Оруэлл на передовой: как мыслить ясно, когда вокруг руины

Сборник "1945. Руины. Военные репортажи" показывает Джорджа Оруэлла не как пророка, а как живого участника войны идей, слов и смыслов

До "Скотного двора" и "1984" Джордж Оруэлл был не тенью тоталитаризма, а его свидетелем — въедливым, резким, неравнодушным. В книге "1945. Руины. Военные репортажи" собраны тексты, написанные на изломе истории. Радиоэфиры, газетные колонки, яростные рецензии — это голос человека, который не только видел будущее, но и пытался его остановить.

Честность на службе у пропаганды

Когда в декабре 1941 года Джордж Оруэлл пришел работать на Би-би-си, ему поручили почти невозможное: убеждать индийскую аудиторию, что Британская империя не зло, а опора в борьбе с нацизмом. Индия тогда не имела своей радиостанции. Немецкие и японские эфиры на хинди и урду звучали по всей стране, атакуя союзников в сознании простых индийцев. А сам Оруэлл, бывший колониальный полицейский из Бирмы, давно и публично выступал за независимость Индии. Что мог он сказать, не предав себя?

Его работа заключалась в том, чтобы писать еженедельные радиосводки для Восточной службы. Он сам редко выступал в эфире, но каждую неделю в течение полутора лет его голос звучал в голосах дикторов, которые зачитывали его тексты в эфире для миллионов слушателей на субконтиненте. Перед ним стояла двойная задача. Быть правдивым. И быть полезным. А между ними — пропасть. В первой части книги "1945. Руины. Военные репортажи" эти тексты собраны впервые.

Такая строка вполне могла бы войти в устный доклад Партии из романа "1984" — под аплодисменты и телеэкраны. В другом выступлении он называет Сталина "великодушным и мудрым человеком". Это тот самый Сталин, которого Оруэлл презирал, о чьих преступлениях знал больше, чем большинство современников. Пропагандист и разоблачитель лжи — в одном лице.

Почему он соглашался на это? Ответ — в особой форме героизма, которую практиковал Оруэлл. Он верил, что лучшая пропаганда — это честность. Или, как минимум, честность в пределах дозволенного. Он рассказывал про Перл-Харбор, катастрофу в Сингапуре, трагедию Сталинграда — и не умалчивал, что война идет плохо. Его тексты не кричат, не умиляют, не убаюкивают. Они сохраняют достоинство. Даже если это тщательно отредактированная правда.

История появления этих текстов — отдельный детектив. Они десятилетиями считались утраченными, пока исследователь У. Дж. Вест не нашел их в архиве Би-би-си. Оказалось, что тексты тщательно хранились — вместе с комментариями цензоров, вычеркнутыми "сомнительными" фразами. Эти вычеркивания не менее красноречивы, чем сами тексты. По ним можно судить, где проходила линия дозволенного и как часто Оруэлл ее пересекал. Иногда — слишком смело. Иногда — с предательской осторожностью.

Миф о "святом Оруэлле" разрушается под тяжестью этих строк. Он был не пророком — а человеком. Не символом истины — а государственным служащим с хорошим слогом. Иногда он мечтал о государстве, поддерживающем писателей. А иногда — убежденно утверждал, что государство — враг писателя. Он говорил, что не терпит авторитаризма — но в эфире восхищался сталинскими реформами. Он выступал за независимость Индии — и одновременно писал тексты, призванные эту независимость отложить на неопределенный срок.

Радио было телевидением своего времени. Оно захватывало внимание быстрее, чем газеты. Его слушали семьями. Его боялись. И Оруэлл, как прирожденный стилист, мгновенно уловил ритм, темп, звучание правильного радиоэфира. Он писал для "внутреннего уха". Его фразы ложатся в эфир так, будто их шепчет вам в комнату человек, который знает, что и как сказать. Простой, ясный, но не примитивный. Убедительный, но не грубый.

