Яков Миркин - о разнице между характерами русских людей и американцев

Как-то раз плыл по американской реке юный российский дипломат, забравшийся во Флориду к крокодилам и аллигаторам немного отдохнуть. Звали его Петр Боткин, был он внук знаменитого чаеторговца, сын знаменитого врача, все - Боткины, а он - просто Боткин, 2-й секретарь русской миссии в Вашингтоне, на краю света.

Три года он сидел, перебирая бумажки в министерстве иностранных дел в Петербурге, мечтая выбраться хоть куда-нибудь, и наконец, в 25 лет, в 1890-х, попал в Америку, куда никто не хотел. "Странно, - рассуждал он потом, вспоминая, - как у нас не любят отдаленных постов. Америку особенно избегают... "Помилуйте, говорят, ведь оттуда письмо в Россию приходит только через три недели!"... Кроме того, Америки боялись из-за дороговизны жизни. Есть и еще одно соображение чисто служебного характера, которое так рельефно высказал мой приятель-чиновник: "Ехать в Америку - ведь это все равно что добровольно отправляться на тот свет. Кто раз туда попал - крышка! Оттуда не выберетесь, голубчик мой. Пиши пропало. Забудут!" (Здесь и ниже - П. Боткин. "Картинки дипломатической жизни".)

Но приключения дороже! И наш герой отправился в далекие края, в нью-йоркский высший свет, на балы к девушкам. Фрак, белый жилет, "весь увешанный "бантиками, бутоньерками и разными котильонными безделушками". "Живые картинки" из боярской жизни! Русский свадебный пир XVII века на благотворительных спектаклях в Нью-Йорке! Были, конечно, и дипломатические сложности, ибо "тип американской красавицы вовсе не подходил под тип русской красоты... Сарафаны висели на хорошеньких американках как на вешалках. Мне пришлось каждую из них набивать подушками и футболками, чтобы преобразить худеньких стройных англо-саксонок в русских дебелых красулек".

Наконец, он "почувствовал... непреодолимую жажду отдыха" и погрузился на пароход на дикой реке Оклаваха, чтобы увидеть наяву "Америку Майн Рида". "Пароход был небольшой, коротенький и в три палубы" и казалось, что он "вошел в девственную область" и "первый проникает в непочатый край", среди затопленных "громадных деревьев", морских гиацинтов и крокодилов с черепахами.

На палубе была девочка 16 лет. "Такая она была разумная, взрослая и вместе с тем такой ребенок с чистыми, словно прозрачными глазами, естественно вьющимися волосами и загорелым личиком". Все ее знали и звали "Мисс Пегги". "Она распоряжалась здоровенными" слугами на пароходе, "как большими сенбернарскими собаками и все ее слушались беспрекословно". Ее плантация была кому-то продана и "мисс Пегги приехала в эти края ликвидировать дела своего отца". На пристани она "с простотой заправской королевы" вступила "в серьезный разговор с плантатором, о чем-то договорилась с ним, пока в трюм парохода грузили апельсины. Потом пароход отчалил, рабочие плантации пели Пегги напутственную песню, а она долго махала им платочком.

"Я не мог оторвать глаз от Пегги - такая она мне казалась особенная. В этом маленьком, почти детском теле было столько величия, уверенности, отваги и красоты, а в нежном личике столько чистоты и детской наивности... Пегги полулежала в палубном кресле неподалеку от меня... а я сзади любовался, испытывая страстное желание заговорить с нею... Язык мой не поворачивался. Все, что я мог спросить мою соседку, казалось пошлым, банальным, глупым".

Так наступил вечер. На корме давала концерт пароходная прислуга. На мачтах зажглись факелы. Цапли, пеликаны и "злые орлы" метались над пароходом, "ослепленные факелами". Они остались вдвоем на верхней палубе.

"Вдруг Пегги всем корпусом повернулась в мою сторону и вся улыбающаяся, со смеющимися глазами:

- Да говорите, что вы смущаетесь, - произнесла она ласково, - такой большой, а точно мальчик... Кстати, о чем, собственно, вы хотели со мной поговорить?"

Он хотел знать обо всем, что ее касалось.

"Я приехала продавать свиней и только что совершила очень удачную сделку с плантатором, отчаянным жмотом. Он хотел меня провести, но это ему не удалось. Теперь я на пути в другое место, тоже по свиным делам".

