«Если жив, то там классно». Как СВО превращается в семейное дело

Что заставило 60-летнего слесаря добиваться третьего по счету контракта? Для чего на передовую добровольно ушел отец четырех дочерей? Почему мама, некогда не отпустившая сына в Сирию, одобрила его участие в СВО? Спецкор деловой газеты ВЗГЛЯД побывал на одной из крупнейших электростанций Сибири под Нижневартовском, где встретил работников – ветеранов СВО.

– Много тут с нашими фамилиями. Так и называют иногда: Хохло-Мансийский автономный округ, – говорит Василий Гаврилюк, разворачиваясь на въезде в поселок Излучинск, что близ Нижневартовска, ХМАО – Югра.

– А еще как–то называют?

– Юграина, – отвечает «Ипполит».

«Ипполит» – позывной Гаврилюка. В юности на артиста Юрия Яковлева похож был, дразнили так, объясняет он:

– Получается, два с половиной года назад взял с собой это прозвище туда. Прикольно: скажешь «Ипполит», а человек тебе улыбается. Все же это кино «Ирония судьбы» знают – и молодые, и кто вроде нас.

В мае Гаврилюку будет 60. В прошлом году он вернулся на свою прежнюю работу – Нижневартовская ГРЭС, котлотурбинный цех, слесарь шестого разряда. Причина отсутствия на рабочем месте – два выхода добровольцем на спецоперацию, в один и тот же батальон. Причем на вторые полгода командование БАРСа специально выписало «Ипполита» к себе. В послужном списке – Кременная, Артемовск («Не Бахмут никакой», подчеркивает «Ипполит»), Клещеевка. И медаль «За храбрость» II степени.

– Нас, уже вернувшихся, на станции сейчас двое, – говорит Гаврилюк. – Я да Саша Малой. Кстати, тоже юграинец, только местный, коренной.

* * *

– Я родился здесь, – говорит высокий седой парень. – Родители с Украины, все родственники оттуда. Энергодар – мамины, а папины – Кировоградская область. В Нижневартовске всю жизнь прожил, разве что пять лет в Омске учился. Родных братьев–сестер нет, а среди двоюродных я самый младший. С тех пор – Малой. В позывной Малого и взял, как Викторыч своего Ипполита.

Александр, как и Василий Викторович – доброволец. Лет, правда, Малому примерно вдвое меньше, чем Ипполиту. И детей четверо, все дочки. Самой маленькой скоро исполнится три года. Осенью 2022 года, когда Малой ушел на СВО, было полгода, «еще даже не сидела». Среди боевых адресов – Сватово и Авдеевка.

– Фамилию свою называть не боюсь, просто не нужна мне известность, – говорит Александр. – Даже на работе многие до сих пор не знают, что я там был. Большинство через полгода поняли, когда мне награду вручали. Кто узнает – ну, подходят, руку жмут.

– У Саши «За отвагу», и еще надо вторую медаль – «за скромность», – говорит «Ипполит». – Хороший парень. Всего на пару лет старше Ромки моего.

* * *

Нижневартовских Гаврилюков на спецоперации было двое – Василий Викторович и Роман Васильевич. Сын погиб в феврале 2023 года, когда отец завершал свои первые полгода на СВО.

– Очень светлый, добротный мальчишка, – говорит Снежана Сноркина, бухгалтер Нижневартовской ГРЭС и мама мобилизованного. Сноркина знает на электростанции приблизительно всех. Тем более – тех, кто, как и она, работает не первый десяток лет, а то и с самого начала. Что самих, что жен, что вот детей, живых и погибших.

– Вот Ромкин стол, – говорит Гаврилюк-старший. На столе в углу комнаты – портрет молодого человека, медаль «За отвагу» и грамота от главы ЛНР Леонида Пасечника. Все расставлено на знамени подразделения, где воевал Роман.

– «Вагнер», – уточняет отец. – «Кашник».

«К» на личном жетоне бойца – «колония». Роман Гаврилюк попал туда летом 2021 года.

– Дурканул сын, что тут говорить, – говорит отец.

Гаврилюк-младший работал охранником в торговом центре в Нижневартовске. Обходя территорию, нашел кошелек – деньги, карточки, документы. Чуть позже нашел хозяйку кошелька, отдал ей все, как есть – до копейки, подчеркивает отец.

