41 год назад, 12 июня 1984 года, умер Петр Дмитриевич Барановский — великий русский архитектор, искусствовед и реставратор. Его послужного списка из спасенных древних памятников искусства — от Русского Севера, Ярославля и Москвы до Белоруссии, Украины и Азербайджана — хватило бы на несколько биографий, но большинству современных россиян это имя мало что говорит. Как жена Троцкого помогала Барановскому сохранить уникальные храмы древнего русского города, разрушенного подчиненными ее мужа? Спас ли Барановский от гибели храм Василия Блаженного? За что ученого при Сталине отправили в лагерь и как он там выжил? Почему в России до сих пор нет памятника Петру Барановскому? Обо всем этом «Ленте.ру» рассказал кандидат исторических наук, заместитель директора по научной работе Государственного научно-исследовательского музея архитектуры имени А. В. Щусева Анатолий Оксенюк.

Подвижник и аскет

«Лента.ру»: Вокруг фигуры Петра Барановского до сих пор немало слухов, домыслов и легенд. Как его можно охарактеризовать одной фразой? Кем он был прежде всего?

Анатолий Оксенюк: Прежде всего Петр Дмитриевич Барановский был феноменом отечественной науки и культуры. В чем состоял феномен? Во-первых, Барановский прожил достаточно длинную и насыщенную событиями жизнь — начал свою карьеру еще до революции и почти дожил до перестройки (скончался 12 июня 1984 года). Не зря говорят, что в России надо жить долго. После окончания учебы и начала Первой мировой войны Петра Барановского мобилизовали в армию в качестве военного инженера, где он строил прифронтовые защитные сооружения и попутно делал архитектурные обмеры церквей на территории нынешних Белоруссии и Польши. Пик его творческой карьеры пришелся на самый сложный и драматический период российской истории — 20-40-е годы XX столетия, и так получилось, что Петр Дмитриевич пережил всех своих коллег, с которыми в это время работал. Но примерно с 50-х годов XX века Барановский, в силу разных причин, постепенно выпал из обоймы практикующих реставраторов.

Почему?

У него резко ухудшилось зрение, а к концу жизни он почти совсем ослеп. К тому же в это время научные подходы к реставрационным работам заметно поменялись, а Петр Дмитриевич, несмотря на свой обширный опыт экстренных противоаварийных работ, в этом смысле по сути оставался человеком XIX века. В силу возраста и здоровья Барановскому уже было трудно угнаться за этими новыми подходами, поэтому он выпал из режима постоянной реставрационной практики. Во-вторых, феномен Барановского заключался и в другой его ипостаси. Он был подвижником и вел аскетический образ жизни, почти ничего для себя не требуя. После фактического отхода от практической реставрационной деятельности Петр Дмитриевич с присущими ему энергией и энтузиазмом стал активно заниматься научно-просветительской работой с молодежью. Среди архитекторов он был новатором в этом деле, что впоследствии привело к созданию молодежного клуба «Родина» в 1964 году, Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИК) в 1965 году, а потом и движения добровольных помощников реставраторов. Постепенно вокруг этой стороны деятельности Барановского стали возникать разнообразные мифы, легенды и апокрифы, которые теперь невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

Энтузиаст и градозащитник

Некий ореол?

Да. Как мне представляется, этот своеобразный ореол, который сложился вокруг него стараниями молодых последователей, сам Петр Дмитриевич не поддерживал, но и не разрушал. Поэтому до сих пор в разных пересказах ходят байки о том, что Барановский якобы запирался в соборе Покрова на Рву (храме Василия Блаженного), спасая его от сноса, яростно ругался с Кагановичем и писал гневные послания Сталину. Все это, разумеется, бред сивой кобылы. Хотя, конечно, ради защиты памятников архитектуры он не боялся спорить и вступать в конфликт с советскими чиновниками самого разного ранга — даже тогда, когда это было очень опасно. Так получилось, что именно Петр Дмитриевич Барановский, который в 60-70-е годы XX века активно занимался градозащитой (насколько это было возможно в рамках советской системы), стал самым узнаваемым архитектором, боровшимся за охрану памятников в СССР.

