Смерть героя

Ибо, отметив про себя определенные натяжки и слабые места, на которые прежде просто не обратил бы внимания, от всей души порадовался явным творческим удачам автора и замечательным художественным находкам, которых в глупом нежном возрасте и вовсе не заметил бы. Главный герой повести лейтенант Третьяков – юноша: ему еще нет двадцати. Взгляд его – пристальный, искренний и чаще всего сочувственный. Но в то же время это взгляд как бы сквозь прорезь прицела, причем обращенный не только на врага, но и на своих – тех, кто по одну с ним сторону от линии фронта. Герой все подмечает, несмотря на юные годы – все понимает и ничего не забывает и не прощает. Фото: Страница "Библиотека - филиал №28" ВКонтакте Вот по пути из госпиталя и учебки на фронт он вдруг обнаруживает, что за продукты нужно платить, и решает продать казенное полотенце. Но он его не продает – брезгливо отдает за полцены и не кому-нибудь, а суетливым мужчинам призывного возраста, сумевшим уклониться от войны. Вот Третьяков делится пайком с молодой привлекательной женщиной, понимает вдруг, что та готова отблагодарить его по-своему, по-женски, и практически сбегает от нее. А вот у него появляется спутник – старший лейтенант Таранов: холеная и лощеная тыловая крыса, охочая до пьянства и баб, а еще больше – до уютной должности при штабе – подальше от линии фронта, поближе к начальству. И Третьяков демонстративно уходит спать из уютной нагретой хаты в холодный, набитый рядовыми бойцами амбар. Тыловые впечатления смущают Третьякова. Его привычная картина мира, его представления о добре и зле утрачивают равновесие – вот-вот рухнут. Но тут он оказывается на огневом рубеже, и юношеский максимализм вновь нащупывает под ногами твердую почву – мир становится четким и ясным: враг – впереди, а все, кто рядом, плечом к плечу – свои. Жизнь героя постоянно висит на волоске. Смерть уже осенила его своей метой, но всякий раз он каким-то чудом от нее ускользает – всякий раз гибнет кто-то другой, как бы вместо него. Читать про эти жмурки-пятнашки страшно, да и сам Третьяков явно испытывает страх. Но это чувство – привычно и обычно на войне. Зато не остается времени и места для сомнений и рефлексий. И хотя само название повести явно намекает, что своего двадцатилетия герою отметить не суждено, хотя начинается рассказ с обнаружения через много лет после войны безымянной солдатской могилы, все равно до последнего хочется верить, что к лейтенанту Третьякову все это не имеет отношения, что именно ему повезет, и он не окажется среди тех, кого автор назвал навеки девятнадцатилетними. Заглавие для данной статьи я позаимствовал у английского прозаика, представителя так называемого "потерянного поколения" Ричарда Олдингтона. В своем романе британец тоже долго и упорно подводит своего персонажа к летальному исходу и при этом не перестаёт терзать читателя надеждой на то, что его герой сумеет-таки этого самого исхода избежать. И хотя никакого иного исхода в обоих повествованиях нет и быть не может, мы до самой последней страницы будем уповать на то, что минует чаша сия и капитана Джорджа Уинтерборна, и лейтенанта Владимира Третьякова. Повесть Бакланова – замечательно художественная вещь. Нередко автор как бы возвышается над схваткой – пишет чуть отстраненно, будто наблюдая за событиями сразу с двух сторон: "Ночами по хлебам уползала разведка: к немцам – наша, к нам – немецкая". Или вот тут – будто о приливе и отливе: "А здесь, сколько едут, все так же прощально греет солнце эту осеннюю землю, по которой дважды прокатилась война и в ту и в эту сторону". Необычность взгляда автора касается не только географии, но и хронологии описываемых событий: "По своим законам текло время на войне: что было давно, иногда приблизится ясно, словно это вчерашнее, а самое долгое, самое нескончаемое то, что происходит сейчас". Пространство и время у Бакланова связаны неразрывно – зачастую и не заметишь, где заканчивается одно и начинается другое: "А даль впереди, за стволами сосен, вся золотая, манила, как непрожитая жизнь". А вот как выглядит в повести смерть – чужая, вражеская, но все равно смерть: "Немец начал распрямляться, распрямляться, мучительно-сладко потянулся спиной, куда вошла очередь, выгнул грудь; поднятые, судорогой сводимые руки завело за плечи…". Как описано, а? не смерть – цыганочка с выходом. И подобные живописания у Бакланова – сплошь и рядом. С одной