Советская власть перечисляла Солженицына через запятую с академиком Сахаровым. На самом деле трудно представить себе двух более непохожих людей. Солженицын был русским традиционалистом и считал, что западная цивилизация несется в пропасть. Оказавшись в Европе, он стал неудобным как для евроатлантических политиков, так и для русской эмиграции, а знаменитая пресс-конференция писателя в Цюрихе и вовсе оказалась все закона. О том, как Запад и Солженицын друг другу не понравились, — в материале «Газеты.Ru».

Из ГУЛАГа — в изгнание

Александр Солженицын покинул Советский Союз в феврале 1974 года — точнее, его выдворили из страны с лишением гражданства в качестве альтернативы тюрьме. Одновременно с этим по всей стране сотрудники библиотек начали аккуратно резать на мелкие кусочки все, что писатель успел издать в СССР. Изначально Солженицын получил известность в начале 1960-х годов в эпоху Хрущева, когда его произведения продвигались ради разоблачения культа личности Сталина и как элемент оттепели. Однако быстро стало ясно, что подход писателя для советской власти слишком радикален: в его произведениях СССР представал не страной, где в отдельные моменты происходили «эксцессы», «перегибы на местах» (о таком могли рассказать и спецкоры «Комсомольской правды»), а фундаментально несправедливой, жестокой системой, причем абсолютно лживой и склоняющей ко лжи других. Поэтому в 1966 году Солженицына перестали печатать — в ответ он начал устраивать публичные чтения своих произведений внутри научных институтов. Зато писателя стали с охотой печатать на западе. Сначала в США издали «В круге первом» — про жизнь в «шарашке», тюрьме для ученых с относительно гуманными условиями, но где почти все осужденные невиновны. Название романа же — это отсылка к «Божественной комедии» Данте про ад.

«Нет, уважаемый, вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший высший круг — в первый. Вы спрашиваете, что такое шарашка? Шарашку придумал, если хотите, Данте. Он разрывался — куда ему поместить античных мудрецов? Долг христианина повелевал кинуть этих язычников в ад. Но совесть возрожденца не могла примириться, чтобы светлоумных мужей смешать с прочими грешниками и обречь телесным пыткам. И Данте придумал для них в аду особое место», — говорил один из героев романа.

Спустя всего пару лет творчество Солженицына начало выходить по всему западному миру в формате многотомников. Там людям казалось, что они нашли своего героя — человека, который без оглядки на всемогущий КГБ обличает зло внутри своей страны. Именно за это, «за нравственную силу», в 1970 году писателю дали Нобелевскую премию по литературе. Для советской власти это было как красная тряпка для быка. Видимо, ЦК мерил мир по себе и считал, что если какой-то деятель получил крупную премию, то стал важной персоной, которой положены аналоги обитого кожей кабинета и автомобиля «Чайка» с водителем. Поэтому на борьбу с писателем мобилизовали целый отдел 5-го управления КГБ, которое ходило за ним буквально по пятам. Наконец, когда стало ясно, что никакими «мягкими» методами заставить Солженицына замолчать невозможно, а пытки в органах госбезопасности запретили сразу после смерти Сталина, было решено отделаться от писателя путем ссылки. Знай советские власти, чем это обернется, они бы не вульгарно выпихнули его из самолета в ФРГ, а превратили это в информационно-психологическую операцию против запада.

«Запад летит в пропасть»

Западное общество было в восторге — наконец к ним приехал великий учитель морали, гонимый на родине и принимаемый всеми, у кого есть совесть. Сейчас, думали там, он им без цензуры расскажет, сколь хорошо жить при западной свободе и плохо при советской несвободе. Отчасти они были правы — Солженицын всю жизнь подчеркивал, сколь важна свобода мнений и политический плюрализм, и этим на западе восхищался. Но всего через месяц после высылки он опубликовал к советским властям открытое письмо, после прочтения которого у западных политиков и других русских диссидентов округлились глаза. Вот выдержки из него:

«[Благодаря великолепной советской дипломатии] за 50 лет [CCCР смог] возвыситься от разоренной гражданской смутою страны до сверхдержавы, перед которой трепещет мир <...> Катастрофическое ослабление Западного мира — результат исторического, психологического и нравственного кризиса всей той культуры и системы мировоззрения, которая зачалась в эпоху Возрождения и получила высшие формулировки у просветителей XVIII века <...> Если земной шар ограничен, то ограничены и его пространства и его ресурсы, и не может на нем осуществляться бесконечный, безграничный прогресс, вдолбленный нам в голову мечтателями Просвещения <…> Весь бесконечный прогресс оказался безумным напряженным нерассчитанным рывком человечества в тупик. Жадная цивилизация «вечного прогресса» захлебнулась и находится при конце».

