о памяти павших воинов, СВО и помощи фронту
«Почти в каждом селе Брянской области что-то плетут. После случившегося в Курской области количество помогающих возросло. Но их всё равно меньше, чем тех, кто предпочитает ничего не видеть — даже несмотря на то, что над ними уже привычно, как птицы, летают стаи беспилотников. По оценкам активных волонтёров, которые собирают, а главное, отвозят помощь фронту и беженцам из Курской области, незамечающих становится неуклонно меньше. Теперь их всего процентов 60».
В ЗАГСе Комаричей Брянской области спокойно шёл третий день голосования. В основном жители проголосовали ещё в первый день и теперь занимались только картошкой: сейчас пора её копать. На избирательном участке царил сонный покой. С Доски славы смотрели портреты местных мужчин: в первом ряду — погибшие в Чечне, во втором и в третьем — в специальной военной операции.
— Это Андрей, — подзывает меня к Доске славы и. о. главы посёлка Светлана Николаевна. — Вчера школьники приезжали к его маме — помогали картошку копать. Она, увидев детей, расплакалась.
Светлана Николаевна рассказывает о каждом погибшем. Тут, в посёлке, они, оказывается, прекрасно помнят и тех, кто погиб ещё в Чечне. В честь одного названа улица — Губина. Все помнят Губина — его в цинковом гробу привезли. А его мать как-то подошла к этой Доске славы с сослуживцем сына и говорит ему: «Вовка, ты уже старый стал. А посмотри на моего сына — он всегда молодой».
Голос Светланы Николаевны мне что-то напоминает, я вслушиваюсь в её мягкие интонации и догадываюсь: так рассказывают русские сказки, о плохом ли, о хорошем — всё одинаково, голос льётся сладко. Как будто вам мёд пить дают, а он горчит.
— А вот у этого бойца очень интересная история, — говорит она и показывает на большеротого парня, похожего на птенца. — Его мама с Украины, папа — из нашего района. Они развелись, мама уехала с сыном на Украину, но он подростком вернулся к отцу, отслужил в армии. В 2022-м заключил контракт, погиб. Здесь похоронен, в школе ему Доску почёта поставили. А мама его приезжала к нему на похороны. Ехала она так: с Украины — до Молдавии, из Молдавии — до Турции, из Турции — до Москвы, а из Москвы — уже сюда. Хотя от неё до нас ехать на машине близко.
— На похоронах она всё время плакала и торопилась назад. Выяснилось, что у неё от второго брака есть ещё сын и она его прятала от военкомов. Денег на обратную дорогу у неё не было, и мы их собрали для неё. А она к нам приезжала ещё, — продолжает глава свою «русскую сказку». — Получила гражданство РФ, получила выплаты за старшего, погибшего, и вернулась на Украину.
Она умолкает, выводов нет.
Я долго разглядываю мужчину во втором ряду — в костюме и с галстуком, с аккуратно расчёсанной чёрной чёлкой. Это бывший мэр посёлка одного из районов, воевал в «Шторм-Z». Попал в тюрьму за растрату, там подписал контракт. Была растрата или нет, никто не знает. Суд решил: была, но на похороны бывшего мэра-штурмовика пришло больше всего народу — люди любили его.
Тоже русская сказка: от сумы и от тюрьмы не зарекайся, но если сума — не думай, что без любви.
Я спрашиваю женщин в ЗАГСе, замечают ли они вот эти пристальные взгляды с доски. «А что замечать? — сонно отвечают мне. — Мы с ними всю жизнь. Одна семья». И все переключаются на пенсионерку, которая, зайдя, охает и громко жалуется на больные колени, не помешавшие ей выполнить гражданский долг, тем более что идти-то сюда — тьфу всего: она через дорогу живёт. Её внук тоже на СВО.
Комаричи приняли беженцев из Курской области. Домов, свободных для съёма, здесь не было, живут плотно, но в своих потеснились и пустили людей к себе. Выслушали истории их бегства, посуровели. Помощь фронту не прервалась. Теперь сети плетут даже в местном храме — прямо перед алтарём.
Когда я туда захожу, из окон светит солнце. Погода хорошая — как раз для картошки. Из окон светит солнце и, пройдя через сеть на рамах, подсвечивает иконы. Заходят дети: скоро начнётся воскресная школа. Вчера они копали картошку в огородах матерей погибших бойцов, лезли в погреба, куда спускали её в мешках.
