Сын царя или всё зря: имел ли Павел I права на престол?
1 октября 1754 года императорский двор в Санкт-Петербурге вздохнул с облегчением: после девяти лет бездетного брака у великого князя Петра Федоровича, наследника престола Российской империи, и его супруги Екатерины Алексеевны на свет появился сын Павел. Неудачно складывавшийся союз сопровождали слухи о физической неготовности мужа, к которым добавлялись другие — о ветрености Екатерины. С рождением Павла все подозрения стали сходиться в одной точке: действительно ли мог боровшийся с репродуктивным недугом Петр стать отцом своего законно признанного сына? От этого по условиям абсолютной монархии зависело не только будущее династии, но и спокойствие всей империи: супружеская измена на царском ложе приравнивалась к тайно совершенному государственному перевороту, поскольку вела к смене династии на троне. Впрочем, почему бы нет, и такое возможно, ведь это была легендарная эпоха дворцовых переворотов…
Царица не боится
Совершившая в 1762 году один государственный переворот открыто Екатерина II сама положила начало слухам о незаконнорожденности Павла. В своих "Записках" императрица свободно обсуждала кавалеров, с которыми случай сводил ее в начале 1750-х, — включая покорителей дамских сердец Сергея Салтыкова и Захара Чернышова. Графа Салтыкова Екатерина награждала превосходными эпитетами: "прекрасен как день", так что с ним при дворе "никто не мог бы сравниться", и ловок в интригах, "будто бес". Одна из фраз будущей императрицы звучит почти как признание в любви. "Я не поддавалась [его обаянию] [только] всю весну и часть лета". А потом? Понимающему достаточно, а до низких подробностей Екатерина не опускалась и особенно не делилась с посторонними содержанием "Записок".
Нежеланная для Романовых публикация царских мемуаров в 1858–59 годах состоялась при участии главного оппозиционера эпохи Александра Герцена. В редактировавшемся им за рубежом "Историческом сборнике" откровенный текст Екатерины просеяли в поисках намеков на ее тайные связи — и не без удовольствия нашли их. Бывший декабрист Александр фон Бригген посчитал, например, примечательной сцену появления Павла на свет на том основании, что в ней не упомянут крик ребенка. Следующие из этого заключения — целиком на совести автора: "Екатерине понравился прекрасный собою, молодой Сергей Салтыков, от которого она и родила мертвого ребенка, замененного в тот же день родившимся в деревне Котлах, недалеко от Ораниенбаума, чухонским ребенком, названным Павлом, за что все семейство этого ребенка, сам пастор с семейством и несколько крестьян, всего около 20 душ, из этой деревни на другой же день сосланы были в Камчатку. Ради тайны деревня Котлы была снесена, и вскоре соха запахала и самое жилье". Позже фон Бригген резюмировал сделанные им открытия короче: "Екатерине не удалось родить живого мальчика от Салтыкова и, как видно, что должны были подменить из чухонской деревни […] Итак, не только Павел произошел не от Голштинской династии, но даже и не от Салтыкова".
В Российской империи сведения, порочащие Романовых, не миновали строжайшего запрета, но это не спасало ни от чего: круг сплетничавших о Павле был шире эмиграции. Так, еще в 1820-е в Сибири объявился самозванец Афанасий, выдававший себя за брата покойного Павла I. Внешнее сходство действительно бросалось в глаза, так что дело взял под личный контроль приближенный Александра I Алексей Аракчеев. Только и его сотрудникам не удалось пресечь хождение слухов, попавших на страницы сочинения фон Бриггена, превращенного затем в отдельную брошюру. Некоторые экземпляры скандального произведения хранились в тайне десятилетиями и только после революции 1917 года стали достоянием широкой публики. Но читали их в охотку и до этого времени.
Постепенно подлинное происхождение Павла I утрачивало ясность даже в глазах поздних Романовых. Дореволюционный профессор Я.Н. Барсков утверждал, будто Александр III тет-а-тет обращался к нему за консультацией о тайне своего предка — у царя не было собственного мнения на этот счет. Барсков (рассказывавший, правда, об этом после революции, когда бранить династию стало принято) законность Романовых отверг. "Не могу скрыть, ваше величество, — якобы отвечал ученый. — Не исключено, что от чухонских крестьян, но, скорее всего, прапрадедом вашего величества был граф Салтыков". Александр принял известие с неожиданным удовлетворением. "Слава тебе, Господи, значит, во мне есть хоть немного русской крови", — вырвалось у хозяина всея Руси.
Петербургские тайны
Однако так ли все было на самом деле, как приглашает поверить черная легенда о Павле? Факты, касающиеся этого вопроса, противоречивы. В современной историографии связь Екатерины Великой с Сергеем Салтыковым не ставят под сомнение, однако оспаривают ее хронологию. К началу 1754 года пыл любовников, судя по всему, остыл. Утверждать, что шансы графа стать отцом в это время были выше, чем у законного супруга Петра Федоровича, нет веских оснований.