«У государства есть вопросы поважней памятников»

Председатель Московского городского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры профессор А. С. Трофимов так вспоминает об одной очень характерной для того времени встрече: «Многие факты уничтожения памятников заставили нас искать пути к руководству нашей культурой. Петр Дмитриевич был инициатором встречи с министром культуры Фурцевой. Это было на исходе 1964 года, когда полным ходом шла чистка Москвы и Подмосковья от старины в преддверии разработки и утверждения нового Генерального плана реконструкции... Петр Дмитриевич тщательно готовился к этой встрече со свойственной его характеру пунктуальностью, опасался не упустить самого главного — сказать о бессмысленном разрушении памятников Москвы и других исторических городов. В это время поступали тревожные известия о разборке храмов в Суздале, Владимире, Пскове, Калуге, Туле, Вязьме. Мособлсовет пытался снять с охраны ансамбль Троице-Сергиевой Лавры. В самом Загорске уже разобрали деревянную церковь XVII века на Ильинской горе и блинные лавки XVIII—XIX веков у стен монастыря. Были взорваны торговые ряды в Романове на Волге (ныне город Тутаев). Областное псковское руководство хлопотало о закрытии Псково-Печерского монастыря и использовании его исторических построек под машинно-тракторную станцию. В Ленинграде подготавливали к сносу всемирно известное Никольское кладбище Александро-Невской Лавры, уже были взорваны Путевой дворец на Средней Рогатке (архитектор Бартоломео Растрелли) и собор Спаса на Сенной площади, построенный в 1765 году архитектором Андреем Квасовым. В приемной министра культуры нас предупредили, что в нашем распоряжении будет не более десяти минут. Петр Дмитриевич пытался что-то объяснить помощнику министра, но тот привычным движением руки открыл дверь, и мы очутились в просторном кабинете. Фурцева предложила сесть и сразу же спросила, что заставило нас прийти к ней. Петр Дмитриевич начал говорить о полном неблагополучии с памятниками архитектуры, что он рассчитывает на ее помощь, поддержку в деле охраны и реставрации. Министр сделала гримасу, означавшую полное неудовольствие, и, прервав Барановского, сказала, что, по ее мнению, памятников слишком много, всеми ими заниматься невозможно, да и ни к чему. У государства есть вопросы поважней памятников. Тут она повторила весьма расхожий в то время аргумент: «Мы подходим к коммунизму, а людям жить негде!» К ужасу Барановского и всех присутствовавших, она стала говорить о намерении снести все, «что мешает строить коммунистические города». И тут, кажется, архитектор Петр Петрович Ревякин спросил Фурцеву, какими должны быть эти, по ее мнению, коммунистические города? Она заметила, что архитекторы это должны лучше знать, но что совершенно ясно для всякого — конечно, без церквей... Мы возвращались домой с чувством полной безысходности. Петр Дмитриевич съежился, еле волочил ноги и упорно молчал. Чувствовалось, что он глубоко переживает только что услышанное и ищет выход из создавшейся ситуации. На следующее утро он мне позвонил и твердым голосом сказал, что всю ночь не спал, но пришел к убеждению, что нужно создавать общественное мнение путем всевозможной пропаганды памятников». Фрагмент книги Юрия Бычкова «Житие Петра Барановского» / М.: «Советская Россия», 1991, С. 5-7. Полный текст — тут.

Но на самом деле он был одним из плеяды архитекторов, занимавшихся тем же самым в 20-30-е годы XX века. Среди них можно назвать Дмитрия Петровича Сухова, Петра Николаевича Максимова, Сергея Александровича Торопова, Семена Федоровича Кулагина и, конечно же, Алексея Викторовича Щусева.

Вы упомянули легенду о спасении храма Василия Блаженного. Ему действительно угрожал снос, а Барановский этому помешал?

