Яков Миркин - о Тригорском, Михайловском, Болдино среди пожарищ 1918 года

Кто много и с любовью читает книги, не жжет и не громит. В 1911 году в Михайловском, купленном казной у сына Пушкина Григория, основали приют для престарелых литераторов. И волею судеб там оказалась Варвара Васильевна Тимофеева (Починковская). Писательница в возрасте 60+. Влюбленная в пушкинское. Даже в бильярдный шар, бывший когда-то в пушкинской руке.

И еще свидетельница. 17.02.1918. "Вторую ночь видим зарево влево от Тригорского" (здесь и ниже - В. Тимофеева-Починковская. "Шесть лет в Михайловском").

Тригорское - место девичье, онегинское, семейства Вульф - там Пушкин обитал днями. "Вчера и третьего дня сожгли три усадьбы: Васильевское, Батово, Вече. Сегодня жгут, вероятно, Лысую Гору".

Все это - пушкинские, соседские усадьбы. Она свидетельствует: "Кучки парней и мужиков рассыпались по саду в направлении к дому… На террасе в саду уже стучат топоры и звенят разбитые стекла. В кучке девок и баб слышатся смех и задорные окрики. "Что, небось не взломать? А еще хвастался - всех, мол, дюжее!"… Сугробы и… сумерки вынуждают меня вернуться назад в Воронич".

Воронич - древний холм, в нескольких сотнях шагов от Тригорского, там - церковь, деревня. Ползем по снегу туда вместе с Варварой Васильевной. "Не проходит и часа, как в доме дьяконицы передается известие, что грабят Тригорское". Это 5 минут хода. "Оттуда доносится к нам грохот и треск разбиваемых окон… Вбегает с воплем старая служанка Софии Борисовны (баронессы Вревской) и кричит на весь дом: "Грабят ведь нас! Зажигать начинают! Куда мне барышню мою деть, не знаю… Примите вы нас!"

София Вревская - дочь Евпраксии Вульф, в замужестве Вревской. Евпраксия - одна из муз Тригорского. На 10 лет младше Пушкина. Она - в "Евгении Онегине". Она же - в шалостях Пушкина. И она же в него влюблена. Очень. Знаменита жженкой (пуншем). Жгла ее в парке Тригорского для компании шалопаев (с Пушкиным, конечно). Замужем за Вревским с лета 1831 года. Не хотела, но пошла. Брак был счастлив, 13 детей.

Она же - Зизи. Из Онегина: "Да вот в бутылке засмоленной, между жарким и блан-манже, цимлянское несут уже; за ним строй рюмок узких, длинных, подобно талии твоей, Зизи, кристалл души моей, предмет стихов моих невинных, любви приманчивый фиал, ты, от кого я пьян бывал!"

Барышне Софии Вревской, ее дочери, в горящем Тригорском - 79 лет. Седьмой ребенок. Вытащили из окна уже горящего дома. Доживала свой век в 1920-е. Ей очень благодарны пушкинисты. Именно она отдала в Пушкинский Дом вещи, связанные с Пушкиным. И она же сожгла пачку писем Пушкина Евпраксии - по завещанию матери. Не хотела, но сожгла.

"В доме дьяконицы… паника. Кто-то предупредил их, что зажгут и дом отца Александра, в двух шагах от нас, на той же горе". Отец Александр - это, видимо, священник Александр Петрович Невежин. Ему 66 лет. 15 лет служил в Георгиевской церкви на Ворониче (псковские архивы).

"Духовная" семья эта, и без того похожая на муравейник… мечется теперь взад и вперед... Я не вижу еще никакой опасности, но бессознательно подчиняюсь общей тревоге, хватаясь то за одно, то за другое. Прежде всего, за книги и рукописи".

Остановимся. "Прежде всего, за книги и рукописи". Книги. Рукописи. Унести хоть что-то - случится еще в миллионах семей. 1917-1921. 1930-е. 1940-е.

"В Тригорском… зажигают костры и внутри, и снаружи. Целые хороводы носятся там вокруг костров, держась за руки и распевая какие-то дикие, разудалые песни. Крыша занимается, из труб вырывается дымное пламя, искры снопами разлетаются в воздухе. Дом уже весь сквозной, пронизан огнями и напоминает какую-то адскую клетку… Как бесы снуют там зловещие черные тени… Не хватает духу смотреть… Отец Александр… приютил у себя старушку баронессу с семьей ее слуг, сторожит всю ночь дом, и никто не является поджигать его. Тригорское догорает… Мы ложимся, не раздеваясь, в ожидании судьбы".

Она еще не знает, что впереди у нее долгая судьба. В 1920-х работала в первом пушкинском заповеднике. Ушла, когда ей было 80+. Пока же наступает другой день, 19 февраля 1918 года. Смертный день для пушкинского Михайловского.