Особенно забавна в этом последняя часть: необходимость ускоренного прогресса была единственным вопросом, по которому СССР и демократический Запад находились в полном согласии и соревновались в этом деле, как в забеге. Солженицын же признал победу в этом забеге Запада — но раз это бег в пропасть, то и бежать рекомендовал России в совсем другую сторону. Писатель стоял на позициях русского традиционализма и национализма и не собирался, будь у него такая власть, превращать СССР в США или ФРГ. Нельзя сказать, что Солженицын сказал что-то для Запада недопустимое. В США и Европе было множество собственных традиционалистов. Да и в целом писатель, хоть и восхитился в письме советской «сверхдержавой», был категорическим противником ядерного оружия и новой мировой войны и призывал советское руководство любой ценой воздержаться от войны с Китаем — разночтения в трактовке марксизма не стоят десятков миллионов новых жертв среди русских. Диссидент-фронтовик был даже за отмену обязательной службы в армии или хотя бы за то, чтоб сделать «воспитание» в ней более человечным. Ясно было одно — с мейнстримными либерально-демократическими и умеренно-социалистическими диссидентами Солженицыну не по пути — хотя по ряду вопросов во взглядах с ними он совпадал.

Живущий не по лжи

Однако это саморазоблачение не привело к тому, что Солженицын стал парией, и Нобелевскую премию у него отзывать не собирались (это и невозможно). Его продолжали уважать как обличителя бесчеловечной тирании и ГУЛАГа, как гуманиста и автора лозунга «Жить не по лжи!». Так называлось эссе, которое автор презентовал на знаменитой Цюрихской пресс-конференции 16 ноября 1974 года. Оно вошло в только что вышедший в СССР самиздатом сборник «Из-под глыб».

«Все статьи Сборника, включая три моих, написаны на родной земле и решают вопросы не извне по отношению к своей стране, но изнутри. <...> Сборник готовился давно, уже три года. Он должен был появиться этой весной в марте-апреле в Москве, и вот эта наша пресс-конференция должна была состояться в Москве. Но моя высылка затруднила окончание работы и затянула: вместо весны вот мы поздней осенью собрались», — пояснял писатель.

Статья о жизни не по лжи стала явным хитом, и в течение последующих десятилетий о ней вспоминали без всякой связи со сборником и даже советской властью. В ней писатель предложил советским людям нравственное кредо:

«Самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь все покрыла, всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!»

Реакция западных журналистов на презентацию была вялой, особенно стало это ясно, когда перешли к вопросам.

«По существу проблем сборника их [вопросов], конечно, не было, а тоже сбились на политику: как понимать наш сборник — как «левый» или как «правый»? — только так, в плоскости, могли они расположить и усвоить. Появление сборника — является ли частью международной разрядки? (И это спрашивает Европа — Россию! Дожили)», — рассказывал об этом Солженицын.

Из эмигрантов на пресс-конференцию приехали только представители «Народно-трудового союза» — единственной группы, которая открыто заявляла о планах по свержении советской власти и пыталась выстроить агентурную сеть внутри страны. Им Солженицын тоже не понравился.

«Они ждали от нас обещания скорой революции в СССР — и никак не устраивало их всего лишь «жить не по лжи», революция нравственная. В. Максимов — просидел безучастно и потом никак не отразил в «Континенте» [журнале], отчетливо не примкнул к нам», — сетовал писатель.

Зато вскоре выяснилось, что выступление Солженицына в Швейцарии было незаконным. Жители этой страны, не имеющие гражданства, по закону от 1948 года не имели права самовольно публично высказываться на политические темы — только с предварительного разрешения. На первый раз полиция ограничилась предупреждением, но в будущем от писателя потребовали обязательно такое разрешение испрашивать не менее чем за 10 дней. Солженицын был вне себя от ярости:

«Десять суток! Фью-у-у-у! Вот так приехал в свободную страну! Да неужели же в свободной стране правительство отвечает за частные высказывания жителей? Почему правительству надо брать на себя ответственность за их молчание? Да мне и КГБ таких указаний не выставляло: не высказываться на политические темы или за десять дней спрашивать у них разрешения! То есть даже так надо понять, что, если я хочу у себя в доме вести политическую беседу с приятелями («закрытое собрание»), — я должен предупредить полицию за десять дней?!».

Поездив еще пару лет по Европе и Америке, Солженицын окончательно понял, что не совсем удобен. Так, он выступил в конгрессе США, где высказался в поддержку войны во Вьетнаме и призвал ни в коем случае не мириться с коммунизмом — в конце концов, в деле свержения «советского тоталитаризма» писатель был неумолим. С другой, он регулярно говорил что-то такое, от чего у людей волосы вставали дыбом. Например, после смерти испанского диктатора Франко и падения его режима Солженицын предостерег испанский народ «от слишком быстрого движения к демократии» — средний западный человек, особенно американец, зачастую не мог даже смысл этой фразы понять. В итоге Солженицын поселился в штате Вермонт. Он стал вести образ жизни затворника, занимаясь исключительно литературной работой, пока, наконец, в 1994 году не вернулся в Россию.