Нет. О сносе собора речь не шла, прямой угрозы ему не было. По крайней мере на всех проектах переустройства Красной площади и Зарядья он оставался на своем месте. И Петр Дмитриевич Барановский собором не занимался — этот объект вели другие архитекторы.

Существует миф, что во время одного из совещаний по реконструкции Москвы Каганович убрал со стола макет храма Василия Блаженного, а Сталин осадил его, сказав со своим характерным грузинским акцентом: «Пастав на мэсто!»

Этот рассказ я слышал от внука архитектора Мержанова, но считаю его байкой, которая со временем обрела вторую жизнь. Каганович в своих воспоминаниях и письмах (они все опубликованы) от этого открещивался, утверждал, что что это все придумали его противники. Может, такой диалог и имел место, но подтверждений этому нет.

Можно ли назвать общественное движение по защите памятников старины, одним из лидеров которого на склоне лет стал Барановский, низовой инициативой и реакцией на хрущевские сносы конца 50-х — начала 60-х годов?

Да, это было низовое движение. Но оно было не только реакцией общественности на хрущевские сносы, а еще и следствием ощутимого изменения социально-культурной политики в стране, когда стало можно открыто говорить на некоторые темы — например, о русской истории и культуре.

Барановский оказался одним из символов этого движения, поскольку для людей 60-х годов XX века он выглядел живой легендой, одним из последних представителей дореволюционной России

Это общественное движение действительно внесло большой вклад в защиту памятников в 60-80-е годы XX века. Может быть, мы до сих пор не понимаем масштаба и значения этого вклада. К сожалению, сейчас в большинстве случаев формат градозащитной деятельности сводится к скандалам и самопиару. Но тогда энтузиасты, объединившиеся вокруг ВООПИК, находили возможность ради общего дела каким-то образом взаимодействовать с официальными структурами и находить с ними точки соприкосновения.

ВООПИК и молодежный клуб «Родина» обвиняли в том, что под их эгидой собирались сторонники националистических и ксенофобских взглядов и что именно на этой почве в годы перестройки возникло скандально известное общество «Память».

Вокруг любой идеи, тем более имеющей идеологическую и политическую составляющую, всегда собираются самые разные люди, стремящиеся использовать ее в своих целях. Здесь могло быть то же самое, тем более когда речь шла об интересе к истории России, где можно выдергивать из контекста любые примеры. Но все-таки ВООПИК не было политической организацией, хотя впоследствии некоторые его члены действительно стали интересоваться политикой. Однако сам Барановский и вся плеяда его коллег по градозащитной деятельности были абсолютно аполитичными людьми. Я нигде и никогда в его бумагах не встречал ни малейшего намека на политику. Мне трудно это комментировать более подробно — я тогда еще не родился, а подобный вопрос в сферу моих научных интересов как исследователя творчества Барановского не входит.

Реставратор-практик

А что именно входит в сферу ваших научных интересов в изучении наследия Барановского?

Я для себя ставлю задачу не размыть ореол легендарной общественной личности, сформировавшийся в кругу его учеников и последователей, и осветить его реальную научную деятельность, которая действительно была колоссальным подвигом, осуществленным буквально на грани человеческих возможностей. В 20-30-е годы XX века Барановский успел сделать столько всего, что мы с коллегами каждый раз при работе с его архивом осознаем: без него о значительной части утраченного русского архитектурного наследия сейчас и сказать было бы нечего. Подлинный вклад Петра Дмитриевича в охрану памятников гораздо больше и глубже, чем принято считать Мне бы хотелось, чтобы люди воспринимали Барановского не как карикатурного полусумасшедшего деда-активиста, готового всякий раз бросаться под бульдозер, а как грамотного и компетентного ученого и организатора. Не секрет, что в сообществе профессиональных архитекторов к нему до сих пор сохраняется снисходительно-пренебрежительное отношение.

