Эрмитаж завершает выставку, посвященную 250-летию Каспара Давида Фридриха

Выставку "Ландшафт души. Каспар Давид Фридрих и Россия" Эрмитаж сделал к 250-летию главного немецкого романтика в живописи. Она рифмуется с проектом "Романтизм. Мечты о свободе" - совместным детищем Третьяковской галереи и Государственных художественных собраний Дрездена в 2020-2021 годах. Из общего - тема, герои, интерес к встречам и перекличкам русских и немецких романтиков. Но разница не менее ощутима.

Понятно, что на юбилейной выставке в Эрмитаже главным героем становится Каспар Давид Фридрих, чьи загадочные пейзажи оказываются наряду со стихами его друга Василия Андреевича Жуковского, одними из основных драйверов русского романтизма. Этот подход, раскрывающий роль немецкого романтика в русской культурной жизни, во многом определяет концепцию выставки. Он потребовал от кураторов проекта привлечения обширного материала: от писем Фридриха Жуковскому и не слишком известных рисунков Василия Андреевича до картин, написанных Лермонтовым на Кавказе.

Открывает выставку в Эрмитаже меланхолический "Восход Луны над морем", написанный Фридрихом в 1821 году. Там два друга, стоя на валуне в море, устремляют взор к легкому паруснику вдали и горизонту, затянутому тучами, а фигуры двух женщин, оставшихся на берегу, едва проступают на фоне темнеющего моря. Сегодня трудно представить, что лунные пейзажи Фридриха со странниками, монахами, двумя друзьями или семейными парами выглядели весьма революционно. Нормальные люди в начале ХIX века пишут солнечные пейзажи, желательно итальянские, а не холодное Балтийское море осенним вечером. Любопытно, что даже в 1902 году, когда немецкий журнал об искусстве публикует репродукцию работы Фридриха "Двое, созерцающих луну" с вопросом к читателям, кто это такой - Каспар Давид Фридрих, ответ, предложенный самой редакцией, звучит так: "Буйный революционер от мира искусства". Об этом "кроссворде" начала ХХ века пишет в своей книге о Фридрихе, недавно вышедшей и на русском, писатель Флориан Иллиес.

Революционность виделась и в выборе сюжетов, и атмосфере картин художника. Как и все романтики, Фридрих открывал родной пейзаж, родную историю, а национальный старонемецкий костюм (тот самый, что во время войны с Наполеоном стал символом сопротивления) становился нарядом персонажей его картин. Ну, а любимые готические мотивы, будь то гроб на краю могилы (разумеется, с якорем и спасательным кругом над ней как символами надежды на спасение души) или крест в горах, отсылали к мыслям о вечном и горнем мире. Собственно, национальный пейзаж, увиденный возвышенным взором поэта, стал поводом к тому, что национал-социалисты к концу 1930-х сделали Каспара Давида Фридриха своим героем: "В творчестве Каспара Давида Фридриха, не сравнимого с творениями никаких иных народов, вечная Германия будет узнавать важнейшие черты своей души в чистейшей форме".

Признаться, похвалы нацистов оказали Фридриху медвежью услугу. После падения Третьего Рейха были все шансы, что этот триумф духовности обернется тотальным забвением художника. К счастью, наследие Фридриха выжило в послевоенных штормах ХХ века. В конце концов мастер не может отвечать за тех, кто использовал его работы в неблаговидных целях почти сто лет спустя после его смерти. Не говоря уж о том, что, как заметил философ Исайя Берлин, глубоко прочувствованные и радикальные идеи зачастую оборачиваются своей противоположностью, когда их приспосабливают к действительности.

В общем, к 1974 году, когда две Германии, и не только они, отмечали двухсотлетний юбилей Каспара Давида Фридриха, его наследие было заметно почищено от "священной ауры". Зато чем дальше, тем больший интерес вызывали сама его живопись и вроде бы бедная на события жизнь.

Полвека спустя Эрмитаж, обладающий одним из лучших собраний Фридриха за пределами Германии, вновь вглядывается в творения этого мастера, открывая в нем прежде всего камерную, лирическую интонацию, а в меланхоличных пейзажах - ландшафт души.

Для понимания этого ландшафта кураторы проекта Михаил Дединкин, Александра Коншакова выстраивают стройную систему перекличек, параллелей с пейзажами, увиденными очами родственных душ. Среди них - верный друг Жуковский, воспитатель цесаревича Александра Николаевича, императрица Александра Федоровна (в девичестве прусская принцесса Шарлотта)… Императрица Александра Федоровна, как и Николай I, были среди основных покупателей пейзажей Фридриха. Пейзажи романтика украшали знаменитый "домашний" дворец императрицы "Коттедж в Александрии", оформленный в готическом духе. Жуковский, который учил русскому языку юную Александру Федоровну, вполне разделял ее религиозность, увлечение средневековьем, готикой и, конечно, живописью Фридриха. Заказы царского двора поддерживали художника, даже когда в Европе интерес к его работам угасал. После инсульта 1835 года именно покупки русского двора дали возможность семье художника оплатить его лечение.

Узы дружбы связывают Жуковского и Фридриха с братьями Александром и Сергеем Тургеневыми. Третий брат Николай Тургенев был приговорен в России заочно к смертной казни как член "Союза благоденствия". Знаком дружбы с братьями Тургеневыми и напоминанием о днях, проведенных в Дрездене, стал пейзаж с тремя фигурами на берегу Эльбы. Картина была подарена Жуковскому художником.

Свои мистические пейзажи Фридрих писал, закрывая деревянные ставни в своем доме на Эльбе: он хотел создавать образы, возникающие перед внутренним взором, а не внешним. Эти зыбкие меланхоличные пейзажи образуют центральный стержень экспозиции. А параллельно идут другие "ландшафты души", увиденные взором внешним. Это, с одной стороны, условное воссоздание готических интерьеров "коттеджа" Александры Федоровны. Как не без юмора заметил Гоголь, "сельские домики, шкафы, ширмы, столы, стулья - все обратилось в готическое. И эти величественные, прекрасные украшения употреблены были на игрушки … Мы имеем чудный дар делать все ничтожным".

А с другой стороны - офорты по рисункам Жуковского с видами Финского залива, Монблана в Альпах, городка Альтдорфа. Аккуратные, точные, но оставляющие странное ощущение, что абрис пейзажа едва ль не менее важен, чем оставленные пустоты белого листа. Словно Жуковский, верный правде природного ландшафта, тем не менее сохраняет пробел для своего любимого "невыразимого".

Маршруты, которые перекидывают мостики между этими "линиями" экспозиции, каждый зритель создает сам. Тут каждый может почувствовать себя "странником", ищущим не достопримечательностей, но пейзажа, созвучного своей душе. Каспар Давид Фридрих - идеальный спутник для такого поиска.