Родители бойцов всегда плачут, но старшие волонтёры говорят: это от того, что они снова видят детей трудящимися. То есть чувствуют в этом возвращение чего-то важного для них из советских времён, когда дети целыми классами приходили на помощь одиноким старикам. И когда я гляжу на эти сети, мне тоже кажется, что тут не просто ленточка вяжется к ленточке, а связывается, сшивается какая-то порванная традиция из русской ДНК. И иконы на это взирают благосклонно.
Почти в каждом селе Брянской области что-то плетут. После случившегося в Курской области количество помогающих возросло. Но их всё равно меньше, чем тех, кто предпочитает ничего не видеть — даже несмотря на то, что над ними уже привычно, как птицы, летают стаи беспилотников. По оценкам активных волонтёров, которые собирают, а главное, отвозят помощь фронту и беженцам из Курской области, незамечающих становится неуклонно меньше. Теперь их всего процентов 60.
Выйдя из церкви, я встречаю запыхавшуюся женщину. Она бежит в мою сторону, поправляя на голове цветастый платок. На лице румянец: она только что собрала с 20 межей несколько мешков картошки для хозяев дома, в котором им выделили место.
Марина — беженка из Льгова. Живёт здесь у знакомых тёти вместе с мужем, мамой, братом, его женой и двумя их детьми. Комкая кофту на груди, она сразу говорит, что никакой помощи не возьмёт: она не малоимущая, брать ей стыдно, она сама почти три года помогает солдатам и жителям новых территорий.
У местных волонтёров она взяла только одеяло, шампунь и сладости для детей. Её дом в двух часах езды отсюда. Она рассказывает мне о самом дорогом, что оставила в квартире, — об орхидеях, которых у неё было очень много, — и плачет.
— Вы помогали солдатам, когда они через вас шли на Украину, — говорю я, и она кивает. — А сбежавшие из страны россияне теперь злорадствуют, говорят из-за границы, что тем самым вы сами привели войну в свой дом.
— Я не хочу никому зла и никогда не хотела, чтобы люди на Украине страдали, — трясёт головой она.
— А зачем же вы помогали тогда солдатам?
Мы уже дошли до дома, в котором Марина теперь живёт. У ворот стоят женщины.
— Зачем помогала солдатам? — переспрашивает она. — Я помогала солдатам. И сейчас, когда ВСУ зашли в Курскую область, мы клич кинули — узнали, где наши солдаты стоят, и поехали им еду отвезли. А как не помогать своему солдату?
— А если бы вы знали, что война вернётся в ваш дом, вы бы помогали в 2022-м нашему солдату? — спрашиваю её.
Она молчит, смотрит на меня со странной тоской, снимает платок и твёрдо говорит: — Да.
— Послушайте, — тихо спрашиваю её, — а вы не в счёт проживания картошку тут копали?
— Да что вы! Это же всё очень хорошие люди! Мы и во Льгове соседям собирали картошку, и к нам приходили помогать. У нас так принято — помогать друг другу. Мы недавно репортаж по телевизору смотрели — там показали огород в маминой деревне и двух наших соседей, которые пробрались туда собирать картошку. Это же картошка!
В доме уже накрыт стол. На нём жареная картошка, рёбрышки, овощи — свои, с огорода. Всё по старой русской традиции, которая, оказывается, не умирала. Вместе поработали, вместе накрыли на стол, достав самое вкусное, вместе сели поели.
Марину зовут из дома за стол. Но она ещё стоит у калитки и растерянно спрашивает:
— А правда говорят, что мы сами виноваты? Как виноваты? Как можно такое говорить? Человек, который был в такой ситуации, никогда так не скажет.
— В какой ситуации? — уточняю я.
— Когда мимо тебя идёт твой голодный солдат. А ты его не кормишь. Как можно своего солдата не накормить?
Женщины, стоящие у калитки, смотрят на меня так, словно, передавая утверждения релокантов, я показываю им какую-то диковинку.
И тут я сама понимаю, что ответа на эти заявления никакого не будет, ведь те утверждения — из другого мира, который с русским миром никак не пересекается.
На другой день я попрошу губернатора Брянской области Александра Богомаза прокомментировать утверждения релокантов, что жители приграничья — брянского, белгородского, курского — сами виноваты. И он, рождённый в Брянской области, тоже вытаращится на меня.
— Предатели… — наконец скажет он. — Они всегда есть и будут. Предатели — по-другому не скажешь. Предали своих предков, свою страну. Сбежали туда, имея деньги. Скоро деньги закончатся — будут жить на пособия. Подонки.
— Как? — будет переспрашивать он. — Как можно не накормить своего солдата?
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.