Кстати, почему? Юрий Бычков, автор «Жития Петра Барановского», вспоминал, что в 1990 году в беседе с ним тогдашний директор Государственного исторического музея Константин Левыкин пренебрежительно заметил по поводу Барановского: «Раздули выдающегося ученого из обыкновенного реставратора-кирпичника».

Видимо, между ними был какой-то личный и глубокий конфликт, о котором я не берусь судить. Но после смерти Барановского Государственный исторический музей отказался брать к себе на хранение его архив, за что мы коллегам очень благодарны, потому что теперь он находится в нашем музее. Что касается вашего вопроса, то, во-первых, Барановский имел очень сложный характер и часто вступал в конфликты не только с представителями власти, о чем я уже говорил, но и с коллегами. Его многолетний коллега и сподвижник Александр Михайлович Пономарев рассказывал мне, что были периоды, когда они с Барановским после какой-либо ссоры не общались годами. Хотя оба были единомышленниками и занимались общим делом. В 50-е годы XX века у Барановского были конфликты и в профессиональной среде, в результате которых его аккуратно вывели за рамки официальной науки. Во-вторых, за всю свою многолетнюю карьеру Петр Дмитриевич мало что написал, а в любом научном сообществе наличие публикаций имеет важное значение. Но это вполне объяснимо: ему было просто некогда этим заниматься, Барановский был прежде всего практиком. Когда изучаешь его дневники, хорошо видно, что он годами не вылезал из длительных командировок. Барановский еще до революции посетил Среднюю Азию, потом объездил всю Центральную Россию, много раз был на Русском Севере, незадолго до Великой Отечественной войны работал в Азербайджане и Дагестане, а после ее окончания — в Белоруссии и на Украине. Петр Дмитриевич признавался в автобиографии, что условия времени не позволяли ему сконцентрироваться на научной работе. Поэтому он не имел никакого ученого звания или степени. В первые послевоенные годы Щусев собирался добиться для него звания доктора архитектуры без защиты диссертации, но не успел это сделать до своего ухода из жизни в 1949 году. Хотя еще в молодости, в первые годы советской власти, Барановский и лекции читал, и научные труды писал. Но обстоятельства сложились так, что ему пришлось отказаться от академической карьеры.

Отношения с советской властью

Приходилось ли Барановскому ради сохранения произведений искусства идти на какие-либо компромиссы с советской властью?

Смотря что понимать под компромиссом. Исходя из такой логики, можно сказать, что вся его деятельность была одним большим компромиссом с советской властью. Надо понимать, что Барановский всегда боролся за защиту памятников в рамках существующей системы координат Он писал тонны бумажек в разные инстанции, лично делал обмеры памятников даже по ночам и искал любые лазейки и возможности, чтобы обосновать их сохранение. Например, пытаясь спасти Симонов монастырь, который потом частично был разрушен (на его месте сейчас стоит Культурный центр ЗИЛ), Петр Дмитриевич пошел на хитрость и стал всюду доказывать, что этот монастырь на самом деле был больше крепостью, чем монастырем. Он обращался в Наркомат обороны и Осоавиахим, предлагая взять Симонов монастырь под свой патронаж и устроить в нем музей обороны. Иными словами, Барановский старался говорить с властью на понятном ей языке. Его героизм состоял не в готовности кидаться кирпичами или бросаться под бульдозер, а в использовании любой возможности спасти памятник. Если это не удавалось, Петр Дмитриевич стремился хотя бы максимально подробно зафиксировать его параметры для будущих исследователей.

А как же история 1928 года, когда приехали рабочие сносить палаты Василия Голицына в Охотном Ряду, на месте которых сейчас находится здание Госдумы? Барановский со второго этажа здания забросал их камнями! Или это тоже апокриф?

Нет, это как раз не апокриф, а едва ли не единственный пример подобного поведения Барановского. Но в данном случае речь шла не о палатах Голицына, а о церкви Параскевы Пятницы, которая находилась рядом с ними (теперь на ее месте проезжая часть Охотного Ряда). Рабочие тогда написали жалобу на Барановского: он не допускал их к разбору здания, которое только недавно отреставрировал. К сожалению, уникальные Голицынские палаты ни Петру Дмитриевичу, ни другим представителям научной общественности отстоять так и не удалось.

