Пронзительная тишина

Необходимо еще добавить, что спектакль, по сути, - бенефис Юрия Борисова, так как ставился к 40-летию его творческой деятельности. Потому герой Борисова Абрам Шварц не просто является главным действующим лицом действа: поставлен, да еще и режиссерски усилен тот вариант пьесы, в котором фигура отца – центральная для всего сценического конфликта. Поясню свою мысль. Пьеса поэта, прозаика, драматурга А лександра Галича "Матросская тишина" написана в два приема: в 1946 и 1958 годах. Замысел ее пришел к автору еще до окончания Великой Отечественной войны. Ранняя и поздняя версии – две разных пьесы и по композиции, и по настроению. Вообще, пьеса отлично попадает в сегодняшний тренд "семейных ценностей". Евреев издавна называют "народом семьи". На этот счет и в пьесе, и в спектакле предостаточно указаний: "Митя. Гуревичи уже сложились… Чистый цирк, честное слово! Отчего это, Абрам Ильич, у евреев так барахла завсегда много? Шварц (уткнувшись в бумаги). Семейные люди, очень просто!" Да ведь и все коллизии истории "Матросской тишины" отсылают к семейной жизни! Старуха Гуревич с многочисленным семейством и парализованным мужем отправляется из местечка Тульчин в Москву – лечить своего благоверного. В Москве на улочке Матросская тишина Гуревичей примет некий родственник, не смущающийся тем, что к нему издалека нагрянет и останется жить такая орава. Туда же, в столицу, в мыслях стремится жуликоватый кладовщик Абрам Шварц, точно чеховские "Три сестры". Так что "Матросская тишина" перекликается с одной из предшествующих постановок Бориса Лагоды – и как будто служит ей антитезой. Русские аристократки способны только бесплодно мечтать и деградировать. Еврейский работник склада разумнее и практичнее их – он махнул на себя рукой и знает, что никуда из Тульчина не денется, только и будет всю жизнь рассматривать почтовые открытки с видами заграницы. Но он строжайше заставляет сына Давида играть на скрипке, разучивая осточертевшие упражнения и композиции, среди которых "лидирует" "Мазурка" Г.Венявского. Ибо в голове папаши, пьяницы и мелкого "жучка", как таких называли в Советском Союзе, выстроена четкая биография отпрыска – и она развивается отнюдь не в Тульчине: "Я выписываю накладные и думаю… Знаешь, о чем?.. Большой, большой зал… Горит свет, и сидят всякие красивые женщины и мужчины, и смотрят на сцену… И вот объявляют – Давид Шварц – и ты выходишь и начинаешь играть! Ты играешь им мазурку Венявского, и еще, и еще, и еще… И они все хлопают и кричат: браво, Давид Шварц, – и посылают тебе цветы и просят, чтобы ты играл снова, опять и опять! И вот тогда ты вспомнишь про меня! Тогда ты непременно вспомнишь про меня! И ты скажешь этим людям – это мой папа сделал из меня то, что я есть! Мой папа из маленького города Тульчина!" А вот переплетчик Мейер Вольф, покинувший некогда местечко, повидавший Святую Землю, Иерусалим и с десяток европейских столиц, наоборот, возвращается в убогий Тульчин не с какой-то целью (хотя в ее отсутствие никто не верит), а лишь потому, что его потянуло припасть к родным корням. Что это, как не торжество семейного начала?.. Наконец, вокруг Давида еще с тех пор, как его пьяный отец звал Додиком, крутились сразу две девочки – Таня и Хана. Из каждой отроческой привязанности могла бы вырасти большая жизненная любовь – и, разумеется, семья. Давид выбрал Таню. В молодые годы к двум "соперницам" прибавилась москвичка Людмила. Но начавшаяся война спутала все карты и не оставила Давиду шанса не только на реализацию в роли отца семейства, но и на саму жизнь. В 1944 году он будет тяжело ранен, контужен и умрет в санитарном поезде, невзирая на присмотр и заботу санитарки Людмилы, хоть в этом качестве нашедшей применение своей нерастраченной любви. Разница между версиями пьесы в том, что в 1946 году она сводилась к трем актам – трем годам и эпохам жизни Давида: детство в Тульчине в 1929 году, консерватория в Москве в 1937-м и санитарный эшелон в 1944-м. В 1956 году Галич дописал ещё один акт: май 1955 года, десятая годовщина Великой победы. Давид умер в санитарном поезде. Таня вышла замуж за бывшего секретаря партийного бюро консерватории – Ивана Кузьмина Чернышева. Он появился в пьесе в 1937 году взрослым, особенно в сравнении с бесшабашным студенчеством, человеком, и с тех пор уверенно делает карьеру. Таня растит в браке с ним сына Давида – тоже Давида. Четвертый акт заканчивался тем, что мальчик 9 мая слушал "Мазурку" Венявского с пластинки в отцовом исполнении и ощутил самый настоящий катарсис: "Давид (серьезно). Знаешь, мама… Мне почему-то кажется, что я никогда не умру! Ни-ког-да!.." Этим восклицанием кончалась пьеса, и хотелось сказать: "Устами младенца глаголет истина!". Так довольно трагическая история приобретала светлый и оптимистичный финал. Кроме того, от неё "отвязалась" цензура, что около 10 лет не давала пьесе хода в театр. Но, несмотря на оптимистическое