Все уже написано!
Почему вторичное — это не всегда плохо и как работает литературная оригинальность на самом деле
Что такое оригинальность в эпоху бесконечных рерайтов, отсылок и литературных франшиз? Сегодня писатель легко может вдохновиться мифом, переписать классику на новый лад или встроиться в чужую вселенную — и все это считается творчеством. Но где проходит грань между цитатой и плагиатом, диалогом с каноном и вторичностью? И как понять, где заканчивается влияние, а начинается копия? Литература всегда кормила себя собой — вопрос лишь в том, насколько изящно это сделано. О границах между оригинальным и вторичным в литературе представители книжной индустрии поговорили на дискуссии в Библиотеке им. Н.А. Некрасова в Москве.
Не "о чем", а "как"
Говорят, в литературе все уже написано — осталось лишь расставить героев по местам и подобрать новый шрифт. Французский критик Жорж Польти еще в XIX веке вывел "Тридцать шесть драматических ситуаций", от кражи до самопожертвования. Кристофер Букер в книге "Семь базовых сюжетов" уверял, что любой роман, пьеса или блокбастер сводятся к одному из вечных сценариев: "от нищеты к богатству", "победа над чудовищем", "путешествие и возвращение" и так далее. В русской традиции Владимир Пропп разобрал народную сказку на 31 функцию действующих лиц, которые повторяются, как детали в лего-наборе. И хоть с тех пор прошло почти сто лет, писатели по-прежнему собирают свои истории из этого ограниченного конструктора.
Но что же тогда считать новым, если все уже придумано? "Вопрос не "о чем", а "как". Каждое новое поколение писателей изобретает свое "как". Иногда получается велосипед, а иногда нечто новое, отличающееся хотя бы концептуально. Да и читатели новые подрастают", — сказала Анастасия Шевченко, литературный обозреватель, редактор, продюсер книжных проектов в издательстве "Альпина. Проза". Она также добавила, что критики все равно будут писать, что похожее уже было, а читатели будут восторгаться и просить больше текстов от автора.
Литературный критик и главный редактор оригинальных проектов "Яндекс Книг" Ксения Грициенко не согласна с тем, что литература ходит по кругу. "Мы живем в мире, в котором все меняется, все обновляется. А любой текст — это реакция на актуальное, поэтому она не может быть постоянно одинаковой, и именно на этом стыке рождается новизна", — сказала Грициенко.
Другой логичный вопрос, который вытекает из темы оригинальности в литературе: а кому именно нужна эта оригинальность? К примеру, в фанфиках — это совершенно ненужный аспект. Фанфики — это самая честная форма вторичной литературы, которая не притворяется оригинальной. Это тексты, рожденные из любви к другим текстам: поклонники берут чужие миры, героев и конфликты и переписывают их так, как хочется им — исправляют "ошибки" канона, дарят влюбленным счастливый финал или переносят волшебников Хогвартса в офис Amazon. С одной стороны, фанфик как будто разрушает границу между автором и читателем, стирает ореол "высокой" литературы и превращает ее в игру. С другой — показывает: ничто в культуре не рождается из вакуума. Даже самые великие романы строились на плечах предшественников. В этом смысле фанфики просто делают наследование видимым — и радостным.
— Если ты чуть-чуть переставил исходные ноты, но мотив оказался ровно тем же, а желательно еще аранжировка и саунд, то ты молодец. Люди хотят читать продолжение известной вселенной, вновь встретиться с полюбившимися героями. Люди хотят читать нечто в понятном жанре, но с новой вариацией и с новым твистом, — сказал журналист и преподаватель НИУ ВШЭ Юрий Сапрыкин.
Повторяющиеся сюжеты в литературе — это не тупик, а палимпсест: с каждым новым прочтением старой истории на ее поверхности проступают другие смыслы. Ромео и Джульетта в XVII веке — драма о непокорных детях, в XX — притча о невозможности любви в системе, в XXI — мем, музыкальный номер, видео в TikTok. Истории живут, пока пересказываются, и каждый раз они адаптируются под новые страхи, мечты и язык. Так древний миф о Гильгамеше, пройдя тысячи лет, может воскреснуть в графическом романе о бессмертном киборге, а греческая трагедия — в ромкоме про офисных клерков. Повтор — это не копия, а метод: способ снова задать важный вопрос и услышать на него другой ответ.
На что намекал автор
Литература обожает вести диалоги, обычно с уже умершими великими авторами: одни книги цитируют другие, прячут намеки, шифруют смыслы — и порой напоминают игру в "угадай, откуда эта фраза". Иногда это очевидно: герой открывает томик Пруста или спорит с Кафкой. Но чаще — тоньше и подспудней. Увидел банальную сцену с яблоком — а это уже и Бытие, и "Сумерки", и "Потерянный рай". Проблема в том, что читатель не всегда замечает, когда текст "подмигивает" ему чужим голосом. Отсылка ускользает, если ты не читал первоисточник, и тогда полутон исчезает. Это делает литературу немного элитарной и коварной.