Я читал, что в первые годы советской власти едва ли не единственным способом сохранить древний памятник, особенно религиозного назначения, было устроить в нем музей. Так ли это?

Конечно. Барановский чаще всего именно этим обосновывал необходимость сохранения того или иного памятника. Он доказывал представителям власти, что вместо сноса того или иного исторического здания лучше найти ему некое практическое применение. Тут я бы хотел остановиться на особенностях той исторической эпохи. В своих публикациях я пытаюсь обосновать необходимость отхода от упрощенного понимания логики исторического процесса, что до 1917 года было одно, а после — совсем другое. На самом деле все события XX века в нашей стране развивались эволюционно. Поэтому распространенный сейчас тезис, что советская власть везде и всюду сносила исторические и культурные памятники, нуждается не то чтобы в пересмотре, но в существенной корректировке. В каждом конкретном случае надо понимать причины сноса того или иного здания в контексте тогдашних событий. Для большевистского режима главной проблемой были не сами церковные здания, а церковные общины — люди, которые там собирались Поэтому сначала храмы у них отбирались, а потом власти пытались найти им какое-то практическое применение, что получалось далеко не всегда. Чем дольше я изучаю этот вопрос, тем больше прихожу к выводу, что кампания по сносу церквей в конце 20-х — начале 30-х годов XX века в большинстве случаев не была обусловлена какими-то фундаментальными идеологическими причинами. На самом деле она представляла собой попытку местных властей показать вышестоящему начальству свою кипучую деятельность по коренному переустройству страны. Особенно это проявлялось в Москве, которая наиболее сильно пострадала от этой кампании. Столичное большевистское руководство таким наглядным образом стремилось продемонстрировать свою работу по реконструкции города.

Это что-то вроде нынешней замены асфальта тротуарной плиткой?

Нет, в данном случае эта аналогия неуместна. То, что вы назвали, — это всегда завершаемый процесс, да и плитка в любом случае лучше асфальта. Здесь речь о другом. В первые годы советской власти ее идеологи часто говорили о новом обществе, новом быте и прочих абстрактных романтических вещах, которые было почти невозможно реализовать на практике. Во-первых, ни у кого не было понятия, как это все воплощать в реальности. Во-вторых, на осуществление подобных грандиозных замыслов банально не хватало денег. Но властям свою работу в любом случае надо было демонстрировать. В результате часто складывалась такая ситуация: сносили какую-либо церковь, чтобы на ее месте построить нечто новое и современное, но на строительство уже не было средств.

Научные методы Барановского

А хрущевские сносы в конце 50-х — начале 60-х годов XX века, против которых Барановский тоже активно выступал?

Это отдельная тема, которой я еще не занимался, она требует отдельного изучения. Пока могу осторожно предположить, что в хрущевских сносах идеологии было больше. В это время, в отличие от конца 20-х годов XX века, уже имелись и новые технологии строительства, и новые подходы к городскому планированию. На мой взгляд, при Хрущеве сносы памятников были завязаны на антирелигиозную кампанию, но аналогичные процессы в конце 20-х годов шли в отрыве от нее.

Разве?

Да, антирелигиозная кампания большевиков началась едва ли не с первых дней советской власти. Взять, например, изъятие церковных ценностей в начале 20-х. Но храмы тогда не трогали — сносить их стали только в конце десятилетия. Поэтому я и говорю, что следует избегать категоричных оценок и стремиться понять логику исторического процесса. Конечно, я не собираюсь как-то оправдывать массовые сносы памятников, которым противостоял Барановский. Я только пытаюсь объяснить контекст времени, когда эти печальные события происходили, и логику принятия решений.

В чем состоял новаторский метод реставрации Барановского с восстановлением первоначального облика памятника и уничтожением позднейших наслоений?

