Мария Чернова. "Здравствуй, товарищ Космос!"

*** Кустится отцовская борода, круглится гнездо приоткрытого рта. Кукушка-язык подтолкнула словцо, оно же — кувырк с тихим звуком "ЦИПсО". Белеют осколки словесных скорлуп, немеют мясные соцветия губ. Малиновый дрон на закате трещал, светила плафон опускался в подвал. Ошпарилась кошка об огненный круг, оплавилась вмиг изоляция труб. На голой коленке чугунной мадам стал виден уродливый сварочный шрам. Надвинулись стены стеклянных домов, накинулись душные стаи платков на девушек белых, как свежий айран. Гадалки сменили Таро на Коран. Мерцает на небе созвездий акне, бывает и дома, и на стороне — лежит меж ажурных оградок-чулок огромной промежностью пышный венок. Смерть в лесу Красиво — в лесу умереть да там и остаться. В свободной манере на мхах распластаться. В коробке из досок червя омерзителен труд. Другое же дело — когда рядом сосны и пруд. Поест червячок и жучок, также птичка и мышь, И вот уже пахнешь росой, белой костью блестишь. Паук смастерит на глазницах вуаль, Скулу мушкой украсит улитки спираль. Пусть не будет уже ни прощаний, ни встреч, В слой культурный культурно желательно лечь. Только это не быстро, как в камне тонуть. Вечности краешек облизнуть. Человек и Космос Космос гостей не любит. Кто же того не знал? — Я со своим! — и тюбик с липкой панели снял, — Я звездолёт из досок в детстве сюда послал. Смотрит из люка строго, прибыл же он не зря? — Здравствуй, товарищ Космос! Не отводи глаза. Я же, ну, натурально, видеть хотел тебя. Космосу так нормально, он никого не звал, но человек нахально взял и в него слетал. Что-то перепроверил. Что-то пересчитал. Космос сперва не верил, подлость подозревал. — Я то, что ты намерил, сам от себя скрывал. Ты, погляжу, в пробирку что-то насобирал? — Снимемся на открытку, будем друзьями впредь. Не превращай же в пытку то, что должно нас греть. Будущее открыто, Прошлого не стереть. — Космос, тебе налито? Не откажи запеть. *** Двухэтажный уверенно прёт, Рельсы вминая в шпалы, Думает наперёд, Какие в пути вокзалы, Станции и платформы Ему не покажутся малы. Машинища крупной формы, Прямого простого нрава, Уважишь лишь светофор ты. То вдоль путей канава, То тёмный лес и ветки, Встретится переправа. В поезде едут детки, А в тёмном лесу — волки, Поезда толсты стенки, Уютны верхние полки. А в тёмном лесу — ели, Елей остры иголки. Минуты, часы, дни, недели. Он, метроном массивный, Ритмично стремится к цели Туда, где мир новый, дивный. Рельсы в траве оборвутся, Обрушатся с неба ливни, Тогда, не успев обуться, Под ливень выбегут детки, Взрослыми обернутся. И волки для них — левретки. *** Я больше не хочу писать стихи. Манерное и глупое занятье. Натяжек зарифмованных проклятье. Есть что сказать — нормально говори! Издание новейшей чепухи Как проститутка в подвенечном платье. Я больше не хочу писать стихи. Манерное и глупое занятье. Молчком пускает рыба пузыри, За что давно хочу её обнять я, А всем поэтам обвязать запястья И на воде образовать круги. Я больше не хочу писать стихи. Как говорит человек То, что лаской на ласку не отзывается, — поломаю. — Мяу! Без толку курице греть своим телом пустое яйцо. — Ко! На прогулку со мной захвати толстый ватный рукав. — Гав! Вымя полно и тянет, но молоко не отдам никому. — Му! В синем пруду не утихнут случайные злые слова. — Ква! Человек — лишь одно из животных планеты Земля. — Я! *** Поэт в России больше не в России. Не все, но многие свалили. И друг, который рядом рос, Вдруг заявил, что — малоросс. Другой душою вышел шире: Мечтает о любви и мире, Находит справа строк исток И ждёт "заветный некролог". А пацифисты-некрофилы В искусствах проверяют силы: Рифмуют "воина" и "вонь", Меняют паспорт на гармонь. "Как это узко, господа! Отчизна… Родина… Страна..." Художник — межпланетный ум — Кладёт на холст капут-мортуум. Кому — беда, кому — удача, Кому — пол-литра на двоих. Лишь дети — что в войну, что в мячик — Играют только за своих. 1956 Мать наварила кукурузы, Осела грузно у крыльца, Не выбирая выражений, Ругает мёртвого отца: "Отец твой был тиран и деспот, Отец хотел тебя убить. Забудь, как он тебя баюкал, Забудь, что научил ходить". Его пальто теперь на бомже, Его портреты сожжены. Лишь в памяти нечёткий образ, Как трубку он вставлял в усы. Так вышло: вечером у клуба Отец наш маму потерял, Когда заморские журналы Перед лицом перелистал. И даже дедушка Владимир Не смог блаженную унять, Везде она наотмашь стала Авторитет отца ронять. Так мы росли, не чуя почвы, Не веря в правду и закон, Ведь подлой вислоухой бабой Был великан развоплощён. Но, наигравшись в спекулянтов И жертв режима и планет, Пора достать отцовский вальтер И отчиму сказать: "Привет!" *** Твоё большое сердце далеко, Стучит с охотой. И я хотела бы не слышать этот грохот. Но — суждено. Твоё могучее дыхание гудит, Как ветер в шахте. Здесь тени железодобытчиков на вахте, И компас сбит. Задумаюсь о ком-нибудь другом — Взгляд сверлит спину. Как дворник кипятком ошпаривает псину, Обдаст стыдом. Ты — чёрный матовый объект, Не отражаешь света, Всегда один — от лета и до лета — Бесцветный цвет. К стене откинусь, как к твоей спине, Скрестив ботфорты. Кому не в кайф дворовые аккорды, Нормально мне. *** Лица смятые, брови сдвинуты по привычке. Непроглядные ряды туловищ в электричке. Едут дедушки, едут бабушки к своим внукам. В сумках стареньких пирожки везут этим сукам.