Потом они поговорили о том, почему была продана плантация ее отца, о том, как она начнет новую жизнь, чем отличаются крокодилы от аллигаторов и почему современные способы охоты на крокодилов достойны осуждения. "Девчонкой и я охотилась на аллигаторов... Братья влезали в воду с длинными железными прутьями и тормошили аллигаторов, дразнили и щекотали их с целью заставить вылезти на берег, а раз на суше, я быстро затягивала их челюсти веревкой... А вот относительно охоты на черепах, так я этому спорту не сочувствую... На суше их переворачивают на спину, тогда несчастное животное в полной вашей власти... Сердце разрывается слышать, как плачут черепахи, лежа на спине. Плачут, вздыхают, рыдают, совсем как люди".

Потом "жизнь на пароходе застыла", и они остались на ночь на верхней палубе, сдвинув кресла, разложив их на ночь и покрывшись одним пледом. И тут Пегги спросила его, не собирается ли он здесь поселиться и завести плантацию.

"По правде сказать, нет, - отвечал юный еще Петр Сергеевич. - А почему вы спрашиваете?

- Потому, что тогда я вам продала бы своих свиней... Смотрите, не проспите восхода солнца на Оклавахе".

Боткин спал беспокойно, все время пробуждаясь, а Пегги спала как ни в чем не бывало рядом в кресле. И он сказал себе: "Это какой-то самородок во всей чистоте ее красоты, но, кроме внешней красоты, она обладает необыкновенной внутренней силой". "Я не мог только уяснить, что такое Пегги - малый ребенок или женщина?.. Ангел, сошедший с небес, или Мадонна, задержавшаяся на земле?"

Потом был восход "с дивным колоритом" - Пегги спала: потом пароход подошел к месту, где он должен был высаживаться - Пегги спала; потом он медлил до последнего, перед тем, как сойти, - Пегги спала. А потом он "осторожно встал", покрыл Пегги своим пледом и "тихонько спустился по трапу".

- Зачем будить, - подумал я, - не лучше ли сохранить ее в воспоминании, как загадочную спящую царевну сказочной Оклавахи?

И тут как раз время поговорить о разнице между нашими характерами. Как встречаются на пароходах русские люди? Нет хеппи-эндов. Случайно встретились, получили солнечный удар, соединились на миг - и разбежались, всегда с тоской вспоминая друг друга. "И прости, и уже навсегда, навеки... Потому что где же они теперь могут встретиться? ...Как прожить этот бесконечный день, с этими воспоминаниями, с этой неразрешимой мукой, в этом Богом забытом городишке над той самой сияющей Волгой, по которой унес ее этот розовый пароход!" (Бунин. "Солнечный удар"). Куприн, Тэффи - всё туда же. Случай, пыл, жар, вдруг ясность, что потерял - но поздно, больше никогда! Боткин сделал эту запись - зачем ее будить? прощай! - спустя 40 лет.

А если бы он был американцем? - Пегги, - сказал бы он, - я буду выводить свиней, я прикуплю огромный кусок плантации, не дальше, чем в десяти милях от тебя. О, Пегги, я брошу дипломатическую службу! А ты, Пегги, будешь плыть рядом "на спине большой черепахи среди водяных гиацинтов" в моих мечтах, ты будешь медленно уплывать по Оклавахе, "очарованная принцесса", а я на катере буду догонять тебя, "отбиваясь от тростников и белых лилий", под "нежные мелодии" П.И. Чайковского. Так снилось следующей ночью дипломату из далекой северной страны П.С. Боткину, мчавшемуся на экспрессе в Нью-Йорк, чтобы успеть к рауту в английском посольстве.

Делать или мечтать? Встречаться или расставаться? Продавать, скрывая нежность, или нежничать, так ничего и не продав? Добиваться, рискнуть или уйти, умчаться, чтобы вспоминать лет пятьдесят? Быть резким и расчетливым или мечтать и погружаться в грезы? Кто знает? Лучше быть и тем, и другим.

И тогда юный российский дипломат даст потомство в дебрях Флориды. А барышня, внучка американского президента Гранта, выйдет замуж за князя и осядет в России. Впрочем, так и случилось в семье Кантакузиных - Сперанских. Но это уже другая история.