Это называется метод расчета кирпичного декора по кладке, или метод наращивания сохранившихся хвостовых частей кирпича. Его придумали еще до Барановского, но именно Петр Дмитриевич первым стал активно применять его на практике. Если говорить совсем кратко и упрощенно, его суть состоит в том, чтобы по сохранившимся остаткам («хвостам») кирпичной кладки реконструировать первоначальный декор. Сейчас этот метод несколько устарел. Наука ушла далеко вперед, и при реставрации памятников чаще всего применяют другие способы, в том числе с использованием химического анализа материалов.

Почему методы Петра Барановского не всем нравились?

В целом к методам Барановского у научного сообщества действительно много вопросов. Современные методы научной реставрации гласят, что памятник имеет долгую жизнь, и все ее этапы так или иначе необходимо бережно сохранять. То есть сейчас принять считать, что у памятника XVI века ценность могут представлять и позднейшие наслоения — например, XVII и XVIII веков. Но Барановский в рамках своего научного интереса (прежде всего к памятникам шатровой архитектуры XVI-XVII веков) и для обоснования ценности памятника полагал, что при реставрации ему нужно вернуть первоначальный облик. Надо еще понимать, что в советской культурной парадигме считалось, что чем древнее памятник, тем он народнее и ценнее. Поэтому целью Барановского было раскрыть памятник так, чтобы можно было объявить его произведением народного зодчества и тем самым уберечь от возможного уничтожения.

Я читал, что к реставрационным методам Барановского отрицательно относились не только некоторые его коллеги, но и верующие. Это правда, что в 1924 году прихожане едва не линчевали Барановского — якобы за осквернение святыни, когда он в Коломенском занялся реставрацией церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове, возвращая ей первоначальный вид?

Там было немного сложнее. Когда Барановский задумал создать музей в Коломенском, у него действительно возникли споры и конфликты с местной православной общественностью. Прихожане хотели использовать храмы так, как они привыкли. А Петр Дмитриевич протестовал и объяснял, что такое отношение только вредит памятникам. На этой почве возникали разного рода конфликты и инциденты, но я думаю, что приведенный вами инцидент сильно преувеличен.

Спаситель русской Флоренции

Я родился и вырос в Ярославле, где имя Петра Барановского знают не понаслышке. Это правда, что Барановский именно в моем родном городе начал свою научную деятельность и фактически спас его исторический центр, входящий теперь в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, от полного исчезновения после варварского подавления антибольшевистского восстания 1918 года?

Для меня до сих пор остается загадкой, почему Барановского вообще отправили в Ярославль руководить реставрационными работами. В автобиографии Петр Дмитриевич вспоминал, что сразу после подавления восстания летом 1918 года он пришел к тогдашнему наркому имущества Павлу Малиновскому, представил ему план восстановительных работ в Ярославле, и тот его сразу утвердил. К тому времени Барановский был новичком в архитектурном сообществе — он только недавно демобилизовался и еще даже не окончил Московский археологический институт. Почему именно ему, молодому и еще малоопытному специалисту, поручили такой важный фронт работ? Возможно, просто Барановский оказался единственным, кто за это дело взялся. Ведь Гражданская война еще только разгоралась, и многие его старшие коллеги проявляли осторожность, занимая выжидательную позицию. Что касается вашего вопроса, то это действительно так. Барановский действительно спас от гибели многие уникальные памятники Ярославля. Его научная деятельность в полуразрушенном городе носила прежде всего экстренный противоаварийный характер. Пробоины от снарядов в стенах и крышах местных храмов Петр Дмитриевич вместе со своими коллегами закрывал брезентом и досками. Это было необходимо не только для сохранения ярославских церквей, но и для спасения их бесценных фресок, известных теперь во всем мире.

Это правда, что дефицитный про тем временам брезент Барановскому удалось раздобыть благодаря помощи Натальи Седовой, жены Троцкого?

