Многовековая традиция
Когда мастерская в Суджанском колледже искусств работала, там пахло деревом и глиной. Глиной — от рождающихся под пальцами студентов суджанских керамических свистулек, горшков, кувшинов. Деревом — от создаваемых музыкальных инструментов. Самые старые и ценные из них, работы первых учащихся почти 40-летней давности, были выставлены на втором этаже, перед входом в кабинет директора — балалайки, гитары, баяны. Новые, не менее ценные, не выпускались из рук и звучали.
Также именно здесь в начале XXI века начали возрождать многовековую традицию ручного ковроткачества. В этом помогали специальные станки, которые достались от сгоревшей в 90-х суджанской ковровой фабрики. Изделия колледжа знали даже иностранцы.
Станки, доставшиеся от фабрики, остались в Судже. Так же как и ковры, и ценные музыкальные инструменты, и глина, из которой рождались свистульки и горшки. Двое преподавателей и двое студентов — они тоже остались в городе, который в августе 2024-го оказался под атакой Украины.
Август
— У нас очень много осталось инструментов, особенно музыкальных. У нас великолепный баян, аккордеон, народный оркестр. До этого мы получили от Министерства культуры 10 млн гранта. Мы все закупили. И оно, к сожалению, осталось все там. И ткацкие станки, и большая коллекция ковров.
С директором колледжа Александром Фесенко встречаемся в Курске в зале областного Дома народного творчества (ОДНТ). Именно руководство ОДНТ в числе первых предоставило работникам культуры из приграничья помещения, чтобы подчеркнуть: искусство и те, кто его создает, не погибли под украинскими обстрелами.
Александр Сергеевич, рассказывая о своем детище, улыбается, говорит, что руководит образовательным учреждением столько, "сколько не живут". Колледжу отдано почти 40 лет — в баянах, коврах, ткацких станках и глине осталась большая часть его жизни. Что сейчас с теми стенами — неизвестно: за город на границе Курской области идут бои. Но кое-что о том, что творится в колледже, директор знает.
— Выставляет фотографии, делает "тик-токи" украинский военный. Мы уже знаем его позывной — Борода. Вот он посадил на стол у секретаря скелет, надел мой мундир казачий, надел папаху, положил нагайку и фотографировался на этом фоне. Фотографировался в концертном зале, где стоит рояль. Мы так долго ждали этот великолепный инструмент. Он там тоже фотографировался, положив автомат на рояль, естественно, фонограмму включил.
Это тоже преступления боевиков ВСУ. И тоже — против мирных, против общей культуры и искусства, которые так бережно хранили студенты и преподаватели. Александр Сергеевич спустя два месяца уже находит в себе силы рассказывать о страшном с улыбкой, но в этой улыбке боли больше, чем в слезах. В остальном не выдает чувств ни мимикой, ни голосом — подчеркнуто вежлив, как и подобает человеку культуры.
— Видели, что баннер наш жгли, думали, что займется и крыша. У нас великолепное общежитие, хорошие гаражи. Там наверняка сейчас жируют украинские наемники. Я думаю, что инструменты и все остальное, все вывезли. Поэтому ждать от них хорошего нельзя. Что там останется? Одному Богу известно.
Он не скупится на подробности, делится и тем, о чем жалеет: не успел отдать знакомым ковры — может быть, кто-то смог бы их вывезти.
— Ковров осталось в пределах 40−50 штук. Я вообще так жалею, что не пораздал никому. Кто знал? Из запасника мы все достали, все повесили на стены. Скорее всего, ничего не будет. Это эксклюзивное все, в единичных экземплярах. Любой из этих ковров, даже не очень профессионально сделанный, все равно шедевр. Я когда думаю об этом, понимаю, что мы потеряли бесценное. Там же у нас есть ковры, которые делали еще первые наши студенты.
И добавляет — это нормально, что не думали вывозить. Никто и предположить не мог, что Суджу оставят больше чем на пару дней.
— Я был в отпуске тогда, и я живу в деревне Куриловке, вообще в километре от границы. 6-го числа перерезали дорогу нам. Я уже не мог никуда выехать. Если бы сейчас началась война, вы бы о чем думали? О своей семье, скорее всего. То же самое и все люди. И они уезжали на день, на два, как все, понимаете?
В колледже 87 студентов, 25 преподавателей. "Сейчас у нас маленькое семейное учебное заведение", — говорит директор. В Судже они оставили не только произведения искусства.
