Кавалер ордена «Победа», дважды Герой Советского Союза маршал Константин Константинович Рокоссовский (1896–1968), единственный в истории СССР маршал двух стран (маршал Советского Союза и маршал Польши), один из крупнейших полководцев Второй мировой войны вызывал уважение и у Сталина, и у Жукова. Его боготворили солдаты и офицеры, боялись враги и союзники, а он, человек, который командовал Парадом Победы 24 июня 1945 года на Красной площади, так и остался до конца жизни простым солдатом.
Больше 50 лет К. К. Рокоссовский был в строю, — начиная с 1914 года, когда ушел добровольцем на Первую мировую войну, где был награжден Георгиевским крестом. Константин Константинович, один из самых прославленных полководцев Великой Отечественной войны, отличался особым талантом при проведении маневренных операций и готовностью идти на оправданный риск.
Я прочитала знаменитые мемуары Константина Рокоссовского «Солдатский долг» и очень хочу поделиться с вами некоторыми отрывками (вся орфография и пунктуация сохранены). Мы должны не только знать историю, но и помнить о подвигах солдатов, сложностях и промахах и ужасах войны.
В своей книги маршал Советского Союза рассказывает о начальном периоде войны, о том, как планировались и проходили сражения огромного масштаба, изменившие весь ход мировой истории (уничтожение группировки Вермахта под Сталинградом, Курская битва, освобождение Белоруссии, Восточно-Прусская, Восточно-Померанская и Берлинская операции), как складывались взаимоотношения между Ставкой и фронтом. К. К. Рокоссовский вспоминает о встречах с высшим руководством СССР и, конечно, о своих боевых товарищах.
Мощь Германии и промахи подготовки войск Красной Армии
Уже во второй половине тридцатых годов наши Вооруженные Силы имели значительное количество сформированных и сколоченных механизированных корпусов оперативного назначения. Организационная структура Красной Армии и боевая готовность войск полностью соответствовали задачам, стоявшим перед армией социалистического государства. На должной высоте находилась и подготовка командного состава во всех звеньях. Основная масса командиров и политработников имела к тому же боевой опыт, приобретенный в Первой мировой и Гражданской войнах. Наши Вооруженные Силы способны были нанести сокрушительный удар по любому врагу, рискнувшему напасть на Советскую Родину. Правда, в конце тридцатых годов были допущены серьезные промахи. Пострадали и наши военные кадры, что не могло не отразиться на организации и подготовке войск. Нападение фашистской Германии на Польшу и молниеносный разгром ее вооруженных сил, несмотря на мужество большинства солдат и офицеров, и еще более трагический исход военных действий во Франции подтвердили, каким преимуществом обладала Германия, создавшая мощные бронетанковые и моторизованные войска, а также сильную авиацию. С этого момента у нас возобновилось интенсивное формирование механизированных корпусов. Радостно было сознавать, что наконец восторжествовали правильные взгляды и снова у нас организуются столь необходимые для обороны и победы в современной войне крупные танковые и механизированные соединения. В разгар этих организационных мероприятий дошла очередь и до меня.
Приказано отпустить
Служба в Красной Армии, в войсках, располагавшихся в приграничных районах, многому меня научила. Во всяком случае, имел полное представление обо всех мероприятиях, проводимых в войсках, в задачу которых входило обеспечение (прикрытие) развертывания главных сил на случай войны. Боевая готовность этих войск всегда определялась не днями, а часами. Для приграничных районов существовал и особый режим, ограничивавший посещение этих районов не проживавшими здесь лицами. В приграничном районе КОВО в то время происходили невероятные вещи. Через границу проходили граждане туда и обратно. К нам шли желающие перейти на жительство в СССР. От нас уходили не желающие оставаться в пределах Советского Союза. Правда, для прохождения через границу были определены пропускные пункты, но передвижение в приграничной полосе таило в себе много неприятностей для нас. В этой же полосе свободно разъезжали на автомашинах переодетые в штатскую одежду немецкие офицеры, получившие разрешение нашего правительства на розыск и эксгумацию захороненных якобы здесь немецких военнослужащих. Нередки были случаи пролетов немецких самолетов. Стрелять по ним было категорически воспрещено. Характерным был случай, происшедший во время полевой поездки. В районе Ровно произвел вынужденную посадку немецкий самолет, который был задержан располагавшимися вблизи нашими солдатами. В самолете оказались четыре немецких офицера в кожаных пальто (без воинских знаков). Самолет был оборудован новейшей фотоаппаратурой, уничтожить которую немцам не удалось (не успели). На пленках были засняты мосты и железнодорожные узлы на киевском направлении. Обо всем этом было сообщено в Москву. Каким же была наше удивление, когда мы узнали, что распоряжением, последовавшим из наркомата обороны, самолет с этим экипажем приказано было немедленно отпустить в сопровождении (до границы) двух наших истребителей. Вот так реагировал центр на явно враждебные действия немцев. Довольно внимательно изучая характер действий немецких войск в операциях в Польше и во Франции, я не мог разобраться, каков план действий наших войск в данной обстановке на случай нападения немцев.
