Душевная щедрость узбекских семей в годы войны поразила многих писателей

Где искать на огромном Боткинском кладбище в Ташкенте могилу дочери русского поэта Есенина? В Музее поэта мне объяснили: главное, попасть на "коммунистическую" часть кладбища. Через дорогу, там отдельный вход. Зайдете - и направо, сразу увидите. В самом деле, найти оказалось легко. На черном мраморе доброе лицо дочери Татьяны Сергеевны - светится. Рядом цветы - и свежие.

Прощались с Татьяной Есениной в мае 1992 года в том же музее ее отца. В Ташкенте она прожила полвека. Как оказалась здесь? В эвакуацию, в войну. Приехала, осталась - как и многие. Работала в "Правде Востока", потом - в научном издательстве "Фан", воспитывала детей и внуков. Кроме повести "Женя - чудо ХХ века" вышли ее книги "Лампа лунного света", "Дом на Новинском бульваре", воспоминания об отчиме Всеволоде Мейерхольде и матери Зинаиде Райх.

Когда-то Райх играла Фосфорическую женщину из будущего в "Бане" Маяковского у Мейерхольда. Повесть Есениной "Женя - чудо ХХ века" из шестидесятых тоже футуристическая и при этом актуальная для наших дней. Там появляется искусственно созданный человек - и сразу же вокруг него вопросы: сможет ли любить, уживется ли с простыми смертными? А совесть у такого есть?

Есенина писала весело и намекала на обещанный хрущевский коммунизм в ближайшем будущем: в него должны были войти уже какие-то другие люди… Что же не вошли? Пожалуй, с высоты сегодняшней можно сказать уверенно: конечно, коммунизма нет - но люди с каждым днем становятся искусственней. Сплошные фосфорические генерации - так что Есенина попала в точку...

А за могилой дочери поэта тут идут аллеи бесконечные. Кругом - народные, заслуженные, чемпионы, гордость некогда большой страны. Неподалеку Валентин Овечкин. Публицист, автор прославленных "Районных будней", обещал Твардовскому прислать отсюда, из Ташкента, рассказ о знаменитом колхозе "Политотдел" и его легендарном председателе Ман Гым Григорьевиче Хване. Не успел.

Мемориал в память погибших в авиакатастрофе футболистов "Пахтакора". Герой Крымской войны и обороны Севастополя, генерал Кривоблоцкий. Генерал Востросаблин, перешедший на сторону красных. Автор одного из основных "Толковых словарей русского языка" Дмитрий Ушаков. Легендарный Сидней Джексон тоже тут: боксер-американец, бившийся за дело революции, стал основателем узбекской школы бокса и гордился, что среди его учеников не только чемпионы, но и три Героя Советского Союза.

И отец Юнгвальд-Хилькевича, снявшего "Трех мушкетеров", тоже здесь - он был одним из создателей узбекской оперы. И здесь же похоронена легенда Серебряного века Черубина де Габриак, она же Елизавета Дмитриева, по мужу Васильева. Из-за нее стрелялись два поэта - Гумилев с Волошиным...

На Боткинском в Ташкенте похоронены и родственники Керенского, возглавившего после демократического госпереворота Временное правительство и едва не развалившего страну...

Здесь же представлена и сторона Романовых. Дарьей Часовитиной, неофициальной женой (и матерью троих детей) великого князя Николая Константиновича, внука Николая I. Сам-то великий князь, когда-то сосланный родней из Петербурга, встретил революцию здесь с красным флагом, сразу объявил себя жертвой коварного царизма. И новая власть отнеслась к этому с пониманием.

В январе 1918 года великий князь скончался - после отпевания исполнили "Интернационал", потом уже Шопена. Правда, он был похоронен возле своего дворца в центре Ташкента - и его могилу как-то затеряли. Но зато дворец - роскошнейший - стоит! Шесть лет назад решили ремонтировать. Копнули - обнаружился подземный ярус, в нем сокровища на миллион долларов: слитки золота, монеты, уникальные картины, книги, рукописи и посуда. Это притом что после революции коллекции внука Николая Первого составили основу нынешнего ташкентского Музея искусств.

Да, кстати, есть на Боткинском и могилы родителей Анатолия Собчака: отец Александр Антонович был ветеран войны, имел боевые ордена. Рядом его жена, Надежда Андреевна.

