Братская без света и тепла

Тогда, как вспоминают, произведение все читали, обсуждали, спорили. Поэт-пародист Александр Иванов написал пародию "Панибратская ГЭС", начинавшуюся так: Быть может, я поверхностный поэт? Быть может, мне не стоило рождаться? Но кто б тогда сварганил винегрет из битников, Хеопса и гражданства?! Дальнейшая судьба вещи оказалась не очень-то счастливой. Она вышла в одноименном сборнике 1967 года, а потом не переиздавалась — притом, что отрывки из нее печатались, к примеру, в хрестоматии "Современная русская советская литература", в разделе "Ленинская тема в современной литературе" (тиражом два миллиона экземпляров!). Почему вещь оказалась не ко двору в позднесоветские времена — совершенно понятно: она вся проникнута антисталинским пафосом, который после 1964 года стал отовсюду деятельно вымарываться. Да и Холокост, о котором в поэме огромная глава, власти старались не упоминать. Последний раз произведение, по-моему, печаталось в перестройку, в 1990-м году, плюс в многотомном собрании сочинений. В принципе и сегодня: издатели, как я вижу, с удовольствием публикуют стихи Евтушенко (как и Вознесенского, к примеру), но только не эту вещь. Я перечитал ее — и, знаете, наверное, обидно для памяти автора, но правильно ее не перепечатывают. За исключением двух-трех-пяти лирических отрывков она устарела. Весь этот комсомольский пафос покорения Сибири, романтики трудных дорог сейчас смотрится примерно, как агитплакаты советских времен с мускулистыми рабочими — с теплой ностальгической усмешкой. Но когда поэт вдруг сбивается на лирику, это до сих пор звучит. До сих пор звучит хрестоматийное начало (как раз оказавшееся в первом книжном издании на моей любимой 69-й странице): Поэт в России - больше, чем поэт. В ней суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, кому уюта нет, покоя нет. Звучит другое — откровенное, сокровенное: За тридцать мне. Мне страшно по ночам. Я простыню коленями горбачу, лицо топлю в подушке, стыдно плачу, что жизнь растратил я по мелочам, а утром снова так же её трачу. Или явная фронда, замаскированная в "Песню (египетских) надсмотрщиков": Опасны, кто задумчивы. Всех мыслящих - к закланью. Надсмотр за душами важней, чем над телами. Что о свободе грезить? Имеете вы, дурни, свободу - сколько влезет молчать, о чём вы думаете. Но многочисленные вскрики и апелляции к партии и лично Владимиру Ильичу как противовесу культу личности часто производят скорее комическое впечатление: Но Братская ГЭС в свечении брызг грохочет потоком вспененным: "А ты в историю снова всмотрись. Тебе я отвечу Лениным!" __ Шатаясь, шёл я с Лениным проститься, и, как живое что-то, в рукавице грел партбилет - такой, как у него. — Воет метель, завывает. Мороз ходоков корёжит, и Ленин себя забывает - о них он забыть не может. --- В минуты самые страшные верую, как в искупленье: всё человечество страждущее объединит Ленин. — Была Россия - первая любовь грядущего… И в ней, вовек нетленно, запенивался Пушкин где-то вновь, загустевал Толстой, рождался Ленин. Хотел посчитать, сколько там упоминается "Ленин", "партия", "коммунизм", однако в легальном доступе поэмы нет, в Литресе или Букмейте ее к прочтению даже не предлагают. Видимо, по одной простой причине: интерес к ней отсутствует. Так египетская пирамида, неоднократно воспеваемая в поэме как противовес нашенской Братской ГЭС, давно стала памятником. Текст Евтушенко теперь тоже воспринимается скорее как памятник тем, прежним оттепельным временам. Сама-то Братская ГЭС, в отличие от пирамиды (и поэмы) до сих пор работает — приносит свет и тепло.