История Смутного времени: были ли предателями бояре Романовы?
Два года Смутного времени — с октября 1610-го по ноябрь 1612-го — польско-литовские отряды и немецкие наемники занимали российскую столицу. Постепенно их контроль над ней сокращался, пока не сузился до цитадели Кремля. Все это время с интервентами находились будущий основатель династии Романовых Михаил Федорович и его дядя боярин Иван. Вопреки своей последующей роли, они поддерживали права на российский престол польского принца Владислава Вазы. В 1610-м Михаил даже принес клятву верности иностранному претенденту. Самому будущему правителю Московского государства тогда едва минуло 14 лет, однако по представлениям своего времени он уже вполне мог считаться совершеннолетним.
Слепые идут в ад
Тихое (по возможности незаметное для москвичей) вступление поляков в Кремль состоялось ночью 1 октября 1610 года. Источники сохранили имена двух бояр, настаивавших на вводе иностранных войск: двоюродный племянник Ивана Грозного Федор Мстиславский и Иван Романов. Оба они придерживались мнения, что у России нет другого выхода. С лета 1610 года обострилась гражданская война. Отряды самозванца Лжедмитрия II заняли царскую резиденцию Коломенское и уже угрожали Кремлю. За помощью власти обратились к полякам. Войска гетмана Станислава Жолкевского совершили быстрый рейд в Подмосковье и помогли отогнать самозванца. Но Мстиславскому и Романову этого показалось недостаточно. Оба они боялись, что наступление Лжедмитрия возобновится и тогда спровоцирует бунт бедняков в столице. Чтобы свести риск к минимуму, иностранцев и пригласили стать гарнизоном Кремля.
Готовность пойти на сотрудничество с поляками Иван Романов объяснял патриарху Гермогену страхом перед погромами в городе, которые могут учинить люди авантюриста, и параличом собственных вооруженных сил. На правительство производили удручающее впечатление успехи поляков, успевших вторгнуться в Россию, разбивших царские войска под Клушином и осадивших с 1609 года Смоленск. Как показал своим примером Жолкевский, мобильным отрядам интервентов ничего не стоило обнаружиться и прямо под столицей. У группы семи бояр во главе государства возникало впечатление, что остается либо сдать город самозванцу, либо заключить союз с Польшей.
Люди XVII века сознавали, что ставить вопрос так — значит рисковать независимостью. Но Романовых, Мстиславских, Салтыковых подводил страх. В июле 1610 года в Москве разразился мятеж против царя Василия Шуйского — его обвиняли в поражениях на войне и отравлении известного воеводы Михаила Скопина. Чтобы не упустить власть из рук, бояре сами присоединились к бунту. Они захватили неудачливого царя и добились его пострижения в монахи. Это позволило на время успокоить народ, но вело к нарастанию неразберихи. Отныне России требовались царские выборы, к которым она не была готова. Прежде всего это касалось самих бояр: никого из них нельзя было назвать популярным кандидатом. Между тем сила, способная обуздать анархию, срочно была необходима. Многие видели ее в Польше.
Речи из Речи Посполитой
Неизвестно, кто первым предложил кандидатуру на трон польского принца Владислава, но Романовы были среди тех, у кого эта идея вызвала живой отклик. В 1610 году в столицу прибыл митрополит Филарет — в миру отец Михаила Федор Никитич Романов. Два года он провел в руках у Лжедмитрия II. Выбирая между ним и поляками, архиерей без колебаний останавливался на последних.
В среде московской знати родилась компромиссная формула, позволявшая воспользоваться иностранной помощью и сохранить при этом независимость России. Филарет Романов просил Польшу помочь с наведением внутреннего порядка взамен на избрание царем ее королевича Владислава. Договор обставлялся условием. Как священнослужитель Романов требовал непременного крещения претендента в православную веру, причем еще до коронации. На языке средневековой культуры это означало официальные гарантии независимости России: конфессиональные барьеры в XVII веке были настолько велики, что ни при каких обстоятельствах нельзя было представить, чтобы Польша признала своим королем человека, исповедующего другую веру, кроме католицизма. Если бы Владислав однажды крестился в православие, то навсегда оставался бы запертым в Москве.
Гетман Жолкевский, отдававший отчет в этом, все равно одобрил план, который вряд ли вызвал бы восторги в Варшаве. Обрадованные его согласием бояре принялись действовать. Уже 17 августа они провели Земский собор в усеченном составе — и провозгласили царем Владислава. Это немедленно меняло статус польских отрядов: совершенно неожиданно они превращались в законное войско нового государя. Нажимая на это, Жолкевский и его помощник Гонсевский смогли добиться того, чтобы их части пустили в Кремль, предоставили в распоряжение казну и наделили полицейскими полномочиями для наведения порядка в столице.
Без единого выстрела фактическая власть в столице сменилась. Поляки, оказавшись во главе, стали высылать из города стрельцов, разоружать москвичей и ломать укрепления на улицах, мешавшие патрулировать город. Добровольное правление стало принимать черты оккупации.
Семеро слабых
Романову и Мстиславскому могло казаться, что, по крайней мере, они спасли страну от самозванца. Однако отступивший в Калугу Лжедмитрий вскоре продемонстрировал, что бояться его было нечего: стал терять контроль над войском своих авантюристов, а в декабре 1610 года сам погиб в бытовой сваре. Возникала коллизия — причина, по которой поляков пригласили в Кремль, устранилась сама собой, но следствие ее оставалось: отменить решение Земского собора никто не был в силах. Избранный царем Владислав не просто имел право приехать в Россию. Об этом даже приходилось его просить, ведь другого законного царя у Московского государства все равно не было.