Куда ни повернись тут - мостики истории. Идешь по кладбищу, как по музею, и не отпускает мысль - наивная, конечно. Умирали - думали, за Родину. Думали, на Родине. А оказались за границей? Кто они теперь, свои среди чужих, чужие среди своих?

Как говорит ташкентский поэт Санджар Янышев, сама страна однажды эмигрировала из-под ног, так что люди, не сделав ни одного шага, оказались эмигрантами в своем дому. Санджар с Вадимом Муратхановым и Сухбатом Афлатуни в конце девяностых создали свою поэтическую "Ташкентскую школу", издавали самиздатовские сборники....

Правда, теперь двое из них уже давно живут в России. В Ташкенте из поэтов той "Ташкентской школы" - только лишь Сухбат Афлатуни. Он же Евгений Абдуллаев.

А почему же он остался?

20 нынешних дней

Сухбат Афлатуни рассказывает мне, как он когда-то, были времена, ходил на лекции Абрама Вулиса по теории детектива, Лекции Вулиса перебивались вечными его воспоминаниями о встречах с Еленой Сергеевной Булгаковой - и еще неизвестно, что было слушать интереснее: про теорию детектива или про встречи с булгаковской Маргаритой.

Когда-то Симонов в Ташкентском университете был оппонентом на защите диссертации Вулиса по истории советской сатиры. Он же познакомил Вулиса с Еленой Булгаковой, и потом в ташкентском толстом журнале "Звезда Востока" появилась работа Вулиса - и вот там впервые выплыли на свет фрагменты из романа "Мастер и Маргарита".

Сухбат Афлатуни теперь сам входит в редакционный совет той самой "Звезды Востока" - журнал по-прежнему выходит, но теперь не ежемесячно, а через раз. И это объяснимо: "Исчезает языковая среда - скукоживается литература".

... В эвакуацию в Ташкент попал известный критик Корнелий Зелинский. Здесь же он преподавал в университете. "Зелинский - своеобразная фигура, - рассказывает мне Сухбат Афлатуни, - гнобил Пастернака, с которым дружил, гнобил сына Всеволода Иванова Вячеслава… Но при этом именно Зелинский написал предисловие к вышедшему в Ташкенте сборнику Ахматовой"… А предисловие к воспоминаниям сына критика - так сложилось - написал как раз Сухбат Афлатуни.

Его романы, между прочим, хорошо знакомы внимательным читателям: Афлатуни был финалистом и лауреатом многих литературных премий - от "Триумфа" и "Русской премии" до "Ясной Поляны". Он сейчас входит и в состав экспертов "Большой книги"... И уезжать из Ташкента не думает.

"Я человек отсюда. Что не мешает мне чувствовать себя своим и в России…

Конечно, от того Ташкента и от тех людей здесь мало что осталось. Тут ведь дело в границах языка. Что, опять же, не мешает оставаться оптимистом. Возвращать Ташкент в контекст русской литературы, мне кажется, дело стоящее".

В книгах у Афлатуни летает русский космонавт Лермонтов, встречается Владимир Ильич Маяковский. А у старого учителя такое кредо: "Жить надо так, чтобы ни один душман не мог из-за куста крикнуть: эй, печально я гляжу на ваше поколенье!".

И всех его героев множества романов и рассказов мучает загадка этого пространства, уместившего в себе и Александра Македонского, и Тамерлана, и героев вплоть до тех времен, "когда Москва нашей столицей быть расхотела". Разгадывает внутренние смыслы продвижения России в Азию, и вся история у него вдруг разрастается в библейскую… И вся, выходит, неспроста - и вся не зря.

"Что волнует, о том и пишу. Литература, - говорит Сухбат, - возводит языковые башни - каждая из них как ось. И может показаться бесполезной, даже обреченной на разрушение. Но все равно продолжает тянуться в синюю пустоту".

В его рассказе "Проснуться в Ташкенте" ходит странная Люба Холоденко, сочинительница тысячи песен. Она поет про все, что видела с войны, с эвакуации.

Жила тогда она дом в дом с одним известным старым певцом-акыном. Люба дружила с его семьей. Акын садился под старый тутовник и пел. Примерно так: "Я слишком стар, чтобы понять новую власть и ее прихоти, но когда я вижу прекрасную пионерку Любу, я готов принять и Маркса, и Энгельса, и других неверных. Ее родинка, как фисташка, щеки - тюльпан, на устах - веселый смех".

Люба в ответ тоже пела - уже и не помнит, о чем. Давно это было.

