о фронтовых дневниках Константина Симонова
«К моему стыду, фронтовые дневники Симонова были мною по молодости просмотрены, но не прочитаны. А теперь они прочитаны... Я даже не знаю, какими словами выразить то, что происходит внутри… Вот берёте вы в руки банку лучшей в мире рогачёвской сгущёнки. Открываете. И понеслось. А вот берёте вы в руки томик Симонова «Разные дни войны. Дневник писателя. 1941 год». Открываете. И…»
Победа не отпускает нас. И — верю — никогда уже не отпустит. Советский ребёнок, я привык (и были на то причины), что война начинается с Курской дуги, с первой серии озеровского «Освобождения», с перелома. С того самого окончательного перелома, когда немец покатился на запад, к себе в преисподнюю, набирая месяц от месяца обороты. И не в том дело, что 1941-й остался на задворках памяти.
Всё, что удавалось сыскать про Брестскую крепость, было читано-перечитано. «В списках не значился» Васильева, как и «Бабий Яр» Кузнецова, «Повесть о настоящем человеке» Полевого, — всё это пламенело в мозгу, отпечатывалось в памяти навечно, как бессловесная присяга, от которой — никуда. И всё же война для нас, мальчишек, начиналась с великих побед Красной армии, с красных стрел наступлений, с нашего преодоления — вопреки всему и вся.
А потом мы выросли.
Дети, говорят, должны быть — и я в это верю — лучше и толковее нас. Иначе для чего всё? Иначе куда и на какие шоссе истории выруливаем?
Весь последний год сыновья поглощены 1941-м. Лопатят и лопатят материалы, воспоминания, документалку. И я весь этот год ловлю себя на мысли, что мне неуютно. Что чем больше узнаю (а казалось, не белый лист в голове) о неимоверности совершённого, о немыслимости удержания Отечества над пропастью в то самое страшное военное лето (а лето 1942-го, быть может, было и того страшнее) — ценой железной воли всех и каждого, — тем более ширятся в душе горечь и холодная ярость.
Долог и страшен был путь к Победе. И мы должны не просто помнить, наш долг — изучать. Всё более и более погружаясь в ежедневную бытийность той войны, в её плоть, в её кровь. Только так защитим и самих себя, и наше будущее.
К моему стыду, фронтовые дневники Симонова были мною по молодости просмотрены, но не прочитаны. А теперь они прочитаны... Я даже не знаю, какими словами выразить то, что происходит внутри...
Вот берёте вы в руки банку лучшей в мире рогачёвской сгущёнки (если, конечно, нутрициологи вас совсем к стенке не припечатали). Открываете. И понеслось. А вот берёте вы в руки томик Симонова «Разные дни войны. Дневник писателя. 1941 год». Открываете. И...
«...в дивизии устроили привал на полтора часа. Выяснилось, что эта дивизия отступала через Рогачёв, где был взорван нами самый большой в стране завод сгущённого молока, и мы запаслись этим молоком, заполнив им имеющуюся тару. Нам налили по котелку, и мы тронулись в дорогу, макая чёрные сухари в сладкое сгущённое молоко. Мне казалось, что я давно не ел ничего вкуснее. Вдруг вспомнилась Монголия, где мы с Колей Кружковым вот так, открыв каждый по банке сгущённого молока, купленного в Монценкоопе, за один присест приканчивали их, макая в молоко чёрные сухари или хлеб...»
Вот зашли вы в магазин. Понабрали всякого разного. Пива пару бутылочек. Отчего бы и нет? О! Пряники! Можно и пряников! Кто нам указ?
«...нас разбудил Устинов, предложивший ехать вместе с ним в штаб. В буфете оказались тульские пряники и свежее могилёвское пиво. Мы пили его, закусывая пряниками. Вечером этого же дня в первую бомбёжку Могилёва пивоваренный завод был разбит...»
За три года до начала Великой Отечественной Симонов написал стихотворение. Привожу его целиком. Каждое слово в нём на вес золота.
Под Кёнигсбергом на рассвете
Мы будем ранены вдвоём,
Отбудем месяц в лазарете,
И выживем, и в бой пойдём.
Святая ярость наступленья,
Боёв жестокая страда
Завяжут наше поколенье
В железный узел, навсегда.
Пророчество. Единое течение всех времён. Нам не дано. Поэты могут. Им такое по рангу и по должности положено. Только вот знать — одно. Прожить — совсем другое. И снова Симонов:
«В конце концов именно так оно и вышло. Но в июне сорок первого дистанция до этого упомянутого в стихах Кёнигсберга пока что с каждым днём всё увеличивалась. Реальность, отражённая в моём военном дневнике, была куда суровей моих предвоенных поэтических прогнозов...»
Поэтических прогнозов...
Или надумали вы напечь блинов. Чего проще-то, в самом деле. Ну блинов! Ну напечь! А сметаны дома и нету. И кто-то из домочадцев мчится стрелой до ближайшего, исполняя суровый приказ. И вот уже сметанка, пожалуйте, хоть ложкой её, родимую...
«...слезли в Борисове в шесть утра. Дальше поезда не шли. Были сведения, что пути до Минска разбомблены и перехвачены десантом. Потом говорили, что немцы 26-го уже вышли на железную дорогу между Минском и Борисовом, обойдя Минск. Но нам это ещё не приходило в голову, думали, десант. Мы вылезли прямо у станции, свалили в кучу чемоданы... все приносили всё, что было, и ели вместе. Кто-то вдруг притащил бочонок сметаны. Черпали сметану тарелками, кружками и даже касками. Было в этом что-то грустное. Внешне как будто ничего особенного, а в сущности: эх, где наша не пропадала!»
Наша не пропадала никогда и нигде.
Не пропадёт и ныне.
Только вот должно нам знать.
Каково оно — дойти до Победы.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.