На этом фоне особенно ярко проступают идеи, которые он, возможно, сам тогда еще не осознавал. Исследователи предполагают, что именно в эти годы родились образы и механизмы будущего "1984": нейтральный язык, обтекаемые лозунги, спокойная диктатура. И сама Би-би-си стала для него прототипом того, что позже будет названо Министерством Правды: гигантская безымянная структура, вещающая без конца и без адресата. В этом смысле радиотексты Оруэлла — это своеобразная лаборатория "новояза".

Но, пожалуй, главное открытие этих материалов не политическое, а человеческое. Оруэлл оказывается не "антикоммунистическим святым", как его часто изображают, а фигурой трагической. Он делал выбор — каждый день. И делал его в тумане. Он не знал, прав ли. Он знал только, что должен попытаться быть честным хотя бы немного. В этом его настоящий подвиг. Не в разоблачениях, не в прозорливости, не в обличениях. А в попытке сохранить в себе человека. И не превратиться в ту машину, которой он формально служил.

Оруэлл на линии фронта

Джордж Оруэлл не был фронтовым репортером в привычном смысле. Он не ходил по траншеям в каске и с блокнотом. Его окоп — это страница. Его оружие — ясный беспощадный язык. Во второй части книги "1945. Руины. Военные репортажи", в статьях, написанных с 1943 по 1945 год, Оруэлл возвращается к своему главному делу: разоблачению лицемерия, вскрытию идеологических ловушек, разгрому штампов.

Один из самых ярких текстов периода — лондонские "Письма" в американский Partisan Review. Эти колонки — будто телеграммы из осажденного города, в которых сквозь обломки зданий проступают обломки смыслов. Оруэлл чувствует, что война идет не только в воздухе, но и на полосах газет, в радиопередачах, в головах слушателей. Он описывает, как Лондон постепенно привыкает к разрушению. Люди продолжают пить чай среди руин, а бюрократы — плодить безумные инструкции. Здесь нет героизма, только упорство. И в этом правда войны, которую не покажут в кино.

С 1943 года Оруэлл ведет колонку As I Please в левой газете Tribune. Это тексты без формата и цензуры. Политика, литература, быт — все перемешано, как в настоящей жизни. Он пишет о бессмысленных лозунгах лейбористов, о манипуляциях в печати, о том, почему "свобода — это право говорить то, что люди не хотят слышать". Оруэлл бьет по своим. Он не терпит партийных догм, даже если они "свои". Он выступает против коммунизма не потому, что он "антисоветчик", а потому что видел, как коммунисты в Испании уничтожали своих союзников. Он не забыл, как обливали грязью умерших анархистов. И теперь — не простит.

Некоторые статьи из этого периода возвращают к опыту, который стал основой для книги "Дорога на Уиган-Пирс". Например, заметки о лондонских трущобах и отчаянной бедности рабочих районов. Это не просто социология. Это боль. Он описывает дома без туалетов, детей с опухшими животами, стариков, греющихся на кострах из мусора. Но делает это без жалобного тона. Он пишет как врач, который знает: чтобы лечить, надо сначала поставить точный диагноз. И этот диагноз неутешителен.

Рецензию на сборник Джорджа Оруэлла "Дорога на Уиган-Пирс" читайте здесь.

Книга "1945. Руины. Военные репортажи" — ценнейший документ эпохи. Но не без шероховатостей. Есть тексты, которые выглядят скорее черновиками идей, чем полноценными эссе. Местами — перегруженность деталями, как будто Оруэлл боялся упустить хоть что-то. Но даже здесь чувствуется: он пишет не ради публики. Он пишет, чтобы зафиксировать правду. Даже если завтра никто не вспомнит его имя.

Как Оруэлл разгадал "Майн кампф"*

Весна 1940 года. Франция пока цела, Британия держится — хотя все больше похоже на паузу перед апокалипсисом. И вот, в этот самый миг, когда время будто затаило дыхание, Джордж Оруэлл берет в руки "Майн кампф"* и пишет рецензию. Не просто рецензию — остроумную, отточенную, жесткую, а почти эссе-предсказание. Пытаясь понять: почему этот человек с лицом несчастной собаки, с фанатичной идеей крови и почвы, покорил нацию?

