«Подростки ползали в клубах слезоточивого газа» Гитлер заставлял людей служить себе с малых лет. Как он превратил их жизнь в ад?

Во время Второй мировой войны немецкий учитель Карл Гённер не воевал в гитлеровской армии, но возглавлял ячейку нацистской партии, став не только свидетелем, но и невольным участником многих страшных событий того времени. В школах нацисты старательно пытались вырастить новое поколение европейцев, которые бы слепо верили Гитлеру и готовы были погибнуть ради него. С малых лет они вдалбливали в юные головы чудовищную пропаганду и разжигали ненависть в детях. Как это возможно? Что заставляло людей поддаваться этой агрессивной пропаганде и плодить жестокость? Ответы на эти вопросы спустя десятилетия решил найти внук Гённера — американский журналист Буркхард Билгер. Его «Отечество» — сложная, пугающая, но завораживающая книга о серых зонах морали, ответственности, прощении и шансе на искупление. «Лента.ру» с разрешения издательства Individuum публикует отрывок.

К 1939 году две трети немецких учителей прошли месячные тренировочные сборы в лагерях, которые проводил Национал-социалистический союз учителей. К 1941‑му в качестве дисциплинарной меры официально одобрили пощечины — правда, при условии, что ученики уже в том возрасте, когда не пострадают зрение и слух. В большинстве классов на стене висела или стояла на мольберте карта Европы. Подходя к ней с деревянной указкой, учитель обводил ее границы и постукивал по цветным участкам, давая краткий отчет о новостях с фронта: потопленные корабли, сбитые самолеты, захваченные территории. После этого ученики передавали друг другу стопку немецких газет — подцензурных, само собой, — и вырезали самое «интересное», складывая вырезки в свои папки. Новости появлялись каждый день, но почему-то совсем не менялись. Армия фюрера все время наступала, стойко перенося неудачи. Победа была неизбежна.

В выходные в некоторых районах проходили полувоенные сборы гитлерюгенда: подростки ползали по мерзлой грязи в клубах слезоточивого газа или учились стрелять из базуки по стогам сена.

Самым чистым воплощением этой философии стали государственные школы-интернаты для нацистской элиты. В школах имени Адольфа Гитлера подростков двенадцати — восемнадцати лет обучали в том числе и славянским языкам, чтобы им было проще помыкать будущими подданными Рейха на «восточных территориях». В школах-интернатахНАПОЛАС, которыми руководили эсэсовцы, учеников заставляли работать на фермах и фабриках, чтобы так укрепить связь с «народом», затем подвергали тяжелым физическим испытаниям, например, заставляли драться с эльзасскими собаками. Самыми экстремальными были четырехлетние школы-пансионы в так называемых Национал-социалистических «орденских замках». Туда попадали ультраэлитные выпускники школ имени Адольфа Гитлера. Пансионы эти располагались в глухих, отдаленных местах — в «замках» и казармах с суровыми условиями. В «замке» Фогельзанг в Вестфалии нацисты планировали обустроить самый большой в мире гимнастический зал с оборудованием, убиравшимся в пол, бассейном и девятиметровым трамплином. Этот план, впрочем, им воплотить не удалось. На учениях здесь стреляли боевыми и учились рыть окопы перед наступающими танками. То и дело кто-нибудь из учеников погибал.

К тому времени Карл наверняка уже понимал, что его партией правит безумие, что дикая риторика Гитлера вышла за рамки политического театра и что фюрер каждое слово произносит абсолютно серьезно.

Однако это безумие затрагивало жизнь Карла лишь по касательной. Он лишился работы из-за партийных политических игр, но его просто перевели на другую должность. Он видел зверства нацистов, но никогда не участвовал в них. Он слышал мрачные слухи о лагерях и депортациях, но его работа и домашняя жизнь продолжались как прежде.

Все это изменилось, когда он поехал на тот берег Рейна. С момента, когда он пришел во Францию с оружием в руках и чуть не погиб, прошло двадцать лет. Тогда он был рядовым пехотинцем, стрелявшим в тех, кто стрелял по нему. Теперь он служил директором школы и отвечал почти за двести учеников. Каждое утро Карл надевал мундир, поправлял имперского орла на фуражке и шел через площадь в школу, чтобы выдать детям очередную военную сводку. В этом заключалась его работа — лепить из них граждан нового Рейха.

До его приезда в Бартенхайм процесс этот шел уже полным ходом. Начался он с сожжения книг. Детям выдали повозки, и они ходили с ними по домам — собирали французские книги. В некоторых городках библиотеки лишились практически всех книг, как, например, в Люттербахе, где исчезло около полутора тысяч томов; их место должна была занять немецкая литература и пропаганда. В других местах местные отдавали сборщикам только ненужные журналы и газеты, а книги прятали по подвалам и прочим укромным местам. В Бартенхайме книги сжигали прямо перед мэрией. В Пфаштате груду книг свалили на поляне напротив школьного спортзала и подожгли на рассвете в день летнего солнцестояния. Пока они горели, несколько мальчишек из местного гитлерюгенда пустились вокруг костра в хоровод. Заполыхал «языческий костер нового типа», как написал один ­свидетель.