С еще одной коллизией Семибоярщина столкнулась вскоре при дворе польского короля. В сентябре к нему выехало русское посольство с просьбой направить в Россию Владислава. Но встретить монарха пришлось уже под Смоленском, который поляки держали в осаде. Переговоры быстро зашли в тупик. От Филарета Романова, возглавлявшего посольство, потребовали, чтобы он призвал гарнизон сдаться, использовав для этого свой авторитет митрополита. Церковный и государственный деятель оказался на перепутье. Поддаться нажиму поляков означало бы присоединиться к изменникам. Отказать — рисковать попаданием в тюрьму на долгие годы: дипломатического иммунитета в XVII веке не существовало.
Пока Филарет Романов затягивал переговоры, становились яснее позиции поляков. Король Сигизмунд III предлагал московским боярам уже не старую, от Жолкевского, а новую сделку: всю ту же военную помощь против самозванца и наведение порядка в обмен на присоединение к Польско-литовскому государству. Залогом объединения становилась бы капитуляция Смоленска. Воцарение Владислава, как и признание решений Земского собора, короля не интересовали. Отец не отдавал в Москву сына, которого могли бы перекрестить в православие насильно, потому что намеревался управлять Россией единолично — притом не из Кремля, где планировал поселить своего наместника, а непосредственно из Варшавы.
Развилка Романовых
Поздней осенью 1610 года вопрос о том, предатели ли Романовы, становился болезненно острым. В Москве разгорелся конфликт. Семибоярщина утвердила уклончивую формулу "во всем положиться на волю короля" и призвала принести клятву Сигизмунду, отложив спорные вопросы на будущее. Но православного патриарха Гермогена непредрешенчество не устраивало: он требовал немедленного крещения королевича Владислава и видеть не хотел Сигизмунда. Ту же позицию занял и Филарет. Как митрополит Ростовский и Ярославский он предлагал совершить таинство над Владиславом лично.
Разозленные неуступчивостью, поляки, по словам современника, поместили Филарета "в тесноту", хотя и продолжили с ним переговоры. Романова давление не сломило. Впрочем, героем на страницах источников митрополит не выступает. От его имени королю поступали компромиссные предложения, подразумевавшие в основном независимость России ценой серьезных уступок, но наталкивались на гонор Сигизмунда. В конце концов тот в гневе прервал переговоры и действительно бросил Романова за решетку. Без слуг и вещей знатнейший боярин отправился в крепость Мальборк близ берега Балтийского моря. Отрезанный от мира — и от новостей о том, что происходит в России, — он проведет в Польше долгих восемь лет.
Иначе складывалась в Москве судьба Ивана Романова. Как участник Семибоярщины он перешел на сторону Сигизмунда. После этого упоминания о боярине стали редкими. Лидерство в правительстве он уступил Михаилу Салтыкову и бывшему торговцу кожей Федору Андронову. Именно Салтыков с ножом бросился на патриарха Гермогена за отказ благословить клятву Сигизмунду. Что делал в это время Романов — неизвестно. Единственный источник о нем — грамота начала 1612 года, отосланная из Москвы в Кострому и Ярославль за подписью Романова. Вместе с шестью остальными боярами Иван призывал не оказывать помощь первому народному ополчению (позже распавшемуся), в котором уже сражался Дмитрий Пожарский, а вместо этого… хранить верность полякам. Иван Никитич просидел с ними в Кремле до ноября 1612 года, пережив унижение, страх и голод. Жизнь ему и находившемуся при нем племяннику Михаилу немедленно после сдачи гарантировал Пожарский — он отдал распоряжение не притрагиваться к боярам.
В действительности они даже не были наказаны. За преступления Семибоярщины лично ответил только Федор Андронов: как выскочку его не защищали сословные привилегии. Непримиримому стороннику поляков Салтыкову пришлось бежать: его потомки основали в Польше шляхетский род Sołtyk. В XVII веке часть из них снова перешла на службу России на правах смоленской шляхты после отвоевания нашей страной Смоленска. В конце XVII века Салтыковым (которых недолюбливали за прошлое) тем не менее удалось породниться даже с Романовыми.
Никто — насколько это выступает из источников — не обвинял в предательстве самого царя Михаила. В 1610 году он принес присягу королевичу Владиславу, выполняя решение Земского собора, то есть наряду со всеми. К тому же будущий царь был юн. 1612 год он встретил в возрасте 15 лет. Судя по всему, над ним продолжалась опека: основатель династии жил бок о бок с матерью и дядей Иваном. Выбравшись из кремлевской осады, Михаил испугался оставаться в Москве и отправился вместе с родственниками в имение матери, доставшееся Романовым как приданое.
Именно там разыгрался финальный акт русской Смуты. Разбойничий польский отряд, узнав о прибытии землевладельца, предпринял попытку взять его в плен, но был остановлен смекалкой крестьянина Ивана Сусанина, пожертвовавшего за Михаила Романова своей жизнью. Этот исторический эпизод полюбился правившей династии, благословившей создание картин и даже памятника Сусанину в Костроме. Впоследствии сусанинский рассказ, наоборот, разоблачали как исторически недостоверный. Истина, как всегда, находится посередине. Щедрое пожалование царя Михаила семье Сусанина нашлось среди российских древних актов. Это значит, что смелость, самоотречение и геройство — действительно были. Но вот какой долгий, противоречивый и извилистый путь привел Михаила Романова в его костромскую вотчину, долгое время предпочитали вспоминать с неохотой.