***

От моей гостиницы до площади Дружбы народов рукой подать. Прогуливаюсь - тут все время многолюдно. В центре площади - любопытная скульптурная композиция, сразу 17 фигур: двое родителей с детьми. С ними на площади тепло, поверьте. При мне такие вдумчивые солидные мужчины выстроились и сфотографировались на их фоне.

Это известный памятник, он появился здесь в 1982-м. Буквально через сорок лет после того, как Самуил Маршак написал свой очерк "Любовь и ненависть".

Героями очерка стали кузнец ташкентской артели имени Калинина Шаахмед Шамахмудов и его жена Бахри Акрамова. Они усыновили 15 детей, приехавших в эвакуацию из разных уголков страны, национальности у всех разные, как и фамилии: русские, белорус, молдаванин, еврейка, латыш, казах, немка и татарин. Двухлетнего мальчика, не помнившего родителей, назвали Ногмат, что значит "дар".

Маршак писал, что с фронта Шаахмеду незнакомый старший лейтенант Левицкий прислал несколько сот рублей и обещал все время присылать, "пока будет жив".

В том же 1942 году у Эренбурга вышел в "Красной звезде" очерк "Узбеки": "Странно видеть этих смуглых юношей с лицами, обожженными солнцем юга, среди болот и лесов нашего сурового севера. Но ласково говорят узбеки: "наша земля" - они сражаются за древний русский город Ржев, и для них это родной город".

У Эренбурга говорилось о храбрых сыновьях Узбекистана, сражавшихся на всех фронтах не за чужую землю, за свою.

А в Ташкенте о семье Шамахмудовых стали снимать кино, писали книги. После войны четверых усыновленных нашли родные. Двое из детей выросли и поженились - узбечка Муаззам и белорус Михаил. Один много лет спустя успел найти состарившуюся мать в Днепропетровской области… А скульптурную композицию в Ташкенте авторы - скульптор Рябичев и архитекторы Адамов и Адылов - сразу же назвали так: "Дружба народов".

Но судьба у памятника оказалась непростой.

В 2008-м "Дружбу народов" попытались отменить. Сместили с постамента, вывезли куда-то на окраину, где стали потихоньку распиливать и растаскивать в пункты металлолома. Так было десять лет, пока…

При новой власти, в 2018-м, как раз к 9 мая, кузнеца вернули на прежнее место. Реабилитировали. Как и "Дружбу народов"…

***

Я заглянул в уютный домик Россотрудничества в Узбекистане - руководительница Ирина Старосельская только что вернулась из Самарканда. Человек она невероятно обаятельный, рассказывает очень увлеченно:

"Вот сейчас в рамках программы "Большие гастроли" узбекский Молодежный театр везет в Калугу и Истру спектакль "Казбек. Судьба героя" о судьбе Героя Советского Союза Мамадали Топвалдыева, воевавшего в годы войны в партизанском отряде в Белоруссии. И поставил его белорусский режиссер.

Я была на премьере - по-моему, получилась очень яркая история ко Дню Победы… Для меня вообще это святой праздник. У меня самой оба деда воевали, бабушки - одна в плену была у немцев, вторая работала в московском госпитале…".

Что же касается истории с семьей кузнеца Шамахмудова, надо напомнить, что Узбекистан принял больше миллиона человек, приехавших отовсюду, и около 250 тысяч из них - дети. Усыновляли многие: кроме семьи Шамахмудова у Самадовых - 12 детей, у Касымовых - 10, у Жураевых и Ашурходжаевых - по восемь…

И, кстати, такая душевная щедрость людей поразила многих поэтов и писателей в те годы. Кроме Маршака и Симонов в своих военных дневниках поражался, скольких детей из детдомов да и просто с вокзалов брали к себе узбекские семьи… И у Ахматовой в ее автобиографических заметках было о том же - как усыновляли и удочеряли и "делились последним куском хлеба, сахара, последней пиалой плова или молока"… Был у Ахматовой даже перевод стихотворения Гафура Гуляма "Ты не сирота", там были такие строки: "Здесь ты дома. Здесь я стерегу твой покой. / Спи, кусочек души моей, маленький мой!"