Должно это убеждать или нет, но сам Сергей Салтыков не допускал признаний в своем отцовстве. И это притом что у другого на его месте мотив поступить иначе имелся бы: трусость. Став императором в 1762 году, Петр III вызвал к себе Салтыкова и дружески (но не без нажима) беседовал с ним наедине. Царь намеревался добиться развода с женой и избавиться заодно от Павла, объявив его незаконнорожденным. Салтыков давление выдержал и ребенка своим признавать отказался. Не пошел навстречу прямой просьбе самого императора.
Но самый веский аргумент за законное царственное происхождение Павла Петровича — генетическая экспертиза, проведенная в XXI веке с выщеплением наследственных показателей династии Романовых, передающихся по мужской линии, — так называемых гаплогрупп. Все без исключения потомки монарха (включая Николая II, чье ДНК взяли из окровавленной рубашки, хранящейся в Японии, где последний император пережил в юности покушение) дают совпадающий результат по этому показателю. Далее в дело вступает популяционная генетика. Гаплогруппа Романовых R1b должна была присутствовать и в генетическом коде Павла, раз она есть у всех его потомков. Однако у восточных славян эта единица наследственности крайне редка. Зато именно она характерна для германоговорящего мира, откуда происходил по линии отца, герцога Гольштейн-Готторпского, Петр III, чья связь с Россией обеспечивалась только через мать — дочь Петра Великого Анну. Пазл складывается: предположить R1b в генетическом коде Сергея Салтыкова или тем более финских крестьян фактически невозможно.
Империя угрюмых взглядов
Но то, что с большим запозданием становится известно в XXI веке, не было возможности выяснить напрямую ни у кого из современников. Им оставалось делать выводы по косвенным признакам да намекам — и тут с первых же дней Павел оказался под подозрением. Все замечали, что Петр III взял за привычку открыто игнорировать ребенка. Ни в манифесте о восшествии на престол, ни в тексте присяги для подданных единственного сына царя не помянули ни строчкой. Такое явное пренебрежение на политическом языке эпохи означало, что Петр III не спешил признавать будущего Павла I наследником престола, а может, и вообще не собирается этого делать.
С юридической точки зрения именно небрежение родительскими обязанностями Екатерина поставила мужу в вину, когда свергла его с трона в июле 1762 года. В день переворота 9 июля императрица еще не имела за собой славы победительницы турок и поляков и искала способ обосновать свои права на престол Романовых. Не оставалось ничего другого, как обличать свергнутого мужа. Выходило беспощадно:
"Он презрел законы естественные и гражданские: имея он единого Богом дарованного Нам Сына, Великого Князя Павла Петровича, при самом вступлении на Всероссийский трон, не восхотел объявить его наследником престола… а вознамерился… Отечество в чужие руки отдать… […] Мы с оскорблением сердца то в намерении его примечали, но еще не чаяли, чтобы так далеко гонение его к Нам и Сыну Нашему любезнейшему… простиралося… на погибель Нашу собственную и Наследника Нашего истребление", — и это только небольшая часть сказанного.
Возмущение Екатерины (если забыть про политическую необходимость) звучало вполне искренне, ведь она знала о законности Павла и справедливости его прав. Как мать, царица и отстаивала их, потому что, в отличие от мужа, сразу согласилась признать сына наследником трона. Однако далее в силу вступала логика борьбы за престол: быть наследником — это одно, но ничто не заставляло Екатерину действительно уступить Павлу власть над Россией.
Бедный Павел
34-летнее ожидание у трона, через которое прошел Павел Первый, стало худшей — и основной — травмой его жизни. Избежать ее вполне можно было, окажись группа придворных, стоявшая за его воцарение, бескомпромисснее в решающий момент переворота. Планы возвести на престол Павла в обход Екатерины действительно были. Но…
Воспитатель мальчика Никита Панин, не поставленный в курс дела, проспал утро переворота, а с другим сторонником ребенка, сенатором Григорием Тепловым, и вовсе произошло что-то невообразимое. Уже напечатанные при его участи манифесты о восшествии на престол Павла Петровича застряли вместе с перевозившей их телегой, а когда добрались до центра Петербурга, было уже поздно.
Вынужденно отстраненный от власти наследник смирился с ролью второго человека империи, которую, однако, не мог наполнить реальным содержанием. Окруженная фаворитами Екатерина Великая держала сына на расстоянии от рычагов управления империей. Павел отвечал на это плохо скрывавшейся ненавистью, интригами, в том числе и за границей — во Франции, в Пруссии, пробовал устроить собственный заговор, но поделать ничего с матерью не сумел. Помимо прочего, над оттесненным от власти наследником довлели слухи о незаконности его происхождения. Только на этот раз их исподволь распространяла уже сама Екатерина: ведь если Павел не был настоящим Романовым, то прав на престол у него было меньше, чем у нее… и сетовать становилось не на что. Жизненный излом Павла Петровича, сформированный в детстве слухами о незаконном рождении, во взрослом возрасте не только не завершился, а сделался судьбой. При правлении матери старое несчастье приняло новый оборот.