Все верно. Наталья Ивановна Седова работала в музейном отделе Наркомата просвещения, которым руководил Анатолий Луначарский. К ней Барановский и его коллеги апеллировали достаточно регулярно. Она действительно помогла ему достать двенадцать большемерных брезентов, необходимых для проведения консервационных работ в Ярославле. Заслуга Барановского в деле спасения ярославских памятников искусства заключалась не только в непосредственном проведении противоаварийных работ. Он добился создания в Ярославле филиала московских реставрационных мастерских, которые в конце 20-х годов, к сожалению, полностью разгромили. Других таких реставрационных центров в России тогда не было Большое значение имело и то, что местное большевистское руководство, наблюдая за активной работой в городе реставраторов из Москвы, постепенно проникалось осознанием важности и ценности сохранившихся в Ярославле архитектурных памятников. Во многих других древних русских городах, например, в соседней Твери, где не нашлось своего Барановского, в этом смысле ситуация с сохранностью памятников была гораздо хуже.

Кроме Ярославля, который называли русской Флоренцией, Барановский еще спас множество уникальных памятников Русского Севера.

Это уже было после его работы в Ярославле. На Русском Севере с охраной памятников было еще печальнее. Эта деятельность была закреплена за музеями и во многом зависела от ситуации на местах. Например, в Вологде существовало сильное музейное сообщество, которое отчаянно боролось как за памятники архитектуры, так и за культурное наследие. Когда в свое время по инициативе Грабаря множество ценных вологодских икон переместили на хранение в Третьяковскую галерею, местные музейщики долго и активно этому сопротивлялись. Но тем же самым занимался и Барановский. Он организовал перемещение на территорию основанного им музея-заповедника в Коломенском бесценных деревянных храмов Русского Севера, которым на прежнем месте грозила неминуемая гибель.

Кстати, можно сейчас хотя бы примерно сказать, сколько архитектурных шедевров Русского Севера погибло за последнее столетие?

Точные цифры я вам не назову, но совершенно точно, что значительная часть уникальной деревянной архитектуры Русского Севера теперь безвозвратно утрачена. Я даже скажу больше: этот процесс и сейчас продолжается ударными темпами. И об этом бедствии почему-то мало кто говорит. Известными становятся лишь самые вопиющие случаи, вроде поджога подростком в 2018 году церкви Успения Пресвятой Богородицы в Кондопоге.

Сибирский арестант

За что Барановского арестовали в начале 30-х годов по «делу славистов»? Ведь там пострадали в основном лингвисты, а он был архитектором.

Пономарев мне говорил, что многие ученики пожилого Петра Дмитриевича неоднократно его расспрашивали о причинах ареста, но он ничего конкретного об этом так и не рассказал. Я изучал документы об аресте Барановского в архиве ФСБ. Все материалы об этом опубликованы в книге Федора Дмитриевича Ашнина и Владимира Михайловича Алпатова «"Дело славистов": 30-е годы». Если говорить кратко, то арест Барановского в октябре 1933 года был связан с его общением с известным петербургским искусствоведом и бывшим директором Русского музея Николаем Петровичем Сычевым. Именно с Сычева и началось «дело славистов». Когда его арестовали в Ленинграде, то из Барановского сотрудники ОГПУ пытались слепить видного деятеля московского отделения так называемой Российской национальной партии.

Которую они же сами и придумали?

Конечно, уголовное дело было полностью сфабриковано чекистами во главе с Генрихом Люшковым, который в 1938 году сбежал в Маньчжурию и до своей гибели в 1945 году работал на японскую разведку. При Хрущеве всех осужденных по «делу славистов» полностью реабилитировали. В этом деле до сих пор остается много загадок. Судя по показаниям почти всех его фигурантов, следствие пыталось выйти на Грабаря и Сухова — якобы главарей «контрреволюционной организации», но почему их так и не тронули, до сих пор непонятно. В обвинительной части приговора по «делу славистов» упоминаются показания некоего Александрова, но такая фамилия отсутствует в следственных материалах, поэтому я предполагаю, что это псевдоним доносчика или секретного сотрудника ОГПУ.