стороны, излишние, неуместные, даже кощунственные какие-то красивости, а с другой, за что еще любим мы литературу, как не за эдакую вот красоту? Ну, и напоследок традиционно актуальная для меня и, полагаю, еще для какой-то части любителей аудиокниг тема. В "госпитальных" главах повести одним из ключевых персонажей становится потерявший в результате контузии зрение капитан: "Ройзман теперь всю свою жизнь заново проходил по памяти и то, что зрячим не замечал, хотел задним числом увидать". "Для него теперь только то зримо, что было в прошлой жизни". Все так, Григорий Яковлевич. Именно так. В самую, что ни на есть, точку. Григорий Бакланов. Фото: © РИА Новости / Виталий Арутюнов Свой дебютный рассказ "Выговор" будущий писатель опубликовал под собственной фамилией: Григорий Фридман. Однако уже в следующей публикации появляется псевдоним, под которым он и прославится, и который автор "Девятнадцатилетних" позаимствовал у юного героя романа "Разгром" весьма уважаемого им Александра Фадеева – мальчишки-адъютанта партизанского командира Осипа Левинсона. Признаться, не помню там такого персонажа. Тем интересней было выяснить этот факт. Повесть "Навеки – девятнадцатилетние" впервые увидела свет в 1979 году в майском номере журнала "Октябрь". Именно по этой публикации в августе 1980 года была сделана запись на Центральном полиграфическом учебно-производственном предприятии Мосгорправления Всесоюзного общества слепых (ныне – студия "Логос ВОС"). Текст прочитал Александр Потоцкий. Впрочем, еще в 1979 году на Всесоюзном радио прозвучали отрывки из повествования в исполнении Олега Анофриева. Того самого, который и Львёнок с Черепахой, и поп с его работником Балдой, и весь бит-квартет бременских музыкантов с Трубадуром, разбойниками и Глупым Королём в придачу. Прозвучал в той радиопередаче и голос самого автора, рассказавшего об истории создания повести и поделившегося некоторыми художественными и мировоззренческими наблюдениями. К примеру, что литература о войне, написанная теми, кто в войне не участвовал, – вторична. И что главная задача литературы о войне – рассказать правду, причем рассказать ее точно и мужественно. Думаю, по прочтении "Девятнадцатилетних" ни у кого из читателей не возникнет сомнений, что с подобной задачей Григорий Бакланов справился блестяще. Год спустя на том же Всесоюзном радио заключительные главы повести прочитал Олег Табаков. Далее следует перерыв – новая аудиоверсия книги вышла лишь в 2002 году на киевской студии УТОС в исполнении Игоря Мурашко. В октябре 2009 года редакционно-издательский отдел Кемеровской областной специальной библиотеки для незрячих и слабовидящих предложил на суд читателей свою запись книги в прочтении Ларисы Юровой, и это, на мой взгляд, лучшее, что случилось с повестью при переводе из текстового формата в звуковой. Чуть позже была еще любительская, но вполне симпатичная запись Павла Беседина, однако, повторюсь, сибирский вариант кажется мне оптимальным. Странным образом ни единой озвучки от официальных общедоступных лейблов ни данной повести, ни других книг Бакланова так и не случилось. Более того, даже вышеперечисленные записи на просторах Рунета найти не так-то просто: с большинства ресурсов они удалены по требованию правообладателей. Какое-то, несомненно, болезненное отношение у наследников писателя к тому, как отзовется его слово в сердцах читателей. А, может, на то была воля самого Григория Яковлевича. Никакой внятной информации на сей счет мне найти, увы, не удалось. Еще была экранизация 1989 года – на флажке, на ленточке, на самом излете эпохи советского кино. Примечательно, что роль лейтенанта Третьякова сыграл там представитель музыкального андеграунда, лидер рок-группы "Патриархальная выставка" Юрий Рулёв. Дальнейшую творческую судьбу Бакланова, его непростые взаимоотношения с другом-недругом по лейтенантской прозе Юрием Васильевичем Бондаревым , тот факт, что писатель-фронтовик оказался одним из тех, кто подписал в 1993 году пресловутое "письмо сорока двух", призывавшее власти под эгидой борьбы с фашизмом к введению иной диктатуры, оставлю за рамками статьи. Об этом Григорий Яковлевич пусть уж как-нибудь сам отчитывается там, где он сегодня, вероятно, пребывает. Нам же остались яркие и трогательные книги об одном из самых сложных и трагических периодов в истории нашей страны. С Днём Великой Победы, друзья! Ничто не забыто – никто не забыт.