– Но его не отблагодарили, и он обиделся, – полагает Гаврилюк-старший. – И как–то умудрился списать с ее счета шесть тысяч. Видимо, посчитал, что это ему положенная за находку награда.

За кражу с карты Гаврилюк-младший получил два с половиной года. Ущерб невелик, но уже был у Романа срок условный. Причем за нечто подобное:

– Выпивали они с соседом. Надо было добавить. Сосед дал карточку, Ромка пошел за добавкой – и вместе с карточкой соседской сам и загулял. То ли 14, то ли 16 тысяч было [на карточке]. Сосед обиделся, написал заявление… А второй раз за то же самое – рецидив, потому и сел…

О том, что сын из колонии собрался на контракт, отцу – по телефону, на передовую – сообщила жена.

– Я ей: «Ты что, передай, пусть не вздумает», – вспоминает «Ипполит». – Ну позвонил он мне. Я ему тоже: «Ромка, ты чего, у тебя же льгота подходит» – досрочное освобождение, за ум взялся, художником в клубе пристроился, на отличном счету был. «И я вернусь скоро», говорю – мне уже тоже время по контракту выходило, обратно ехать. А он: «То есть ты будешь воевать, а я нет?» Я: «Раз так говоришь, то спокойно выходи, спокойно дождись меня, а на следующий контракт вместе поедем» – ну тогда уже решил, что отдохну и в батальон вернусь. «Нет, папа, – сын говорит, – я заднюю включать не буду»...

– Я подумал, – продолжает Гаврилюк, немного перед этим помолчав. – И сказал: «Ромка, я тобой горжусь». Он… такой довольный, очень рад был. Матери потом позвонил: «Отец сказал, что гордится мной». Мы ж немножко в контрах были – я ж его постоянно пилил: «Ты что натворил-то, за шесть-то тысяч…»

* * *

– Нельзя сказать, что есть какая-то одна причина [пойти на СВО добровольцем] – что просто патриот или просто из-за денег, – говорит Александр, позывной «Малой». – И то, и другое нормально. А еще бывает и то, и другое вместе – уже что-то совсем другое, получается. Просто причин-то еще больше – начиная от желаний, которые с самого детства с тобой…

В армию Александр хотел уйти еще после школы.

– Тогда еще вторая чеченская была, концовка самая, – вспоминает он. – Мама со мной поговорила, сказала: «Сходи в вуз, потом делай, что хочешь». Там женился, первый ребенок появился. Год отслужил по призыву, конечно. Очень правильный жизненный опыт. В Свердловской области служил. Приехал – уже двое детей. Через год с небольшим – трое... Какая военная служба, что тут…

Толком не застав СССР, Александр считает себя человеком советским:

– Мне даже концовки Союза хватило для того, чтобы я стал тем, кем стал. Воспитание, Родина, «надо» – это первая причина, по которой пошел [на СВО].

Вторая причина, по «Малому» – «сильно напрягало, что такое в стране происходит, а я не участвую».

– Не скидывался деньгами, потому что сам сидел в долгах, – перечисляет Александр. – Не занимался волонтерством, потому что маленький ребенок, три дочки в первой семье – тоже здесь в городе живут, когда уходил, все им оставил, общаемся постоянно, я весь их, они все мои, – и, соответственно, дом-работа-дом и больше ничего никуда. Бабушки – и те носки [для бойцов] шьют. А я взрослый мужик с руками-ногами – и никак не участвую. Кого бы не напрягло?

Долгов у Александра было совсем не на одну зарплату. Но это «Малой» просит отнести в самый конец списка причин.

– А пока – причина третья, – говорит он. – То, что ты получаешь в армии, ты нигде на гражданке не получишь. Элементарная дружба и товарищество – то, чего здесь нет. На СВО я нашел это. Когда люди отдают последнее, даже жизнь. За меня жизнь не отдавали, слава Богу, иначе не знаю, как бы жил сам. Но на глазах много чего происходило...

Без номера, отдельной причиной – дети, все четыре дочки. Причем, рассуждает Александр, как аргументом, чтобы в добровольцы не ходить – так и для того, чтобы все же пойти:

– Чему ты в жизни можешь научить ребенка, если сам прошел мимо жизни? Хотелось на своем опыте показать, что такое хорошо, что такое плохо.

– А как показать, если вас не будет?

– Остались бы у девочек мысли, воспоминания. У самой-самой младшей – рассказы обо мне от ее мамы, моей жены. Этого немало, – говорит Александр.