… А я уже иду мимо Большого театра - да-да, в Ташкенте свой Большой театр, их было три в СССР - в Москве, Минске и здесь. А знаете, как вспоминает легендарная балерина Бернара Кариева про времена эвакуации? Малышкой же была тогда - пятилетнюю Бернару ее папа, возглавлявший театр, привел (еще была другая сцена и другое здание, бывший цирковой "Колизей", театр имени Свердлова), и девочке надо было изображать птенчика, порхавшего по сцене, пока "птица-мать", настоящая балерина, делала арабеск. Так вот, осталось в ее памяти такое тесное и шумно-сказочное детство: "На мою судьбу во много повлияла та атмосфера времен эвакуации. В войну в Ташкенте жили все артисты. Никита Богословский, например, жил в нашем доме, у моих родителей. Рядом с нами соседка приняла Бориса Андреева и Марка Бернеса. А мы жили в маленькой двухкомнатной квартире, и вторую комнату мама отдала Богословскому. Никита Владимирович жил у нас пять лет. И вот "Темную ночь" для фильма "Два бойца" он писал у нас дома! А Марк Бернес потом исполнил ее в Ташкентской киностудии, где снимались "Два бойца"…"

Бернара стала балериной, училась при московском Большом театре, вернулась, когда в Ташкенте у театра было уже нынешнее роскошное здание, выстроенное по проекту Щусева, и театру дали имя Алишера Навои… В девяностые, оставив сцену, Бернара Кариева много лет возглавляла Союз театральных деятелей и сам Большой театр Узбекистана.

Вспоминает, как в 1959-м привезли в Москву балет по лермонтовскому "Маскараду" композитора Льва Лапутина, и газета "Правда" скаламбурила: напечатала статью под заголовком "Головокружение от узбеков"…

Всю свою биографию Кариева построила на русской классике. Так и говорит: "Это моя судьба". Танцевала в блоковской "Незнакомке", в тургеневском спектакле "Как хороши, как свежи были розы", в "Анне Карениной": "Только хореография, рисунок танца остались от Плисецкой. У меня все-таки узбекский менталитет, и он давал о себе знать. Анна у меня была гораздо мягче воинственной героини в постановке Майи Плисецкой. Но она мой образ приняла…"

… У входа в театр, между колоннами, какие-то девчушки весело фотографируют друг друга. Принимают разные художественные позы. Смотрю издалека - будто немое кино… А что они когда-то скажут про свою судьбу? Будет ли у них возможность вспомнить искренне вслед за Бернарой: как хороши, как свежи были розы?

***

Бледно-зеленый кук-чойи томится в пиалах. Налили - ритуально сполоснули пиалу, налили - вылили обратно в чайник. Как говорят здесь, "лой-мой-чой": первый чай - глина, второй - не лучше, а вот третий - самое то.

Под зеленый узбекский чай можно вести "чой-пой", разговор о том о сем.

Но я сейчас иду по улице Ташкента, веду "чой-пой" с самим собой.

Ахматова, кстати, писала название города на узбекский манер, через "о" - Тошкент. В стихах она благодарила всех:

"Рахмат, Айбек, рахмат, Чусти,Рахмат, Тошкент! - прости, прости,Мой тихий древний дом".

Чустий, он же Набихон Ходжаев, был знаменитым поэтом-певцом, а в эти годы возглавлял в Ташкенте музыкально-драматический театр имени узбекского мыслителя Мукими.

Айбек, он же Муса Ташмухамедов, написал роман об Алишере Навои. А на "рахмат" Ахматовой он отвечал своими строками: "Из комнаты пустой и душной, / Из тех военных долгих лет / Так величаво безыскусно / Выходит женщина на свет. / Она, седин своих не пряча, / Идет всем горестям назло. / И зонтик так ее прозрачен, / Как стрекозиное крыло…"

Старые дворики давно здесь разбежались. Балаханы поскрипывают лишь в воспоминаниях. Все это драгоценный "сор" - ведь из него слагается искусство с вечными вопросами.

Зеленые глаза подмигивают нам с заборов. Жизнь рассыпается по улицам на буквы и слова. Ташкент уводит нас, как текст, к самим себе: а что там? Рукопись судьбы ведет нас всех - куда? Надо уметь - вчитаться.

P.S.

Сухбат Афлатуни советовал читать узбекского поэта Турсуна Али. Вот в его переводе:

Осень.Вечерний намаз.В небесном море,как ряды кораблей - журавли.В их строе одинзнакомый мне раненый журавль.Окажи ему помощь, Господи.

Цикл публикаций о Ташкенте обозревателя "Российской газеты" Игоря Вирабова