Опыт деконструкции. К пятидесятилетию Бориса Рыжего.

Юбилей отмечается своеобразно. Никак не может дойти до зрителя фильм "Рыжий" режиссера Семена Серзина — отменяются премьерные показы. Трейлер фильма, впрочем, не вызвал энтузиазма у поклонников поэта, судя по их комментариям. Однако, не стоит судить по трейлеру, будем надеяться, что фильм всё-таки мы ещё увидим. Скандал не приходит один, и вот литературное сообщество вовсю обсуждает статью литературного критика, обозревателя газеты "Коммерсантъ" Игоря Гулина, лауреата премии "Неистовый Виссарион". Совершенно не комплиментарную по отношению к юбиляру. Речь о статье Гулина "В чём поэзия, брат? Борис Рыжий как поэт и персонаж" ("Коммерсантъ", 06.09.2024). Эти две темы на самом деле тесно связаны друг с другом. Вообще, при разговоре о Борисе Рыжем как лучи в линзу собирается сразу несколько проблем, касающихся восприятия поэзии как со стороны литературного сообщества, так и со стороны общества вообще. Юбилей — хороший повод поговорить о них! Люди из литературного мира недоумевают от "народной" популярности Рыжего. Вот и Игорь Гулин пишет о ней же. "Рыжий стал объектом хорошо ощутимого культа. О нем пишут книги и ставят спектакли, на его стихи записывают песни. Скоро выходит и фильм — героический байопик в духе тех, что снимают о рокерах и почти никогда — о поэтах. Никто из писавших в последние десятилетия стихи на русском языке не получал столько внимания". Кадр из фильма "Рыжий" (2024). Фото: kino-teatr.ru За всем этим чудится лёгкое раздражение и с трудом скрываемый вопрос: почему именно он? Ибо, по мнению Гулина, Борис Рыжий получил свою популярность незаслуженно. Приговор суров: "Искушенные критики обычно отмахивались от поэзии Рыжего как от явления массовой культуры … Это и правда не слишком хорошие стихи. То есть они не лучше и не хуже, чем у сотен в меру начитанных молодых людей". И вот тут у меня начинается лёгкий диссонанс. Дело в том, что если разбирать стихи Рыжего чисто с технической точки зрения, они не то что "хорошие", они — виртуозны. Помню себя, ошарашенного, сидящего над ксерокопиями знаменских подборок. Я узнал о стихах Рыжего уже после его смерти и всё никак не мог поверить, что мой современник, мой практически ровесник — мог писать такие стихи. Пленительная в своей изящности игра с ритмами, рифмами, тончайшая звукопись, музыкальность, неистощимая фантазия! Так не могли не то что "сотни" — так не мог вообще никто! Не мог тогда, и будем честны — не может и сейчас. К слову, хотелось бы узнать и фамилии "искушенных критиков". Потому что о поэзии Рыжего с уважением писали Сергей Гандлевский , Юрий Казарин, Алексей Пурин, Самуил Лурье и многие другие не последние в нашей стране поэты и критики. Не всегда это было безусловное восхищение, но совершенно точно — они не "отмахивались" от его стихов. Вообще, читая статью Игоря Гулина, иногда кажется, что речь идёт о каком-то другом Борисе Рыжем, настолько некоторые её пассажи расходятся с общеизвестными, в общем-то, фактами. Так, критик пишет, что у Рыжего "не было подражателей: в его поэзии просто нет оригинальной ноты или приема, которые можно было бы скопировать". Наличие подражателей, или, скажем мягче, последователей — действительно, хороший симптом, позволяющий нам говорить о явлении в мир талантливого и оригинального поэта. Вот только правда состоит в том, что у Рыжего такие последователи — были. Более того, был период, когда влияние поэзии Рыжего на молодых поэтов приняло чуть ли не массовый характер. У некоторых из них даже получалось неплохо, хотя уровня Рыжего не достиг никто. Любопытствующие могут обратиться хотя бы к давней статье поэта и критика Константина Комарова, где упоминается