– Меня немного достало, что они после начала СВО стали обвинять меня в том, в чем я не виноват. Я месяцами пытался общаться нормально… Ну вот в конце концов сложилось как в детстве: ты меня обругал ни за что – так я пойду и это сделаю. Раз вы меня обвиняете – ну хоть чтобы за дело, а не просто так.

Отсюда – едва ли не главное спасибо от Александра своим родителям. За то, что они много десятков лет назад уехали с Украины в Нижневартовск.

– Родился бы там – неизвестно, каким бы человеком вырос, с какими мнениями про все вокруг, – говорит он. – Меня много спрашивают, что бы делал, если бы своих двоюродных [братьев] на той стороне напротив себя с оружием увидел. В первую очередь – попытался бы взять в плен.

– А если не получилось бы?

– Тогда бы стрелял первым, – отвечает доброволец «Малой», уже не особо задумываясь. Просто, видимо, и вправду частый вопрос для «Юграины».

* * *

– Местных-то здесь толком и нет, – скорее, на всякий случай подчеркивает Василий Гаврилюк. – Приезжий на приезжем, как обычно на Севере.

Озеро Самотлор, одно из крупнейших нефтяных месторождений еще советской Сибири – это как раз неподалеку от Нижневартовска, Излучинска и других мест, обустроенных специально для освоения и добычи. Строить Нижневартовскую ГРЭС, чтобы потом на ней работать – хороший тон для этих мест. От первого директора Владимира Жабо, который в 1980-е изначально выбирал площадку под стройку в излучине реки Вах (потому поселок при станции – Излучинск) до вот Василия Гаврилюка из котлотурбинного цеха.

Нынешний «Ипполит» на излете Союза приезжал сюда на строительные вахты, «первый блок выгонять». А потом решил и семью свою молодую перевезти – включая недавно родившегося Романа.

– Краматорские мы, – говорит Гаврилюк. – Родни на той стороне много, как у Саши. Общаемся, но редко. Желанием не горим, получается. Когда бандеровские нотки пошли в разговорах, пришлось немножко повычеркивать их из общения. А так-то в Донбассе редкостью бандеровщина была.

Донецких как таковых тут немало. Ныне покойный Александр Пащенко, предыдущий директор Нижневартовской ГРЭС, до переезда в ХМАО работал на Углегорской станции. «Вместо денег зарплату платили фантиками, – читаем в мемуарах Пащенко об украинских реалиях 1990–х. – Высококвалифицированные специалисты требовались на Севере, и я поступил так, как и многие мои земляки-коллеги».

На эту тему Ветеран СВО Кирилл Назаренко: В плену нам сказали, что мы – «обменный фонд» «Село то же, а страна другая». Как поменялись герои у забайкальцев «Не расплакаться и не подвести». Как матери павших бойцов учатся жить дальше

– «А ты из Донбасса? А чего тут делаешь? Что не воюешь?» – вспоминает «Ипполит» разговоры с коллегами в первый год СВО. – Подумал, что и меня же это касается. Пошел в добровольцы еще до Ромкиных бед. Хотя, если совсем по-хорошему – и сам-то я «кашник»...

Гаврилюк-старший дурканул в начале 1980-х. За что попал в свои 16 – не скрывает:

– Идут двое пьяных, один из них с гармошкой. 81 год, с табаком проблемы. А у нас у друга день рождения. Другу – 19, мне – 16, младшему –15. Вышли, стоим, сигареты ищем. «Мужики», просим у них, «дайте закурить». Они на нас: «А, молодежь такая-сякая». Слово тут, слово там, нам… не понравилось, и пошло-поехало.

Отбитую у побежденных взрослых гармошку («Так-то все живы, только легкие телесные» – сообщает Гаврилюк) молодежь, поиграв на ней, забросила в бочку с металлоломом в школьном саду. Следствие нашло в этом цели перепродажи и наживы, а во всем вместе – признаки разбойного нападения. К тому же один из пострадавших был парторгом цеха. Поэтому в свои 16 Василий по приговору получил восемь – выйдя, впрочем, через пять с половиной:

– Взялся за ум, познакомился с девушкой хорошей, в 87-м расписались. Ромка родился в 90-м, и я уехал на вахты. Деньги другие, работы веселее. Иду – объявление: строится Нижневартовская ГРЭС, нужны руки. Пришел, когда первый блок строился. Потом стал и работать тут. Так и остались мы… на сколько, на 35 лет уже?