Фраза звучит сегодня как вызов. Но в этом и есть сила его анализа: он не отказывается смотреть в бездну, даже если бездна смотрит в ответ. И да, в этом взгляде есть что-то опасно сочувственное. Потому что, как замечает автор, он "мученик, жертва, Прометей, прикованный к скале, самоотверженный герой, который в одиночку бьется с невероятными злосчастьями". Почему? Потому что понять зло — значит лишить его мистического ореола. А значит, ослабить.

В отличие от нас, знающих о концлагерях и Холокосте, Оруэлл пишет накануне. Он еще не знает ужаса 1941 года, не догадывается, что "период истерии", как он выразился, продлится дольше, чем все предполагали. Но его аналитическая точность поражает. Он видит не только суть, но и последствия. Видит — и предупреждает. Он цитирует:

Оруэлл понимает, что у Гитлера нет гибкости. У него есть план. Ригидный, фанатичный, составленный 15 лет назад, — и именно поэтому страшный. Этот человек не торгуется. Он ждет момента. Проницательность Оруэлла поражает. Он понимает, что Пакт Молотова — Риббентропа, заключенный между СССР и Германией в 1939 году, для Гитлера не более чем "изменение расписания". Через год Германия действительно придет в Россию. Начнется операция "Барбаросса". Сталин окажется парализован, а Европа войдет в свою самую темную эпоху. Но, пожалуй, главный поворот этой рецензии не в политическом анализе. А в том, как Оруэлл вскрывает психологию фашизма. Он пишет:

В этой фразе — вся тревожная правда о человечестве. Да, фашизм не предлагал уюта. Он предлагал героизм. Страдание. Смерть. Но смерть — ради великой идеи. И миллионы откликнулись. Это страшное признание. Но честное. И невероятно важное сегодня, когда различные идеологии снова обещают не комфорт, а величие. Не здравый смысл, а врагов и барабаны.

Рецензия Оруэлла — это не только взгляд на Гитлера. Это зеркало, в которое он предлагает посмотреть каждому читателю. Разумеется, сам Гитлер у Оруэлла — фигура отталкивающая. Но при этом разгадываемая. Почти литературный персонаж. Человек, который в одиночестве, в нищете, пережил окопы, ранения, госпитали и унижение проигрыша. И который смог превратить свою обиду в машину войны. Это психологический портрет, а не политический приговор. И в этом его ценность.

Конечно, можно упрекнуть Оруэлла в том, что он все же недооценил масштаб трагедии. Что он, как и все, думал: "ну, ненадолго хватит людей на истерию, потом устанут". Что здравый смысл все же победит. Что Германия очнется. Этого не случилось. Фашизм оказался куда более живучим, чем он думал. Но сам факт, что он заглянул туда, куда другие не решались, делает этот текст невероятно важным.

Показательно и то, как в 1939 году в Британии выходило издание "Майн кампф"* с примечаниями, оправдывающими фюрера. Гитлер еще был "порядочным": он раздавил немецкое рабочее движение. И этого для буржуазии хватило. Оруэлл язвительно замечает:

Режим, который казался "цивилизованным" ровно до того момента, пока не пошел маршем по Европе. И эта переменчивость мнений — еще одна угроза, которую Оруэлл выносит на поверхность. Оруэлл называет будущее фашизма "чудовищной, безмозглой империей, в которой ничего не происходит, кроме подготовки молодых людей к войне и бесконечного производства пушечного мяса". Это — не образ. Это — Европа 1941 года. Это — подножие печей. Это — Берлин в 1945-м.

И, возможно, самая горькая ирония этой рецензии в том, что ее автор, один из самых дальновидных интеллектуалов века, все же немного ошибся. Он недооценил. Он надеялся на разум. Но разум тогда отступил. Впрочем, он и сам писал: "Если свобода вообще что-то значит, то она означает и право услышать то, чего они не хотят слышать". И в этом смысле его рецензия на "Майн кампф"* — живая иллюстрация этой формулы.

Издательство: "Эксмо"Перевод с английского: Александр МовчанКоличество страниц: 224Год: 2024Возрастное ограничение: 16+

Екатерина Петрова — литературный обозреватель интернет-газеты "Реальное время", автор телеграм-канала "Булочки с маком".