о русской Якутии и её героях

«Улетая домой, в долгом-долгом полёте думала о том, что тем Россия и непобедима: она сделала всё для того, чтобы составившие её народы сумели сохранить свою суть в одной общей русской оболочке. И теперь каждый из этих народов на войне проявляет свою национальную суть, и эти сути, сплавившись, составляют нашу российскую силу».

Прилетев в Якутск, я сразу отправилась в посёлок Покровск на встречу с вдовой Героя России Петра Куприянова. Предупреждали, что разговорить Зинаиду будет сложно, ещё сложней, чем отца Петра, живущего в том же посёлке. Тот ещё не принял гибель сына, а она всё ещё ждёт от него сообщений, постоянно смотрит в телефон, хотя Петра недавно схоронили и на похоронах она, разумеется, присутствовала. Говорили, Зинаида мрачно молчала и когда ей вручали Золотую Звезду, которой Петра наградили посмертно.

По дороге в Покровск я всё разглядывала круглые холмы, укрытые снегом. Над ними уже розовела дымка заката, низкие сосенки, растущие не вразброс, а полосами, расчерчивали холмы тёмными полосами, и в близких сумерках казалось, будто это воины на конях ордой спускаются с холмов. Через два дня я должна была улететь в Москву, взяв финальное интервью у известного якутского режиссёра Никиты Аржакова. Его последний фильм «Тыгын Дархан» — о герое якутского эпоса, правителе, пытавшемся собрать разрозненный якутский народ воедино. По дороге в Покровск я смотрела этот фильм в телефоне, временами поглядывая на холмы. Якутия — совсем другая, сюда лететь почти семь часов. В моём телефоне Тыгын Дархан убеждал старейшин сплотиться и пугал их белыми людьми с огненными палками, разговоры о которых уже ползли по берегам Лены. Но сейчас, в 2025 году, спустя более четырёх веков, у якутов столько Героев России.

Дом Зинаиды пятиэтажный, на сваях. Когда я доехала, снег уже казался синим, а закат растягивался широкой грязно-розовой полосой над скупым горизонтом северного посёлка. Здесь стояли невысокие домики, над ними тянулись низкие электропровода, на одной трубе сизым комком висел дым, словно боялся оторваться от неё и рассеяться в морозном воздухе. За домом спала подо льдом и под снегом река, ничем не отличимая от широкой белой земли.

Потом я узнаю, что Пётр Куприянов, простой рабочий, возвращаясь с работы домой, каждый вечер сворачивал сюда, к реке, подолгу общался с ней и приходил домой со щукой или с налимом. Я представляла себе эту жизнь на Севере, где, кажется, даже время, скованное холодом, течёт медленней. Представляла Петра, живущего в этом доме на сваях и находящего удовольствие в разговорах с рекой, из которой он каждый день брал рыбу. Зачем он отправился на войну?

Увидев Зинаиду, я поняла, что разговор действительно будет непростым. Она сидела на диване в окружении своих четверых детей (от Петра — двое младших). Рядом на столике лежала красная бархатная подушечка с наградами мужа — Золотой Звездой и орденом Мужества. Мне показалось, что предстоящий разговор она воспринимает как мучение, и мне было неловко. Эту неловкость сглаживал только трёхлетний единственный сын Петра: он носился по комнате, прыгал на мать и сестёр. Те, ласково ругаясь, ловили его, он хохотал, чувствуя себя хозяином, и ещё немного, пошёл бы на голове.

Рассказала, как долго они ждали сына и что действительно ждёт от мужа сообщений в чате до сих пор. Она даже сказала мне, что сама умерла, когда умер он, и его гибель предчувствовала за месяц — так ей было всё это время тяжело. И удивляться тут не надо, ведь если два человека любят, они чувствуют состояние друг друга.