Растерянность генерал-полковника М.П. Кирпоноса
14 июля я отправился на машине в Киев. В город прибыл ночью и поразился безлюдью и царившей в нем зловещей тишине. Крещатик, обычно в это время кишевший народом, оглашавшийся громкими разговорами, шумом, смехом и сияющий огнями витрин, был пуст, молчалив и погружен в темноту. Ни одной живой души не видно на улицах. Остановив машину для того, чтобы узнать, где можно найти штаб фронта, я закурил папиросу. И тут же из мрака на меня обрушилось: «Гаси огонь!..», «Что, жизнь тебе надоела?..», «Немедленно гаси!..». Раздались и другие слова, уже покрепче. Это, должен сознаться, меня сильно удивило. Уж очень истерические были голоса. Это походило уже не на разумную осторожность, а на признаки панического страха. Что ж, пришлось покориться и быстро потушить папиросу. КП фронта оказался в Броварах, на восточном берегу Днепра. Остаток ночи я провел в штабе фронта, а утром представился командующему фронтом генерал-полковнику М.П. Кирпоносу. Меня крайне удивила его резко бросающаяся в глаза растерянность. Заметив, видимо, мое удивление, он пытался напустить на себя спокойствие, но это ему не удалось. Мою сжатую информацию об обстановке на участке 5-й армии и корпуса он то рассеянно слушал, то часто прерывал, подбегая к окну с возгласами: «Что же делает ПВО?.. Самолеты летают, и никто их не сбивает. Безобразие!» Тут же приказывал дать распоряжение об усилении активности ПВО и о вызове к нему ее начальника. Да, это была растерянность, поскольку в сложившейся на то время обстановке другому командующему фронтом, на мой взгляд, было бы не до ПВО. Правда, он пытался решать и более важные вопросы. Так, несколько раз по телефону отдавал распоряжения штабу о передаче приказаний кому-то о решительных контрударах. Но все это звучало неуверенно, суетливо, необстоятельно.
Фашистские летчики не жалели бомб
А вот еще один пример. Дело было все там же, под Ярцево. Шел жаркий бой. Наступал противник, и наши части с трудом отражали его атаки. Особенно большую помощь им оказывала артиллерия. На моих глазах на гаубичную батарею обрушилась немецкая авиация. Батарея огня не прекратила. Команды выполнялись четко. Командир батареи следил за небом. Видит — оторвавшиеся бомбы летят на позицию батареи, командует: — В щели, ложись! Только взорвались бомбы — и тут же команда: — К орудиям!.. И огонь продолжался. Батарея понесла некоторые потери, было повреждено одно орудие. Но артиллеристы блестяще выполнили свой долг. Это был героизм солдат, возглавляемых достойным командиром. К большому сожалению, не помню фамилии командира батареи — годы стирают многое. Я мог бы привести немало подобных примеров мужества и героизма целых подразделений и частей. В нашей группе войск шла добрая слава о мотострелковом полке, которым командовал подполковник Воробьев. Полк держал оборону на главной магистрали Москва — Минск. На эту часть и на ее командира мы полагались вполне. С каждым днем расширялся участок боевых действий. Противник вводил дополнительные силы. Прибывало войск и у нас. Управлять ими становилось все труднее. Мы по-прежнему со своим КП на колесах держались поближе к передовой. Иначе было нельзя. И штаб наш редел. За десять дней более половины штабных офицеров погибли или же получили тяжелые ранения. Однажды я чуть не лишился самого начальника штаба. Понадобилось срочно выехать на КП фронта, и я необдуманно предложил подполковнику Тарасову взять для поездки вместо «козла» ЗИС-101. А фашистские летчики гонялись за командирскими машинами, не жалея времени, пуль и бомб. Сергей Павлович попал в переплет, попробовал укрыться в придорожном сарае. Немецкий летчик прошил крышу очередями, сбросил зажигательные бомбы. Все обрушилось, и только физическая закалка помогла начальнику штаба выбраться из этого пекла.
Про Жукова
Привожу дословно содержание короткой, но грозной шифровки Жукова: «Войсками фронта командую я! Приказываю обороняться на занимаемом рубеже и ни шагу назад не отступать». На Жукова это было очень похоже. В этом его распоряжении чувствовалось: я — Жуков. Его личное «я» очень часто превалировало над общими интересами (ВИЖ 1989 №6). Не могу умолчать о том, что как в начале войны, так и в Московской битве вышестоящие инстанции не так уж редко не считались ни со временем, ни с силами, которым они отдавали распоряжения и приказы. Часто такие приказы и распоряжения не соответствовали сложившейся на фронте к моменту получения их войсками обстановке, нередко в них излагалось желание, не подкрепленное возможностями войск. Походило это на стремление оградить себя (кто давал такой приказ) о возможных неприятностей свыше. В случае чего обвинялись войска, не сумевшие якобы выполнить приказ, а «волевой» документ оставался для оправдательной справки у начальника или его штаба. Сколько приносили войскам эти «волевые» приказы, сколько неоправданных потерь было понесено!