— Если текст перенасыщен цитатами, ты можешь их не опознавать, но все равно чувствуешь, что они есть. Здесь возникает вопрос: а что хотел сказать или сделать автор? Если он зашифровал в тексте литературную игру, которая и составляет смысл произведения, то, извините, некоторые тогда заканчивают читать книгу, не отдохнув с ней. Но бывает, что автор сделал многослойное произведение с множеством аллюзий, и читатель может их не увидеть вообще, но получить удовольствие от чтения, — объяснил Сапрыкин.
Пушкин, кажется, первым в русской литературе превратил цитаты в форму дружеского кода: его стихи полны "приветов" — то Боратынскому, то Вяземскому, то Державину. Он не просто цитировал — он играл, пересобирал чужие строки, как кубики, в новом порядке. В "Евгении Онегине" — отсылки к Байрону, в "Графе Нулине" — шутка над классицизмом. Даже в "Капитанской дочке" мелькают тени Карамзина и радищевского пафоса. При этом, читая его произведения сейчас и не погружаясь во все эти "приветы", читатель получает удовольствие и наслаждается сюжетом. "Эта понятная для пушкинского круга игра, уже непонятна для нас", — добавил Юрий Сапрыкин.
Для издательств вторичность может стать хорошим маркетинговым инструментом. Куда проще "продать" книгу, если можно быстро объяснить, на что она похожа: "это как Гарри Поттер, но в мире киберпанка" или "Стивен Кинг встречает Достоевского". Читателю не нужно гадать — он сразу понимает, в какую эмоциональную зону его ведут. В таких описаниях нет обмана: это своего рода навигация по культурному ландшафту, где новые истории растут из старых корней.
— Как издатель и как человек, который продает книги на ярмарках, во многом в своих рекомендациях читателям опираюсь на то, что именно в новых книгах есть общего с записанным на подкорке у читателя. Я говорю: если вам нравится это, то подойдет и вот это. Я пытаюсь выстроить ассоциативный ряд, чтобы человеку было проще ориентироваться в книжном пространстве. То же самое я делаю как обозреватель и как критик, — сказала Анастасия Шевченко.
Хорошая литература работает на всех уровнях — и для тех, кто узнает в герое намек на Гамлета, и для тех, кто просто читает про парня, который слишком много думает. Читателю не нужно быть ходячей энциклопедией, чтобы наслаждаться книгой: отсылки — это не экзамен, а бонус, вроде пасхалки в фильме. Их можно заметить, а можно пройти мимо и все равно получить удовольствие.
— У текста есть ключевое свойство — быть дружелюбным или не быть дружелюбным. С дружелюбным в целом все понятно, он работает на любого читателя. С недружелюбными текстами гораздо сложнее. При этом мы обладаем некоторой склонностью к мазохизму. Иногда нам хочется испытать эту недружелюбность и, если сравнивать с абьюзивными отношениями, доказать себе, что "со мной этот текст будет другим", я его пойму, интеллектуально я на уровне автора, а может быть, и выше. Это тоже вполне нормальный читательский сценарий, — отметила Ксения Грициенко.
Плагиат или отсылка?
Говоря об отсылках и заимствованиях, нельзя обойти тему плагиата. Иногда заимствования действительно вопиющи. Например, Александр Дюма в "Трех мушкетерах" опирался на "Мемуары мсье д'Артаньяна" Гасьена де Куртиля де Сандра, заимствуя не только сюжет, но и образы героев. Современные авторы также сталкиваются с обвинениями в плагиате. Так, в 2006 году Дэна Брауна обвинили в заимствовании идей для "Кода да Винчи" из книги "Святая кровь и Святой Грааль" Майкла Бейджента и Ричарда Лея.
В начале 2025 года российский литературный мир всколыхнул скандал: в романе Александра Иличевского "7 октября" обнаружили обширные заимствования из чужих текстов. Израильская журналистка Алла Гаврилова обвинила писателя в использовании фрагментов ее репортажа без указания авторства. Позже выяснилось, что в книге также присутствуют отрывки из рассказа космофизика Владимира Мурзина "Приключения в пустыне" и произведений Андрея Платонова. Изначально Иличевский отвергал обвинения, заявляя, что "литература не может существовать без обмена смыслами, словами, буквами". Однако под давлением общественности он признал ошибку, извинился и пообещал внести изменения в текст. Издательство "Альпина. Проза" изъяло и уничтожило бумажный тираж романа, а в электронную версию внесли соответствующие правки.
Плагиат всегда на грани: где заканчивается вдохновение и начинается кража? Особенно в мире, где "все уже написано".
— Важный критерий про заимствования: автор хотел, чтобы мы узнали, что это заимствование, или не хотел? Если ты копируешь чужой журналистский текст, выдавая его за увиденное или подуманное героем, наверное, писатель не очень хотел бы, чтобы это кто-то опознал. В этом нет ни коллажа, ни приема, ни цитатности. Нет никакой цели, кроме того, что нужно было заполнить правдоподобным текстом две страницы. А если автор хотел, чтобы это заимствование было разгадано, то он молодец, — отметил Юрий Сапрыкин.
Вторичное не всегда значит банальное, а первичное — не обязательно великое. Литература живет отсылками, диалогами, заимствованиями и смелыми пересборками. Главное — не прятать вдохновение под чужим именем, а превращать его в нечто свое. Потому что за любым "уже было" всегда стоит шанс сказать: "но теперь — по-другому".
Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты "Реальное время", автор телеграм-канала "Булочки с маком".