К такому результату привели четыреста лет борьбы за Эльзас, когда каждый новый оккупационный режим оказывался ожесточеннее и самодовольнее предыдущего. Каждый школьный урок сопровождался теперь идеологической накачкой, каждая экскурсия превращалась в политический митинг.

Здесь шла война с помощью ластиков и мела, таблиц рассадки учеников и словарей. Нацисты выпустили новые учебники, занялись переписыванием истории и заменили преподавателей на «настоящих патриотов».

Некоторые учителя приходили на занятия в форме вермахта, другие — в ледерхозе.

Некоторым ученикам приходилось повторять «Хайль Гитлер!» десятки раз на дню, другие бурчали под нос «Drei Liter!», и им за это ничего не было. Смысл от этого не менялся: теперь мы все немцы. Война была главной темой, она пронизывала все учебные предметы. На уроках математики рассчитывали траектории полета пуль и мощность бомб. На химии заучивали данные о химическом оружии, легочных ядах и веществах, раздражающих горло. На уроках рисования дети рисовали лучи прожекторов и парашютистов в небе. В одном из учебников можно было прочитать, что Леонардо да Винчи был по происхождению немцем и что его исконное имя было Леонард фон Винке.

Недоумение школьников Эльзаса можно было понять. Кто на этот раз захватил власть? Они хорошие или плохие? Борьба за сердца и умы детей шла так давно, что уследить за ней было уже сложно. Большинство взрослых людей в Эльзасе родились немецкими гражданами и дома по-прежнему говорили по-немецки. При этом сами себя они называли французами и говорили, что немцы им враги. Учителя утверждали обратное. Они восхваляли германский народ и развешивали по стенам картинки с типами рас: спортивные представители нордической расы соседствовали с изображениями угрюмых семитов. Еще они заставляли учеников мерить друг другу черепа и так якобы определять происхождение. Что все это значило?

Занятия у Карла начинались как у всех. Когда он входил в класс, ученики вставали и выкрикивали: «Хайль Гитлер!» Он рассказывал им о каких-то песнях, о новостях с фронта и просил сделать вырезки из газет. Но «настоящая учеба» начиналась потом, как мне рассказывали его бывшие ученики.

Как директор школы и член партии, Карл оставался вне поля зрения гестапо в таком маленьком городке, как Бартенхайм, и использовал эту непрочную свободу, чтобы преподавать как всегда: чтение, письмо, физику и математику, историю и языки.

Хуттеншмитту на момент нашей встречи было восемьдесят восемь, он был лысый и сгорбленный, корпус сжат, как клешня. Взгляд его, однако, оставался острым и ясным, а говорил он с упрямой уверенностью свидетеля, дающего показания. Ему было тринадцать, когда немцы пришли в Бартенхайм, и на тот момент он успел уже испытать на себе, что такое война. Он помогал французским военным заложить под городской площадью динамит, который должен был замедлить немецкое наступление.

Эльзас будет перестроен в соответствии с видением фюрера: так обещали нацисты. Начинать следовало со школьников — таких, как Хуттеншмитт. Освоить новую школьную программу было несложно.

В часы, свободные от занятий спортом или физподготовкой, школьники собирали тряпье, кости, металлолом и лекарственные травы для военных нужд. (Зимой 1942 года, вспоминал Томи Унгерер, эльзасцы собрали 3 963 699 старых шерстяных шарфов и 479 589 пар старых носков.) По субботам они отправлялись в поля собирать картофельных жуков — их еще называли колорадскими. Среди немцев ходили слухи, что этого негро-еврейского вредителя завезли американцы.

В бартенхаймской школе работали еще двое немецких учителей — фройляйн Руфф и герр Мейфарт. Руфф, кажется, учила детей строго по программе. Видимо, считала, что у нее нет выбора. О любом отклонении могли донести если не коллеги или местные коллаборанты, то сами дети.

Самоцензура — самая эффективная форма пропаганды. У Мейфарта не было даже такого оправдания.

Те, кто учился у него, вспоминали его как ленивого садиста, с удовольствием следующего нацистским правилам. Он любил пройтись по улицам Бартенхайма, когда для светомаскировки все должны были погасить свет, и бросал камни в окна, где свет еще горел.

В классе он прохаживался по рядам между партами и по собственному произволу лупил учеников деревянной указкой. (Когда Жорж Чилль, который вытачивал указки для учителей, услышал, что вытворяет Мейфарт, он начал наносить на них тонкие насечки, чтобы указки при ударе ломались). Ученики называли его «Мсье Майкефер» — «господин Майский Жук», потому что тот любил с помощью лупы выискивать у них вшей в волосах.