* * *

– Отец мой покойный запускал первый [блок Нижневартовской ГРЭС] – да, тот, что наш Василий Гаврилюк строил, – говорит бухгалтер Снежана Сноркина. – Я тут – здешняя. Муж мой тут – здешний. И Вадим, сын наш – тоже здешний, то есть со станции. Шикардос, а не династия! Связь поколений – из детки в детку – это про нас, в Югре такое не редкость.

Правда, уточняет она, есть и отличия:

– Когда ребенок не только на одном месте с тобой работает, но еще и на СВО воюет – вот такая на станции я единственная. Так и зовут меня: мама войны.

Нижневартовская ГРЭС – это восемь сотен сотрудников. Процент участников спецоперации – «уверенный и хороший», подчеркивает станционное начальство с традиционной просьбой в цифры не вдаваться. Погибшего младшего сержанта Александра Рыбалова – лето прошлого года, Клещеевка – чтут отдельно: прямо в административном корпусе обустроен небольшой мемориал – цветы, знамена, мрамор, награды. Остальным всячески помогают. В том числе – едва ли не в первую очередь – силами Снежаны Сноркиной. Что-то собрать, закупить, отправить на фронт – силами сотрудников ли, администрации ли, бизнеса ли, – это к ней.

– Вообще-то я могу приблизительно все, когда дело касается наших ребят, – говорит Сноркина. – Станция, поселок [Излучинск], Нижневартовск – неважно. Через любые двери, сквозь любые стены. И раньше могла, а сейчас тем более.

Раньше – стало быть, около десяти лет назад. Когда ее сын Вадим заканчивал службу по призыву.

– Он служил в отборных войсках, – говорит женщина, не вдаваясь в подробности. Кроме одной: по здоровью в указанные войска допускается только группа А1, высшая. А в дальнейшем – чаще всего, на практике – следует сверхсрочная и распределение в спецназ.

В случае с Вадимом это была Сирия.

– Я была категорически против, – вспоминает нынешняя «мама войны». – В нашей стране – что угодно. Но Сирия? Я не понимала, зачем. Не была готова. Просто никак. Я паниковала, бабушка паниковала: «Вернись, буду тебе твой любимый торт печь ежедневно». Поехала к Вадиму, там на КПП не пускают, погода – минус 38 градусов. Но я все равно встретилась с ним. Хотела понять, готов ли он, хочет ли он ехать туда. И поняла, что у него понимания нет...

Демобилизовавшись, Вадим пошел в котлотурбинный цех – «да, где опять же Василий», кивает Сноркина.

– В августе 2022 года сын начал активно заниматься спортом, пробежки делать, – продолжает она. – Я говорю: «Вадим, это похвально, но в чем дело?» Он предложил поехать в лес на квадриках – чего раньше не бывало: я – и квадроцикл? Устроил праздник, накупил вкусняшек, шоколада. Сели. Я понимаю, что он делает это к чему-то. Не понимала, к чему.

Мать поняла это, когда сын сказал: «Осенью что-то будет, а я для призыва – группа номер один».

– Я не та мама, которая говорит: «О, молодец, давай же, вперед». Покажите мне такую маму, которая скажет «Класс, сынок, воюй», – предлагает Сноркина. – Папы – бывают, а мам таких – ну нет в природе. Была тревога. Я в панике билась, не понимая, что делать. Безысходность полная, все цели жизни прекратились, все, для чего жила. Понимала только одно: что он пойдет. У него трое детей, внуков моих – и он пойдет!

Осенью Вадим принес повестку. И через четыре дня – пошел.

– Вот тут, – поднимает палец «мама войны», – было полное понимание, зачем идти. Понимание, что годами против нас копали на Украине. Против моей страны, против нас, против меня. «Я не пойду, Ваня не пойдет, Вася не пойдет – кто тогда?» – говорил он. Вадик был очень окрылен. И горд тем, что у него – со времен срочной – есть знания, навыки. Что он пулеметчик – и, говорят, очень неплохой.

Вопросов из серии «зачем Сирия?» Снежана больше не задает:

– Теперь и с прошлым все ясно. Но главное в прошлом мы – я и другие мамы-папы – сделали: воспитали мужчин с большой буквы.

