Что хотел сказать Театр им. Маяковского спектаклем "Разбойники"

Спектакль "Разбойники" в Театре им. Маяковского начисто отрицает высокий посыл классического текста, рассказывая лихую историю слишком энергичных молодых людей, не желающих жить честно.

Премьера Театра им. Маяковского "Разбойники" поставлена Евгением Закировым в необычном жанре "поэтической бойни". Но поэзии в более чем трехчасовом действе не найти: оно удивляет абсолютно бытовой интонацией, подчеркнутым желанием осовременить высокую классику, отсутствием внятной идеи и, соответственно, нравственного вывода, чего в XVIII веке добивался автор.

Спектакль открывается общей сценой, в которой текст предисловия к пьесе разложен на голоса артистов. Он старательно проговаривается, но вряд ли действует на зрителя: реализация задумки такова, что эпизод воспринимается как прием школьного театра, где юные актеры неуклюже пытаются заранее разъяснить смотрящим, что именно предстоит им увидеть, пересказывая эпизоды, в которых не уверены.

Реакция на увиденное и впрямь может быть разной. Режиссер выступает еще и как автор сценической композиции, и это ему мы обязаны неожиданными перебросами из одного места действия в другое, причем не всегда соответствующее оригинальной драме. Начинается спектакль, как положено, в замке Моров, где за длинным мраморным столом, напоминающим погребальный одр (Евгения Шутина воплощает шиллеровские образы в выразительной сценографии - вот уж действительно: "где стол был яств"…), собрались вертлявый Франц (Кирилл Кусков), лишенный романтического демонизма, его отец Максимилиан (Андрей Гусев), покрытый фальшивыми седыми кудрями и опирающийся на прозаические ходунки, и верный слуга Даниэль (Игорь Евтушенко), решенный слегка комически.

Брат-злодей чрезвычайно долго подготавливает отца к страшному известию о нравственном падении его старшего сына, так что даже тому, кто не читал "Разбойников", становится ясно: лжет. Но Максимилиан ничего не замечает, на пару с Францем участвует в юмористических репризах, придуманных режиссером, в конце концов подписывает гневное письмо Карлу, однако утешается невероятно быстро и уходит, бормоча про украденные кораллы. Франц торжествует, картинно потрясает руками, проделывает множество кунштюков, призванных подчеркнуть беспросветную черноту его души, а зрителю тем временем предлагается посмотреть, что же делает его несчастный брат (Макар Запорожский).

Он обретается не то в тюрьме, прикованный к решетке, не то в вооруженном лагере, охраняемый стражей в оригинальном облачении, так что в пору предположить, что дело происходит вовсе не в Лейпциге. Заключенный буйствует, завязывается бой, в ходе которого на сцене появляется первый труп - ростовая тряпичная кукла, начиненная конфетти, при дуновении эффектно обсыпающим красным мертвое тело. Затем (после побега?) Карл внезапно оказывается среди товарищей - абсолютных головорезов, по недоразумению являющихся студентами университета. Юноши - совсем не те романтически настроенные молодые люди, мечтающие об идеях справедливости, что были у Шиллера. Теперь это опасные молодчики, не умеющие ничего делать, но жаждущие богатства и свободы. Их раздражает неожиданно проявившаяся сентиментальность Карла, возжелавшего вернуться в отчий дом. По их мнению, товарища тяготит финансовое неблагополучие, но один из оболтусов уверяет друга: то, что у него нет денег, - "ваще не проблема". Проблема в другом: в отцовском проклятии, свалившемся на Мора без всякой подготовки, так что герой в буквальном смысле озверел, зарычал, вскочил на стол и согласился с коварным предложением отправиться грабить в Богемские леса.

Отсутствие внятной мотивации поступков всех персонажей обескураживает. В качестве доводов зрителю предлагаются лишь энергичные вопли и пробежки по столам. Только что молодой человек в подтяжках на голое тело был непутевым студентом (хотя бы согласно тексту) - и вот он уже разбойник. Его брат, тоже дико зарычавший, решается извести отца и овладеть - буквально, физически - невестой Карла Амалией (Кира Насонова). Актриса - чуть ли не единственная, кто следует игровому рисунку, соответствующему пьесе Шиллера, но чересчур современная интонация смазывает впечатление.

Но хуже всего юмористические репризы, придуманные режиссером. Интрига Франца с ложным сообщением о гибели брата представлена как длиннейший номер, где подкупленный обманщик (Иван Сапфиров), облаченный в нелепый соломенный парик, вдохновенно плетет, что Карл оказался в армии "без рейтуз, трусов и носков", изображает его "подвиги", среди которых - прыжки в сторону и вверх, доставая из огромного чемодана несуразный реквизит (цветной мячик обозначает "убившее" героя ядро), и поднимает тост за помин его души. Зал смеется, и вряд ли кто-то помнит, что смотрит высокую драму. Кажется, Евгений Закиров неверно понимает романтическую иронию, но это проблема не его, а Шиллера.

Меж тем действие идет своим чередом - в согласии с сюжетом, но без очевидной концепции и нарастания напряжения, характерного для пьесы. При этом на сцене множатся трупы, громоздятся ужасы, Карл рычит и без конца вступает в фехтовальные поединки, его брат превратился в совершенно карикатурного злодея, обращающегося в зал с бытовым пояснением своих черных поступков. Эта будничная интонация уже не удивляет. Среди переводчиков текста значатся М. Достоевский, Н. Ман и Т. Зборовская. Хотелось бы знать, в каком именно переводе один из героев восклицает: "Обалдеть! Я с вами разговариваю!" - а Амалия отвечает: "Даниэль, отсохни!"

К финалу "отсохнут" все. Зачем молодому режиссеру понадобилась шиллеровская драма - и впрямь архаичная, но все же по-прежнему поражающая читателя, знакомого с литературно-историческим контекстом, - так и остается не выясненным.

Гора трупов из наваленных тряпичных кукол, укрытая слоем багрового конфетти, не может рассказать, о чем спектакль Театра им. Маяковского. О том, что нехорошо быть разбойником? Что месть - не христианское чувство? Что ложно понятые идеалы вкупе с отчаянием всегда заводят в беду? Декларируется, что так, но для проникновения в оригинальный замысел лучше все же ознакомиться с пьесой.