кое-кто из тех, кто как раз подхватил его ноту. (См.: К. Комаров Дорастающие до имени. Молодая поэзия "толстых" журналов в 2015 году // "Нева", 2016. № 1. – авт.) Судя по многочисленным комментариям в интернете, сила стихов Бориса Рыжего и сегодня очевидна для многих людей как из литературного мира, так и вне его. С другой стороны, позиция Игоря Гулина тоже — будем честны! — не единична. И возникает естественный вопрос о причине этой необъяснимого на первый взгляд противоречия. Дело в том, что Игорь Гулин, да и, наверное, не только он видит роль поэта в открытии нового. "Погибший великий поэт модерна — будь то Пушкин, Хлебников или даже Есенин — это поэт, открывающий новое (возможно, новое в старом), показывающий путь". Новое он видит в том числе в новом поэтическом языке. И тут Рыжий вроде бы оказывается в очень уязвимом положении. Он действительно — последователь вполне определенной литературной традиции, что осознавал и сам. Георгий Иванов, Иннокентий Анненский, Александр Блок, Борис Слуцкий — и этот ряд ещё можно длить! — имена всех этих поэтов упоминаются в его стихах, и у него звучат отзвуки их музыки! Что можно сказать на это? Во-первых, то, что новаторство в поэзии — вещь вообще весьма условная. Особенно если речь не об авангарде с его ломкой языковых норм, а о силлаботонической поэзии с классическими размерами и строгими рифмами. Новаторство в такой поэзии — это прежде всего оригинальность интонации, оригинальность музыки, оригинальность образного ряда. И в этом смысле Рыжий — вполне оригинален. Потому что при всем очевидном влиянии на него Слуцкого, Иванова или Гандлевского —не менее очевидно и то, что сам он — отличается и от Слуцкого, и от Иванова, и от Гандлевского. Во-вторых, при всем при сходстве языка важно не только то, как поэт говорит, но и то, о чём он говорит. И тут Рыжий — без преувеличения! — является уникальной фигурой во всей нашей поэзии. Для начало, он нашёл свою тему. Своим музыкальным, виртуозным стихом Рыжий воспел Вторчермет. Окраинный промышленный, в тот период — сильно криминализированный район Екатеринбурга, в котором сам и проживал. Фактура оказалась предельно узнаваемой для тех читателей, которые жили среди подобных окраин, а подобные окраины имеются в каждом русском городе. Узнаваемость порождает симпатию, как всегда её порождает в людях явление "своего" певца. У тех читателей, кто в подобных реалиях не жил, их наличие тоже, как правило, вызывало симпатию. Они казались чем-то необычным, экзотикой, жизненной фактурой, которая всегда придаёт достоверность и силу любым стихам, и которой, скажем прямо, так часто стихам не хватает. Сыграл свою роль и контраст — рафинированной поэтической техники и приземлённой поэтической темы. В общем, причины для симпатии находились у всех. Почти… Собственно, Игорь Гулин как раз и объясняет популярность Рыжего его ролью рассказчика жутковатых историй об обитателях Вторчермета для интеллигентной публики. "Люди, выброшенные на обочину поздне- и постсоветской жизни, дошедшие там до озверения, предстают как герои печальной, красивой и потому безопасной истории". Вообще, умение рассказать "печальную, красивую и безопасную историю", да ещё и открыть при этом новый мир для читателя — это уже немало для литературы. Вот только Рыжий не писал о своих героях как о "дошедших до озверения"! Напротив, его герой — "дядя Стас", "дурень Петя", "Серёга Жилин" — обаятельны, человечны и по-своему красивы! Рыжий любит своих героев — и они платят ему любовью. Именно поэтому, вопреки утверждению критика, стихи Бориса Рыжего любит не только интеллигенция. Более того, Рыжий идёт гораздо дальше, чем просто рассказывает байки об экзотике Вторчермета. В его стихах — и