Сейчас Вадим проходит медкомиссию после ранения. Позади – два с лишним года боев и несколько госпиталей. Скорее всего, полагает Сноркина, спецоперация для сына подходит к концу.

– Слушать, – сразу же отвечает она на вопрос, что можно сделать для ветерана СВО, вернувшегося домой – разумеется, помимо господдержки и «всех форм гражданского одобрения». – Просто слушать и слышать, если они рассказывают. Всем польза: им – выговориться, вам – понять, если сможете.

* * *

«Малой»:

– В июле [2023 года] мы должны были взять гору близ Макеевки в ЛНР. Взять возвышенность, закрепиться и по возможности пройти дальше. За день до того, как нас стали заводить, я заболел конкретно, 39,5. Командир принял решение меня оставить на охране блиндажа и так далее. Меня посадили на радийку – вдруг какая информация, чтобы оперативно передать. В эту ночь я услышал первые реальные переговоры – сколько «триста», сколько «двести». Жутко стало, страшно. На следующий день я пошел к медику – оказалось, что он уже на горе. Ни антибиотиков не оставил, ничего. Понятно, другие задачи немножко. Ротный сказал: «Всё, идем все». Пошел с температурой, весь обвешанный БК [боекомплектом].

«Ипполит»:

– У меня поначалу сложная специальность была. Я – и водитель, и гранатометчик взвода огневой поддержки. Гранатометчиком больше, слава Богу, на полигоне. Несколько недель в окопах, как без того. Лес валил, блиндажи строил – в декабре первого года, по холодам. Потом в ремонте работать стал. Бензопилы ремонтировал, карбюраторы перебирал. Зам по тылу сказал, что вот, человек соображает, и перевел в ремонт. Генераторов до черта, сварки, резки. Спецзащиту [для бронетехники] одним из первых варил – тогда еще не «мангалы» от дронов, а элементарная нормальная защита. Хотя нормальная – понятие растяжимое. Не в смысле чем больше налепишь, тем лучше. Скорее так: больше защиты и меньше помех от нее делу – вот и хорошо.

«Малой»:

– Из последних сил, карабкаясь на карачках, вбежали на эту гору. Заняли точки. На следующий день противник пошел. Отбили одну атаку, вторую, третью. Выкатился наш танк, выкатился их танк. Впервые почувствовал, что такое танковая дуэль, когда они над нашими головами перестрелку устроили, кто кого. Они перекатываются, линии меняются, а все равно над головой.

Там первая моя награда – медаль «За боевое отличие». Представили всю роту – когда мы заняли гору и назад не отошли. И за нашу роту противник выставил цену – по 2 млн гривен за каждую голову. Проверить не удалось, сколько правды – не знаю, но сам рассказ приятный. Ну по-своему приятный, но понятно же, о чем речь.

«Ипполит»:

– Труднее всего, когда ты на войне ремонтник, а материалов нет. Где-то, блин, найди. Где-то, блин, отрежь. Выкрои. Ни кислорода, ни электрода лишнего, ни спецодежды; на меня – целое дело найти по размеру... Гуманитарщикам, кстати, спасибо – когда не просто так, а по заказам нашим помощь пошла. Зато хорошее ощущение, когда удается что-то важное. Пришла к нам мотолыга (бронетранспортер – прим. ВЗГЛЯД) – с дверями позади и только с одним люком наверху. Такая модель была. Экипаж говорит: «Нам бы еще один люк, с ним жизнь понадежнее». Стал вопрос, как его резать. А мне ехать в тыл «буханку» от гуманитарщиков получать для бригады. Подзадержаться пришлось, неделю ждал. Приехал – меня как бога ждут: «Ну очень люк нужен, без тебя никак, только резаком». Вырезал, сварил, чисто как на заводе – сам комбат меня зауважал как специалиста.

«Малой»:

– Когда нас сменили на горе, я тем, кто после нас был, носил припасы разные: жратва, радейки, батарейки для них – килограммов двадцать. Шесть км в один конец, шесть обратно. А если не подвозили, то по десять. Под «птичками» все… которые дроны, да. Первый раз пошел в бронике. Второй раз пошел в бронике. На третий раз подумал: «Если без брони идти, то можно на десять с лишним кило больше пожрать взять пацанам». Скинул с себя броник, больше не ходил на точки с ним. Потом понял, что это самый страшный момент на войне. Что если ты начинаешь на себя забивать, то в конце концов и забьешь. Раз десять так, однако, успел сходить. Тьфу-тьфу-тьфу, жив, не ранен.