— Спесивцев Юрий Степанович, наш самый заслуженный керамист. Он остался там. Он после инсульта, когда случилось все, таксисты и все кругом спасали свои семьи. Он, может быть, и звонил куда-то, но никто не смог помочь. Остался баянист наш, не захотел ехать. Людей там вывозят в Сумы, говорят, лагеря есть уже в Судже, держат людей наших как щит. Я не знаю, насколько это правда, но мужчин заставляют мины раскладывать везде. У нас пропали две студентки-первокурсницы, они тоже жили в селе Гончаровке, и все. Связи сейчас с ними нет, послали запросы, но они пока без ответа.
"Вам помощь нужна?"
Александр Сергеевич с женой тоже не сразу решились оставить дом. Вечером 7-го собирались со знакомыми — граница полыхала, но люди еще верили, что не придется уезжать.
— 7-го числа сидел на улице, собрались с мужиками. С нами был мужчина, который вывозил вообще всех, у него была машина, его потом застрелили. Причем украинские снайперы, в глаз — это уже после того, как мы ушли, узнали.
Неподалеку от дома директора в Куриловке есть небольшая возвышенность. Все как на картине: холмы, православная часовенка, живописные виды. В августе оттуда хорошо проглядывалось, как украинские танки занимали улицы Суджи.
— С горочки Суджа — как на ладони. Мы бегали с женой смотреть. В четверг, 8-го, когда мы поднялись туда, уже танки пошли по нашим улицам. Эти "Брэдли" — страшные машины, какие-то все темные. И вот они там рассредоточились, поставили танки и начали бить по Судже. Они начали из пулеметов стрелять по улицам для устрашения.
Огородами семья выбралась к реке. Почти 2,5 ч искали брод, который позволил бы перебраться на другой берег. Бежали по окраинам, стараясь не попасть под коптеры, не наступить на мины, оставить позади рев страшных темных машин.
— Я переходил реку с одной сумочкой, да. Все оставил дома. Я как вышел оттуда, так сейчас и живу. Потом шли к мосту, который идет на Плехово. Мы вышли, там вообще никого не было. Нам еще говорили: "Вы через сам центр не ходите, там квадрокоптеры, они били по людям". Мы зашли в Плехово с краешка. Выглянул какой-то дед. Я говорю: "Дайте попить", а он нам: "Вы откуда? Из Куриловки? Уходите отсюда. Ничего вам не дам". Мы пошли дальше, три женщины сидели. Одна знакомая была моей жены, показала, где колодец. С понедельника же все выключили — ни газа, ни света, ни воды, вообще ничего не было. И когда и мы, и гуевцы (жители села Гуево Суджанского района — прим. ТАСС) пытались уезжать из Куриловки, вэсэушники ловили или расстреливали. Женщину убили, которая выезжала. Мужчина налетел на мину — их сразу на дорогах раскидали. Кого мы встречали, мы говорили, что лучше через Куриловку не ехать. А кто все-таки уезжал, то автоматные очереди слышали. Мы пошли к школе. Уже без сил были. Проскакивает какая-то машина. Останавливается. И сдает назад. Выскакивает мужичок: "О! Вам помощь нужна?" Я смотрю на него и понимаю, что это мужчина, которого я подвозил ранней весной до его дома в Гуево. Как камень с души. И они нас довезли через Борки и Уланок (села в Суджанском районе — прим. ТАСС) до Белицы (село в соседнем Беловском районе Курской области — прим. ТАСС).
В Белицах уже стояли автобусы, которые отвезли эвакуировавшихся в Курск.
— Один тоже, этот Коля Кузнецов, который вывозил и которого застрелили, звонил нам из Куриловки, сказал, конечно, что нацисты все у нас вывезли, вынесли. Вот подумаешь: что ждет? Я же немолодой человек, и мне что-то построить сейчас уже сложно. Я свой дом построил пять лет назад. Он был шесть на семь, маленький домик, двухэтажный, но был рай. У нас и парничок был, и курей мы завели, и баньку построил вот только. Ну, теперь все.
Суджа
— Мы говорили, чтобы дали нам хотя бы по автомату, хоть что-нибудь. Мы бы уже свои дома начали защищать, что-то делать. Но тогда никто бы не уехал, там бы все остались. Взрослые люди говорили: "Мы-то знаем местность лучше. Если бы у нас было хоть что-то, мы бы партизанщину такую бы развели, что мало бы не показалось".
Точное количество человек, которые до сих пор остаются в Судже, неизвестно. Люди не смогли выехать по разным причинам — не захотели или нашлось что-то, что оказалось сильнее страха, — например, болеющие родные. С чем придется столкнуться человеку, у которого прикованы к постели родители, а к дому все ближе подбираются вражеские танки? С какими мыслями ты оставляешь человека, давшего жизнь, в городе, по которому бьет артиллерия? Какие мысли терзают прикованного к кровати или инвалидному креслу?