звучание и внимание к драме Галича Олега Ефремова, который начал репетиции спектакля в "Студии молодых актёров", "Матросскую тишину" вскоре вновь запретили. Обвинили в "искажение роли евреев в годы войны" (!). Даром, что кампания борьбы с космополитизмом естественным образом свернулась со смертью "отца народов". Поэтому во всероссийской культурной истории Олег Табаков инсценировал пьесу только в 1988 году со своими студентами в 1990 году в театре "Современник". В числе актеров первого состава спектакля, который произвел фурор по всему СССР и за рубежом, был Владимир Машков. Позже он снял по мотивам пьесы фильм "Папа". В прошлом году Театр Олега Табакова получил грант на показ спектакля "Матросская тишина" в Луганске и Донецке. Так вот, этой духоподъемной концовки в рязанской спектакле нет. Нет и намеков на борьбу с космополитами и другие "неудобства" общественно-политической жизни в СССР при Сталине, которые нет-нет да и проскальзывали в тексте пьесы, хотя посвящена она не социальной, а частной жизни. Краеугольным камнем постановки Лагоды стали отношения отца и сына. А кульминацией её – две сцены между ними. Первая произошла в 1937 году: отец долго не присылал деньги студенту Давиду, так как копил и мечтал лично их привезти, что и осуществил. Но юноша застыдился провинциального папаши в своем столичном окружении и нагрубил ему, и Абрам Шварц смиренно уехал, не дождавшись от сына доброго слова. Этот сюжетный ход был и у Галича. Но в Рязанском театре драмы он оказался своеобразной отсылкой к спектаклю Урсулы Макаровой 2019 года " Белкин…" по произведениям цикла "Повести покойного Ивана Петровича Белкина". В нем режиссер использовала сценический вариант "Станционного смотрителя" в исполнении Николая Куликова, драматург XIX века, пережившего Пушкина и переписавшего историю Самсона Вырина и Дуни под бенефис некоего артиста, чье имя кануло в Лету. Там Дуня живет в Петербурге на птичьих правах содержанки Минского, а когда отец приезжает пристыдить ее и забрать домой, устраивает ему отвратительную сцену и прогоняет. То же самое, только в советском сеттльменте, произошло в "Матросской тишине". Второй же эпизод, пронзительность которого отмечают все зрители – встреча душ умерших отца и сына в 1944 году (по меркам земного летоисчисления). Давид умер от ран, Абрам же был расстрелян фашистами, захватившими Тульчин. Он с гордостью рассказывает сыну о том, как в последний миг перед казнью достойно ответил полицаю на оскорбление: "Я поднял твою скрипочку, твою половинку, на которой ты учился играть упражнения Ауэра, и подбежал к господину Филимону, и ударил его этой скрипочкой по морде, и даже успел крикнуть: "Когда вернутся наши, они повесят тебя, как бешеную собаку!" Гордится душа Абрама и тем, что сын его дослужился до старшего лейтенанта, и что он был в составе советских войск, которые освобождали Тульчин, а также повесили Филимона. Таким образом, катарсис в рязанском спектакле наступает оттого, что отец простил свое неблагодарное чадо. И в целом – чего еще надо для постановки на вечную тему семейных ценностей?.. Несколько слов о концепции постановки и актерской игре. Еврейский колорит во всем действе подчеркивался. Достаточно сказать, что для спектакля специально был написан ряд композиций, развивающих темы еврейского музыкального фольклора. Их звучание чередовалось с "Мазуркой" Венявского. Такое звуковое сопровождение, действительно, создавало атмосферу еврейского местечка, а в некоторых эпизодах представляло символом души гонимого народа. Вместе с тем было ощущение, что в создании образов евреев артисты переигрывают – даже многоопытнейший и тонкий Юрий Борисов. Специфическое произношение и кипа (в 1929-м году, в эпоху воинствующего безбожия!) – это, скорее, карикатура на иудея, чем бережное воспроизведение натуры. Теми же шаблонами воспользовалась Наталья Паламожных в образе старухи Гуревич. К сожалению, я не видела, как эту же роль решила народная артистка РФ Людмила Коршунова. В то же время молодое поколение обитателей местечка во главе с Додиком не картавит и не суетится – значит, можно сыграть еврея и без стереотипов. А то слегка отдавало соответствующими эпизодами из шоу "Уральские пельмени"… Но закончить хочу на хорошей ноте. Несмотря на небольшое замечание по части актерской игры, постановка "Матросской тишины" на рязанской сцене кажется мне важным для региона культурным событием. Во-первых, потому, что она как будто "реабилитирует" Александра Галича, которого сегодня больше принято очернять. Во-вторых, это действительно проникновенная история о ценнейшем, что есть в нашей жизни – семье. Безусловно, все члены семей любят друг друга – но не всегда способны выразить это чувство в словах и тем более в поступках. Пьеса "Матросская тишина" показывает, как передать другому свою любовь, а еще – каких ошибок следует избегать. Ибо их может быть уже поздно и невозможно исправить…