Рассказала, что Пётр сам решил идти добровольцем на СВО, и, хоть она и сильно жалеет об этом его решении, её сильно удивил мой вопрос: «Почему он ушёл добровольцем?» Зинаида произнесла общие слова: «Он не мог не отдать долг», и рассказала, что после подписания контракта Петру дали несколько дней, чтобы пожить с семьёй, а он ушёл на реку, но всё равно это были самые счастливые дни для семьи. Я тогда спросила её, вышла бы она за Петра, если б заранее знала, что он погибнет и её постигнет такое горе.

Подумав, она сказала, что да — как и Пётр пошёл бы на войну, даже если б знал, что погибнет.

В следующие два дня я разговаривала с разными людьми. Например, с семейной парой врачей, которые уезжали из Якутии помогать бойцам. Она — в ростовский госпиталь, он — в полевой госпиталь в зоне СВО. Женщина-врач рассказала о своём самом ярком впечатлении: одному бойцу делали болезненную перевязку, он кричал. Тогда она дала ему руку и сказала: «Когда тебе будет больно, жми. Жми со всей силы, хоть сломай мою руку. Это всё, чем я могу помочь». Боец взял её руку, но сжимал едва — даже в момент такой боли он заботился о ней. После перевязки врач плакала на крыльце госпиталя, но не от физической боли. И мужа, и жену удивил мой вопрос: «Зачем вы поехали на войну?» Они тоже ограничились ответом о долге.

Потом я разговаривала с полевой медсестрой, которая была акушеркой, но ушла на войну, жила в блиндаже и принимала там раненых. Мой вопрос «Зачем?» она даже не поняла. К концу второго дня у меня самой появилось чувство: это другая земля, здесь люди не мудрствуют, у них всё просто. Их удивляют жители Центральной России, покинувшие страну в 2022-м, не поддержавшие её в трудное время. У якутов, кажется, всё просто: большой России нужна помощь — значит, надо её защищать.

Последний мой разговор был с режиссёром Аржаковым. Мы встретились в центре Якутска, в театре, у входа в который стояли ледяные фигуры, такие прозрачные на мартовском солнце, словно были изваяны из воды необъяснимой чистоты. «Тыгын Дархан» — фильм жестокий. В нём подробно показаны праздники, свадьбы, схватки, ножевые бои. Один из таких мы видели сейчас, в 2025-м, на СВО, записанный камерой бойца ВСУ. Я сказала Аржакову: «Русские и якуты такие разные. А якуты так искренне выступают за Россию. Значит, всё-таки общего у нас больше, чем различий?» Он ответил, что мы вместе уже четыре века и проникли друг в друга со всех сторон. Вон, в Верховьях, где живут потомки русских ямщиков, можно встретить бородатого и как будто нижегородского мужика, только он стоит и кроет такими отборными словами на чистейшем якутском, что ещё задумаешься, кто тут якут. «Но мы не делим себя на русских и якутов», — сказал Аржаков, добавив, что собирается снять фильм о якутском писателе Кулаковском, который предсказал три войны и всегда призывал якутов держаться русских. «Почему?» — спросила я. «Потому что русский человек широк душой», — ответил он. И здесь, в Якутии, помнят, что произошло с американскими индейцами. У них теперь ни своего театра, ни кино, ни литературы — одни резервации.

Я спросила режиссёра, как он понимал, что снимает по правде события четырёхвековой давности. Он ответил, что определял это по людям — к нему в массовку пришли простые якуты. Одевшись в национальные костюмы, они воспроизводили свадьбы, обряды, но они не могли играть, когда процесс становился неправдивым, отклонялся от сути. И тогда режиссёр понял, что за четыре века с Россией якуты абсолютно сохранили свою суть.

Может быть, потому они и воюют за Россию? Кстати, вдова Петра Куприянова Зинаида с гордостью улыбнулась, когда я спросила её, почему ВСУ боятся якутских мужчин. «Потому что они — выносливые охотники», — ответила она.

К слову, Тыгын Дархан, когда по Лене прибыли первые казаки, встретил их гостеприимно. Он понимал — грядёт другая цивилизация.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.