала большая голова Виктора Шкловского. Слышался громкий барственный баритон Алексея Толстого, стучали каблучки вездесущей Мариэтты Шагинян.

Что-то тихо в уголке обсуждали Борис Пастернак, Михаил Булгаков и Юрий Олеша. Гомонили «романтики Октября» — молодые задорные поэты Иосиф Уткин, Александр Безыменский, Михаил Голодный и его тезка Светлов.

Последний, кажется, провел в Доме литераторов, прозванным в обиходе ЦДЛ, всю свою недлинную жизнь. Светлов прославился чудесными стихами — «Гренада», «Песня о Каховке», «Маленький барабанщик», но не меньшую популярность придавали стихотворцу вмиг сочиненные остроты и каламбуры. Он был неподражаем и трезвый, что случалось нечасто, и подшофе, как бывало обычно.

«По какой категории будете меня хоронить?» — спросил то ли в шутку, то ли всерьез Светлов одного из влиятельных литературных деятелей.
Тот с благосклонной улыбкой его успокоил: «Разумеется, по первой, Михаил Аркадьевич».
«Это как?» — заинтересовался поэт.
«За 800 рублей. Обычно же выделяется 300».
Светлов отреагировал мгновенно: «А нельзя ли похоронить меня за 300, а разницу выдать сейчас?»

В последний раз Светлов пришел в ЦДЛ, выйдя из больницы — худой и бледный. Его окружили коллеги, засыпали вопросами. Самый главный был о здоровье.

«Я чувствую себя ангелом, приехавшим в ломбард за своими крыльями», — ответил поэт.
Кто-то поинтересовался: «А что находят врачи?»
И тут Михаил Аркадьевич не растерялся: «Талант».

Герои былых времен

Много лет Дом литераторов носил имя генерального секретаря и председателя правления Союза писателей СССР 1940-1950-х годов Александра Фадеева. Но в годы перестройки его имя затерялось и ушло из названия ЦДЛ. Может, это и справедливо, ведь к писательскому сообществу был причастен не один создатель произведений, а сотни.

«Что слава? Слава — дым», — писал Пушкин.

Воистину так. Как много их было — именитых, заслуженных. Художники писали их портреты, скульпторы ваяли бюсты. А в Кремле награждали.

«Инженеры человеческих душ» — так назвал писателей Сталин — восходили по ступеням Дома литераторов — важные и вальяжные.

Выходили на сцену, рассказывали о том о сем, и непременно — о своей творческой лаборатории и творческих же планах. Зал грохотал овациями. Писателей засыпали цветами, как актеров после удачной премьеры.

Но читал ли кто-нибудь книги иных знаменитостей, их многотомные собрания сочинений, кроме автора, корректора и цензора? Да и помнят ли сегодня этих людей?

Многие литературные имена смыло беспощадное время. Как в песне: «От героев былых времен не осталось порой имен…»

Однако забывались не только бездарные, выбившиеся в «свадебные генералы». Растворялись в памяти талантливые, даровитые. Время же как река — бурлит и уносит слова, дела, людей. Как там у Александра Галича?

Вьюга листья на крыльцо намела,

Глупый ворон прилетел под окно

И выкаркивает мне номера

Телефонов, что умолкли давно…

В далекие уже времена на стене ЦДЛ висели портреты лауреатов Ленинских, Сталинских, потом Государственных и прочих советских премий. Но однажды эти многочисленные изображения исчезли. И появились другие — пяти отечественных лауреатов Нобелевской премии: Ивана Бунина, Бориса Пастернака, Михаила Шолохова, Александра Солженицына, Иосифа Бродского.

Бойцы невидимого фронта

После Великой Отечественной ЦДЛ засверкал орденами и медалями пришедших с войны литераторов. Многие — Юрий Нагибин, Борис Васильев, Юрий Бондарев, Юлия Друнина, Булат Окуджава, Семен Гудзенко и другие — не раз бывали в гуще сражений, пулям не кланялись.

С фронта многие привезли привычку к наркомовским ста граммам. В ресторане ЦДЛ каждый день кто-то гулял — по поводу или без оного. Поэт Константин Ваншенкин назвал пьющих коллег «поколением мужественных алкоголиков». Они пропивали гонорары — настоящие и будущие. Отмечали удачи и неудачи. Закусывали шашлыком поэзии и осетриной прозы.

Александр Проханов в романе «ЦДЛ» упомянул не только соратников по перу, но и людей, непричастных к творчеству, но неотделимых от Дома литераторов:

«…Они носились с подносами и знали состояние литературных дел не хуже титулованных критиков, хотя едва ли читали толстые романы знаменитостей или тощие поэтические книжицы поэтов-неудачников. Официантки следили за вознесением и угасанием кумиров. Знали их любовные связи с женщинами-однодневками, которые, как бабочки, появлялись и исчезали в Дубовом зале… Они были на триумфальных торжествах и печальных панихидах, когда провожали в безвестность очередного завсегдатая Дубового зала. Они прижимали к своим пышным грудям голову плачущего пьяницы, принимали от успешного творца щедрые чаевые, приберегали столики для любимчиков…»

Другие бойцы невидимого фронта — охранники, гардеробщики, уборщицы, продавцы книг. И они были знакомы с писателями и поэтами, были в курсе их дел. Одних отвергали, других привечали. И, как резвый полотер из фильма «Я шагаю по Москве», не стеснялись выступать в роли рецензентов.

Нет мира под фикусами ЦДЛ

Множество занимательных историй хранит Дом литераторов. Вот горсточка.

После писательского съезда к Анне Ахматовой подошла детская поэтесса Агния Барто: «Анна Андреевна, можно с вами сфотографироваться?» Седовласая звезда Серебряного века взглянула на нее оценивающе и ответствовала низким голосом: «Сегодня, милочка, я не в лице».

Поэту Михаилу Дудину как-то позвонили с парфюмерной фабрики. Милый женский голос признался в любви к его стихам и сообщил:

«Мы выпускаем новую продукцию под названием "Волшебная пудра". И хотели бы, чтобы вы написали несколько поэтических строк, которые мы поместим на коробочке. Когда вас можно побеспокоить?»

Дудин ошеломил просительницу, сказав, что «эпиграф» уже готов. Женщина изумилась, а поэт продекламировал:

Красавицей станет любая лахудра,Ей в этом поможет «Волшебная пудра».

На другом конце провода возникла пауза, послышалось едва слышное «Извините» и — короткие гудки...

Летело время, сменялись поколения литераторов, и все так же в кулуарах говорили о творчестве, рассуждали о вкусах, спорили о литературных течениях. Но, выйдя из кабинетов, авторы стирали с лиц озабоченное выражение и надевали улыбки: делились настоящим, возвращались в прошлое, пускались в диспуты. Не обходилось и без шумных выяснений отношений.

Как говорил поэт Лев Халиф, «нет мира под фикусами ЦДЛ».

Жаль, старые стены Дома литераторов многое забыли. Остались лишь клочки, обрывки. Среди них — блестки…

Роберт Рождественский изрекал:

«Если тебе надоел ЦДЛ, значит, и ты ему надоел».

Андрей Вознесенский подмечал:

«Средь индюков и аллигаторов, приятно видеть литераторов».

Некто безвестный язвил:

«В поэзии набил руку, в прозе потерял лицо».

Неутомимый московский люд спешит мимо дверей старинного особняка на Поварской, блуждая в паутине окрестных улиц, погружаясь в суету Садового кольца. Не подозревая, что шагает по следам тех, чьи книги когда-то читал, над которыми переживал и, может быть, даже ронял слезы.