"Грабят… Михайловское", - возвещают мне утром. А я лежу как в параличе, без движения от… дум… "Власть завистливой злобы и бессмысленной тьмы".

Чему же Вы удивляетесь, Варвара Васильевна? Огромный разрыв в достатке между усадьбами и "местными". Плюс безвластье - огромные, не защищенные дома, набитые ценностями. "Грабь награбленное". К концу 1918 года неразрушенные дома остались только в 25% поместий (Пензенская губерния, Л. Рассказова. Разгром дворянских усадеб (1917-1919)).

"Под вечер вижу в окне новое зарево… "Зажгли Зуево!". Зуево - это и есть Михайловское. Пушкин. Зуй - болотная птица, их много в тех местах.

Другая судьба у пушкинского Болдина. Там был сход крестьян, и приговор - не жечь. "Мы имеем полное желание эту усадьбу… соблюсти, сохранить, а доход… употреблять… для просветительских целей. И на месте сим желательно увековечить память великого поэта А.С. Пушкина (нашего помещика)... На подлинном приговоре участвовало 45 домохозяев неграмотных, 29 грамотных" (11.04.1918, музей в Болдине).

Им - низкий поклон. Поклон крестьянским сходам в Ясной Поляне и Поленове. Там тоже решили: не жечь, хранить.

Два дня спустя Варвара Васильевна идет в Михайловское. "Шла по лесу, видела потухшие костры из сожженных томов "Отечественных записок", "Русского богатства", "Вестника Европы"… и вспоминала славную эпоху мечтаний о просветительном освобождении мысли и совести, о борьбе и гонениях за эти мечты… Подняла из тлеющего мха обгорелую страничку "Капитанской дочки" посмертного издания 1838 года… Издалека завидела, как двое мужиков и баба вывозят кирпич и железо с обуглившихся развалин дома-музея.

- Испортили вам ваше гулянье… - сказал пожилой мужик, мельком оглянувшись, когда я подошла.

- Что гулянье испортили - это еще невелика беда... А вот что память Пушкина разрушили - это уже непростительно!

- Память Пушкина? А какая тут память его?

- А этот вот самый дом и есть его память… Мы этот дом бережем, а вы его зачем-то разрушили…

- А-а! - равнодушно протянул он, не оборачиваясь".

"Нашла в снегу осколки бюста, куски разбитой топорами мраморной доски от старого бильярда… Взяла на память страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски".

Повторим за ней, только медленно: "Страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски".

Варвара Васильевна, Вы убиваете нас. Мы - дети выживших. Мы, сегодняшние, просто не родились бы, если бы все это не произошло. Были бы другие люди, другая жизнь. Мы не знаем, что было в жизни наших семей в 1918-м. Они безвинны? Или в чем-то виноваты? Доподлинно сказать нельзя.

Но мы зато знаем, что Вы все-таки обрели надежду. "26 мая 1918 года… Ушла пешком в 9 утра в Святые горы. Несла пучок незабудок и ландышей из Тригорского, чтобы положить его к драгоценному имени. Шла точно к родному к изгнаннику Михайловского, изгнанная оттуда".

26 мая по старому стилю - день рождения Пушкина, по-нашему - 6 июня. Пушкин лежит в Святогорском монастыре.

"Выхожу к памятнику и вижу: хор певчих в полном сборе, иеромонах и дьякон с кадилом и одинокая фигура настоятеля... Слышу торжественный возглас: "Душу преставившегося боярина Александра… и еже простятся ему согрешения, вольная же и невольная… Слезы радости и благодарения - монастырю"...

И, может быть, главное.

"Я… со слезами, не отрываясь, глядела на памятник с кощунственно отбитым золотым крестом и бронзовыми украшениями, тоже отбитыми… Но то, что он был еще тут, этот беломраморный обелиск с именем, прославившим Россию… и лежит под этой надписью свежий букетик лиловой сирени с белою розой рядом с пучком тригорских незабудок и ландышей - все это радостно волновало меня и окрыляло душу надеждой на иное, более светлое будущее. С неумирающей памятью о родном своем гении не может умереть страна, породившая этого гения!"

Низкий поклон Вам, Варвара Васильевна! "Не может умереть страна"! Вы сказали это в поразительно темном 1918 году. Достаток для всех, книги, лучшие на свете школы, ожидаемая продолжительность жизни - 80+. Все это еще нужно сделать.

И еще один Ваш урок - медленного, пленительного чтения. "Вот там налево, в угловой комнате, где помещался, по преданию, его кабинет, стоял старинный, красного дерева шкаф - я назвала его Pushkiniana - c собранием всех изданий… Эта комната, зимой "вся как янтарная" в часы заката".

Вся как янтарная. Как хочется там расположиться. Тому, кто читает, никогда не поднять руки на книги, детей вечности.