— В самой Судже, в Троицком храме, был отец Евгений. Он вывозил людей. Он, слава тебе господи, вывез мою бывшую жену уже в пятницу, 9-го числа. Он ехал, в принципе, за священником заолешинским (Заолешенка — село в Суджанском районе, в 6 км от Суджи — прим ТАСС). Ну, и когда дочка позвонила отцу Евгению, это было около пяти часов вечера, он ехал в Суджу, а в Судже шел бой, и он побоялся туда ехать. Но заезжал со стороны Махновки (село в Суджанском районе, в 9 км от Суджи — прим. ТАСС), там жила бывшая жена рядом, и она не уехала, потому что маме ее 90 лет. И он 9 августа привез их в Курск. Первого сентября маме исполнился 91, мы отметили. А через неделю она умерла.
Оставившие Суджу жители мониторят СМИ, группы в соцсетях, Telegram-каналы. "Отчетами" о своих преступлениях на курской земле боевики ВСУ делятся охотно.
— Моей нынешней супруги мама осталась там, — Александр Сергеевич не улыбается. — Вэсэушники снимали ее. Они вызывают людей в интернат, сажают там, у них стол специальный есть, заставляют говорить абы что. Но она сказала просто, что жива. Это неделю назад было, а как она там дальше? Ни воды, ни света, ни газа. Вэсэушники-то там наверняка все эти генераторы наши, которые есть, подключают. У них все есть, а у людей-то ничего нет.
У людей остается вера. И ее тоже пытаются отнять.
— Есть у них и целое видео. Из алтаря иконы все вынесли. На Украину везут, — поджимает губы директор. — Отче уже комментарий давал, говорил, что правды сейчас не узнаем, это приедем когда, может, тогда все увидим. Они героические все — те, кто там сейчас.
Будут ткаться ковры, и песни еще зазвучат
Пока мы беседуем, за спиной Фесенко не останавливается работа. Позади него два стола и два станка. За ними — девочки-студентки, его гордость. Они есть — значит, и традиции живы, будут и ковры, и керамика, и музыка. Те самые станки — новые, как говорит Фесенко, не хуже прежних.
— У нас пять точек, где мы занимаемся. Откликнулись наши коллеги, учебные заведения, те, кто в Курске. Что касается оборудования по ковроткачеству, мы с самого начала с и. о. министра культуры региона Робертом Юрьевичем Григорьяном поговорили. Он позвонил директору Курского драмтеатра Сергею Коневу, тот взял на себя издержки по приобретению материалов на наши станки, изготовил их. Причем там великолепные мастера, они нам сделали очень хорошие станки — деревянные и железные. Здесь, в Доме народного творчества, проходят уроки. К счастью моему, нашли возможность приехать все наши преподаватели, те, кто преподает и рисунок, и живопись. Мне очень радостно, потому что, когда коллектив вместе, решать проблемы намного легче. За наши деньги, которые есть, мы приобрели и основу, и нитки, и все подручные материалы по рисунку, живописи.
Студентки работают тихо — выводят узоры на бумаге, сосредоточенно дергают плотные нити, ткут рисунок. Пахнет шерстью и деревом — наверное, почти так же, как в Судже.
— У нас было в Судже раза в три больше этих станков, высокие, и мы могли там ткать и 2,5, и 3 м ковры, — рассказывает директор, — На горизонтальных станках ткут рушники, технология совсем другая. У нас были вертикальные. На тех станках можно было делать высоковорсные или сувенирные ковры, даже ковры-картины. Если плотность очень высокая, то можно сделать и человеческое лицо, и все на свете. Когда к нам приезжали голландцы, они удивились, что у нас в проектах есть ковры большой плотности с европейскими видами. Они сказали, что в Европе ручным ткачеством уже никто не занимается, только машины ткут.
— Так получилось, что на мое директорство самые сложные времена пришлись. В 88-м году я стал директором, и вот с тех пор здесь работаю, — устало говорит Александр Сергеевич. — Юбилей колледжа отметили в мае. Мы рассчитывали на октябрь-ноябрь, но понимали, что никого уже не могли пригласить, потому что у нас квадрокоптеры вот эти летали, били и по машинам, и по всему. Вот так. Вы простите, мне пора на урок.
На прощание он так же горько улыбается. Понятно, что уроки он не оставит. Потому что рядом коллеги и студенты, хранящие образы Суджи — целой, мирной, дорогой.
Алена Пучнина