«Ипполит»:

– Мне месяц [первого выхода добровольцем] оставался, когда Ромка погиб. Мы-то не знали – ну не звонит и не звонит, всякое бывает. Я в марте домой пришел, отметили 8 Марта. Через несколько дней – звонок: «Ваш сын погиб, вам надо в Екатеринбурге быть уже завтра–послезавтра. Не приедете, мы сами захороним». Сели с женой, поехали. 1400 км, за день на «Патриоте» доехал. Забрали Ромку, привезли. Перед похоронами пришел в администрацию оформлять [место на кладбище]. Мне говорят: «16 тысяч заплатите». За что? «За землю». Меня конкретно перемкнуло: «Он уже жизнь отдал за эту землю». «Идите в сберкассу». У нас тогда была земля бесплатно только пенсионерам. А завтра похороны, а сегодня мне идти в сберкассу платить. Вот это больше всего ударило: что не на месте даже... Сейчас уже не обижаюсь. Ромка – из первых, кто у нас погиб. Никто тогда толком не знал, как надо. Поняли, разобрались во всем...

* * *

– Гаврилюку верьте, он без обиняков всегда режет, – рекомендует коллегу Сноркина. – Совершенно без задней мысли, без подвохов. Что думает – то скажет.

– Ага. Где надо бы промолчать – так я не молчу, – подтверждает он.

Например, про полугодовые добровольческие контракты:

Тяжело – не тяжело, а на третий контракт Гаврилюк в конце прошлого года засобирался вполне всерьез. В тот же БАРС. Тут, однако, запротестовал военкомат, обнаруживший в медкарте кандидата диабет.

– Ну как обнаружили, – уточняет «Ипполит». – Он у меня был и до того. Просто в 2022 году, получается, можно было [в добровольцы] с диабетом. И в 2023-м можно. А теперь разборчивые слишком оказались.

Разругавшись по этому поводу с военкомами, Гаврилюк подался на пересмотр. Пока ждал решения, под конец прошлого года попал в аварию. Сломался не сильно, говорит «Ипполит» – не о машине, о себе. Однако вопрос с третьим контрактом закрылся сам собой.

* * *

«Малой»:

– Год и два месяца службы у меня. Под Авдеевкой был момент, когда 200 метров шел два с половиной часа. Кассеты почувствовал на себе, то есть рядом. Одна «птица» улетела, только голову высунул – прилетает другая. Появился промежуток – перебежал 10 метров. И еще надо увидеть, где тебе прятаться на том месте, куда бежишь. За всю жизнь столько не молился, сколько за эти два с половиной часа. Увидел, что такое разрывной патрон из БМП «Брэдли» – как он попадает в дерево, и что после него остается. И потом опять пришел момент, когда все надоело, делай что должен, и будь что будет. Я просто встал и пошел…

«Ипполит»:

– Не жалею, что сходил. Совсем нет. Кроме того, что с Ромкой так получилось. А там-то – если жив, то классно. Совсем другие отношения. Б****ва нету. А когда есть – своими же вычисляется, пресекается и устаканивается.

«Малой»:

– Как вернулся оттуда, с психологом пытался разложить в голове все. Задавал себе вопрос: почему я остался [в живых], а другие ребята нет. Ответа так и не нашел. Она, психолог, говорит: «Значит, так надо было, и радуйся этому». Есть еще фраза «наверх забирают лучших». Я на самом деле думаю, что я не лучший. Не такой хороший, не такой правильный… Риторические всякие вещи, сколько угодно их говорить можно.

* * *

– Всем, чем уже нас поддерживают, – без раздумий отвечает Гаврилюк на вопрос «чем можно помочь тем, кто вернется на Нижневартовскую ГРЭС после спецоперации?». – Дать работу в руки. Если нужно – по голове погладить. Или наоборот: лишнего не лезть. Особых проблем быть не должно. Со всем, что нужно [ветеранам СВО], нынче навстречу идут. С трудоустройством, с тем, что для семей необходимо…

– С одной стороны, быстрее бы все закончилось, – говорит Александр, то есть «Малой». – С другой – дай Бог, чтобы не стали договариваться на какую-то ерунду. Иначе ради чего всё.