отчасти в прозе — Вторчермет предстаёт как рай, "голубиная страна", мир вечный, добрый и совершенный. И урки в этом мире обретают черты чуть ли не святых. И блатная музыка — низкий жанр! — звучит в нём музыкой вечной, "перебивая Баха". Так Рыжий переворачивает доску. Он создаёт огромную, многомерную, проходящую через всё своё творчество метафору — образ бандитского Вторчермета как небесного царства, рая. Крайней смелый — и очень сильный шаг! (Приходилось писать об этом явлении. См.: С. Баталов Русская метафизическая поэзия: новый взгляд // "Арион", 2017. № 4. – авт.) Этот приём — придать провинции черты рая — в нулевые и десятые годы попытались повторить ряд поэтов. И все они также оказались не столь убедительны, как Рыжий. В этот бандитский рай Рыжий помещает своего героя — "мальчишку в серой кепочке", поэта и хулигана. Пытающегося вписаться в этот мир, но так до конца и не ставшего там своим. Трагичного, как всякий романтический герой, и смертного — что особенно трагично звучало на контрасте с бессмертием "голубиной страны". Реальная смерть Бориса Рыжего завершила образ трагического героя, став не только биографическим, но и литературным фактом. Столь яркого персонажа тоже невозможно не заметить. Вот и Гулин пишет — вроде бы о нём же: "Главным в его творчестве были не сами стихи, а их персонаж, обитающий между неуютной реальностью и уютной культурой". Обо всём этом — и о мифе, и о лирическом герое — Игорь Гулин, повторюсь, говорит. Вот только обо всём этом — и о мифе, и о лирическом герое — Игорь Гулин пишет так, будто это самая обычная вещь, которая и случилась чуть ли не сама по себе, помимо воли Бориса Рыжего. А между тем, много ли в нашей литературе поэтов, которые создали подобного полноценного лирического героя? Не просто писали стихи от первого лица — а создали уникального, обладающего индивидуальными чертами персонажа, ставшего узнаваемым для читателей? Есенин, Маяковский, может быть, Блок. Ещё кто-то — сыщется ли? Этим, кстати, Рыжий принципиально отличается от того же Сергея Гандлевского. Потому что Гандлевский — никаких мифов не создаёт. Гандлевский — внимательный, беспощадный наблюдатель жизни — как жизни собственной души, так и и жизни окружающего мира — принципиально вне мифа. В этом смысле он, скорее, антипод Рыжего. Уже одного этого — создания собственного мифа, создания нового лирического героя — было бы достаточно, чтобы Рыжий заслужил своё место в истории русской поэзии. Но Борис Рыжий идёт ещё дальше! Вернёмся к цитате из Гулина, той, где персонаж Рыжего будто бы обитает "между неуютной реальностью и уютной культурой" . Дело в том, что как раз у Рыжего герой — не "между". Он — либо там, либо там. Вообще, у Рыжего два лирических героя — вторчерметовский хулиган и погружённый в стиховую культуру поэт. Либо один, либо другой! Стихи с разными героями практически не пересекаются друг с другом. В одном цикле у него — реалии Вторчермета, в другом — любимые поэты. В одном — Олег Дозморов, в другом — Серёга Жилин (речь, понятно, о литературных персонажах, а не о реальных людях). И лирические герои двух циклов — не пересекаются, а в стихотворении "Мой герой ускользает во тьму…" — ещё и вступают в смертельную схватку друг с другом! Да, в схватку. И это — ещё один уникальный сюжет Бориса Рыжего. Одной рукой создавая миф о Вторчермете, другой — он демонтирует его. Опыт фокуса с его разоблачением. И всё это — у нас на глазах! И уже само по себе это — потрясает! Когда Игорь Гулин пишет, что стихи Бориса Рыжего — постмодернистское явление, он даже не подозревает, насколько прав! Впрочем, постмодернизм не исключает искренности, вопреки заблуждению многих. К сожалению, случилось так, что поэт-хулиган из