Как Барановскому удалось в 1936 году, за год до начала Большого террора, досрочно выйти на свободу?

Во-первых, Барановский попал в систему ГУЛАГа в более или менее травоядные времена — в середине 30-х годов XX века. В лагере он относительно неплохо устроился, работая по специальности. В заключении Петр Дмитриевич построил множество зданий, в том числе сельскохозяйственный музей в Мариинске В его личном архиве сохранилось немало документов того времени — например, карточка ударника коммунистического труда и вырезка из газеты «Сибирская перековка». В своих воспоминаниях Барановский со свойственной ему иронией отмечал, что из всех руководителей, с которыми ему за всю жизнь довелось общаться, лагерные начальники были едва ли не единственными, кто его по-настоящему ценили. Во-вторых, за Барановского из Москвы хлопотали такие влиятельные люди, как Алексей Щусев, Игорь Грабарь и президент Академии архитектуры СССР Виктор Веснин. В результате ему сократили срок заключения, он вышел на свободу на год раньше. И хотя Петру Дмитриевичу предписали жить за 101-м километром, в Александрове, коллеги довольно быстро стали привлекать его к работе в Москве. Официальное разрешение на проживание в столице Барановскому дали только после Великой Отечественной войны.

Ученый и гражданин

Как вы думаете, если бы Барановскому не удалось досрочно освободиться в 1936 году, пережил бы он Большой террор 1937-1938 годов?

Вряд ли. Многие Александр Иванович Анисимов и Юрий Александрович Олсуфьев.

Я читал, что после освобождения из лагеря Барановский каждое утро на первой электричке тайно ездил из Александрова в Москву, чтобы сделать фотографии и обмеры Казанского собора на Красной площади, а потом сразу возвращался обратно, чтобы никто не обнаружил нарушения режима спецпоселенца.

К сожалению, на этот вопрос нельзя ответить точно, потому что свои обмеры Казанского собора Барановский передал архитектору Олегу Игоревичу Журину, который в 90-е годы занимался его восстановлением. Документальных подтверждений этой истории нет, и я не уверен, что это правда. В Александрове у Петра Дмитриевича как научного сотрудника и архитектора-реставратора был обширный круг обязанностей, поэтому вряд ли у него имелась возможность ежедневно ездить в Москву. Возможно, он это делал время от времени (тем более что его супруга Мария Юрьевна Пономарева работала в Историческом музее), но не более того. Я думаю, что основные работы по Казанскому собору Барановский выполнил еще в 20-е годы, а в 90-е годы, опираясь на них, храм воссоздали.

Олег Журин, которого вы упомянули, рассказывал, что Барановский, передавая ему чертежи с обмерами Казанского собора, не верил в его восстановление. Как вы относитесь к мнению, что нынешний Казанский собор — это новодел и бледная копия прежнего храма?

Казанский собор воссоздавали в начале 90-х годов на мощной волне религиозно-патриотического энтузиазма, но никаких серьезных публикаций о том, как это проходило, так и не было. По крайней мере, я материалы об этом воссоздании не видел, поэтому не берусь судить. Могу только сказать, что к новому Казанскому собору действительно есть ряд вопросов, но для уровня научных знаний своего времени он воссоздан достаточно качественно.

Почему в России до сих пор нет ни одного памятника Барановскому?

Для этого нужна чья-то политическая воля, чтобы этот вопрос кто-то пролоббировал. Уверен, что рано или поздно памятник Петру Дмитриевичу непременно появится. Но для того, чтобы это поскорее случилось, нам надо показывать настоящего Барановского. Не полоумного желчного старика, готового всякий раз лечь под бульдозер, каким его изображают одни, и не страстотерпца и непримиримого борца с советской властью, каким его делают другие, — а как ученого и гражданина, внесшего неоценимый вклад в спасение и сохранение уникальных памятников русской культуры.