Вторчермета как минимум в глазах читателей начисто победил поэта Бориса Рыжего, аспиранта университета и знатока русской поэзии, тонкого лирика и большого мастера литературных игр. Победил, вытеснил за пределы читательского сознания — и теперь, когда говорят о Борисе Рыжем — говорят не о нём. Говорят о придуманном образе! А образ этот способен не только привлекать, но и отталкивать. Потому что хулиганов — даже литературных — любят не все. Та же история, к слову, недавно произошла со знаменитым сериалом "Слово пацана". На который, судя по трейлеру — во многом похож фильм "Рыжий". Всё то же самое! Для одних зрителей история "пацанов" Казани конца 80-х годов стала экзотикой, для кого-то — воспоминанием о юности. Для кого-то —реалистической драмой, а для кого-то — мифом, историей романтического героя. Ну, а для кого кого-то она стала напоминанием о едва забытым ужасе. Например, тем, который описывался в картинах "Брат" и "Брат-2". В связи с упоминанием культовой дилогии 90-х уместно сравнить Бориса Рыжего не с Данилой Багровым, а с Сергеем Бодровым (младшим), которого тоже стали воспринимать через призму его персонажа. Хотя актер был и сложнее, и глубже. Кадр из фильма "Брат". Фото: culture.ru Но то, к чему пришел кинематограф в наше время, в поэзии произошло уже в девяностые. Поэт создал миф, который можно воспринимать и так, и этак. И я почти уверен, что когда Игорь Гулин отрицает Бориса Рыжего, на самом деле он отрицает этот образ — поэта-хулигана. Парадокс в том, что в таком случае само отрицание — тоже форма влияния этого образа. Но если Игорь Гулин не заметил — не захотел заметить! — мифологическую подоплёку созданного Рыжим мира, то создатели фильма "Рыжий", боюсь, наоборот — слишком поверили в него. Да и как не поверить — слишком кинематографичен этот миф! И этот образ — хулигана-поэта! С тех пор, когда я впервые прочитал стихи Рыжего, я твёрдо знал — рано или поздно подобный фильм снимут. Именно о таком романтическом герое! О хулигане, не об аспиранте. Вот, время пришло. Рад буду, если ошибусь, но, думаю, что экранизировали именно миф! Вообще, сила мифа, на которой базируется любая литература — это страшная сила, поскольку касается самых глубинных слоёв нашей психики. Кто из нас "не слонялся по паркам туманным"? Кто из нас не считал себя несчастным, одиноким, покинутым? Кому из нас не знакома "голубиная страна" детства? Секрет "народной" популярности Рыжего прост — он ставит перед нами зеркало, в котором каждый видит — и не может не увидеть себя. Но читатель чуть более внимательный, чуть более чуткий может обрести вместе с Рыжим ещё один опыт — опыт взросления. Опыт деконструкции мифа. Опыт обретения трезвого взгляда на жизнь. Это болезненный опыт — но он крайне важен! Он отражен в стихах Бориса Рыжего — и это ещё одна причина, по которой — он очень нужный для нас поэт. Ещё вполне сопливым мальчиком я понял с тихим сожаленьем, что мне не справиться с задачником, делением и умноженьем, что, пусть их хвалят, мне не нравится родимый город многожильный, что мама вовсе не красавица и что отец — не самый сильный, что я, увы, не стану лётчиком, разведчиком и космонавтом, каким-нибудь шахтопроходчиком, а буду вечно виноватым, что никогда не справлюсь с ужином, что гири тяжелей котлета, что вряд ли стоит братьям плюшевым тайком рассказывать всё это, что это всё однажды выльется в простые формулы, тем паче, что утешать никто не кинется, что и не может быть иначе. Да, иначе быть не может. Мы не узнаем, куда привёл бы Бориса Рыжего этот путь, каким бы он стал поэтом, когда окончательно распростился бы с созданным им самим мифом. Но нам этот опыт пережить придётся! И пусть стихи Бориса Рыжего помогут нам на этом пути!