о московских поэтических чтениях

«Поэзия конца 1950-х — начала 1960-х, та поэзия, что собирала верных рыцарей своих под усыпанными свечами каштанами, под клёнами-остролистами, под духом медовым манящими липами, та поэзия... даровала нам свет мерцающего ночника. Свет человеческого приятия».

Всё началось, как и всегда, с Владимира Маяковского. В жизни вообще всё и всегда начинается со смутьянов, с пассионариев — и тут привет нам от доктора исторических наук Страны Советов товарища Льва Гумилёва.

Дар слов, неведомый уму,

Мне был обещан от природы.

Он мой. Веленью моему

Покорно всё. Земля и воды,

И лёгкий воздух, и огонь

В одно моё сокрыты слово...

Видно, не зря говорят: поэты определяют ход бытия. Прозревают его сквозь пелену времени. Тащат нас, горемычных, на салазках да в будущее.

Лето летнее.

Поэты.

28 июля 1958-го в Москве при огромном стечении народа был торжественно открыт памятник Маяковскому. На нынешней Триумфальной площади, а тогда (начиная с 1935-го) — на площади имени пламенного трибуна революции.

Было произнесено в тот день много торжественных речей, клятв, напутствий. Воздух вибрировал космосом, свободой, покорением несбыточных вершин. После торжественной части принялись читать стихи. Читали все — и официально означенные поэтами, и означенные народом (неофициально), и просто любители стихосложения разных мастей. Власть такому не препятствовала, власть такое где-то даже и одобряла. Собрался народ чтить борца за дело советской власти. Так и пусть! И на здоровье! А если что, потом и разберёмся.

И так это «потом» всем неофициально-официальным поэтам понравилось, что решили они собраться на старом-новом месте вновь. Через неделю. И понеслось. Аж на четыре долгих года. Потянул к себе маяк народных масс те самые массы в лице поэтически одарённых личностей. Это здесь, у подножия десятиметрового монумента, впервые и прозвучало от печально известного Юрия Галанскова:

Это — я,

призывающий к правде и бунту,

не желающий больше служить,

рву ваши чёрные путы,

сотканные из лжи!

На фоне Рождественского, Вознесенского, Евтушенко и Ахмадулиной выглядело таковое совершеннейшим безобразием. И власть принялась бороться. И поэзию в окончании поборола. Но это всё было потом, в годы благословенного застоя, а пока... А пока по скверам и паркам столицы всех прогрессивных трудящихся всего мира полыхала, цвела, дурманила строками муза любви, метаний, мечтаний и странствий...

Впрочем... И официальные поэты доставляли определённые неудобства власти. И все эти безобидные на первый взгляд сборища, все эти горящие глаза возле зелёных театров ВДНХ, парка Горького, «Сокольников» (далее везде) внушали всё меньше и меньше веры в некоторую осмысленную целесообразность происходящего. Как говорится, вот тебе, бабушка, и Вознесенский! У нас горит достояние народное, а он в платочке шейном такой-сякой изволит прилюдно изгаляться!..

Пожар в Архитектурном!

По залам, чертежам,

амнистией по тюрьмам —

пожар, пожар!

...

Прощай, архитектура!

Пылайте широко,

коровники в амурах,

райклубы в рококо!

О юность, феникс, дурочка,

весь в пламени диплом!

Ты машешь красной юбочкой

и дразнишь язычком.

Меж тем будут, будут! И поэтические вечера в Политехническом, и массовые чтения в Лужниках...

Танки идут по Праге

в закатной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета.

Ох уж эта поэзия...

Без пригляду за ней — никуда.

И Хрущёв бездарно ошибался, и Евтушенко (позже, в брежневские времена) глупо позёрствовал, а меж тем... Поэзия конца 1950-х — начала 1960-х, та поэзия, что собирала верных рыцарей своих под усыпанными свечами каштанами, под клёнами-остролистами, под духом медовым манящими липами, та поэзия... даровала нам свет мерцающего ночника. Свет человеческого приятия. Свет праздного любования торжеством неизбывной, бесконечной в конечности своей жизни. Завтра!.. Завтра, быть может, и не будет ничего, и хрупкий мир полетит себе в пропасть под улюлюканья... Да вот только сегодня — есть у нас сегодня. Им и будем жить, в поцелуях сливаясь, растворяясь в объятьях...

Завиден мне полёт твоих колёс,

о мотороллер розового цвета!

Слежу за ним, не унимая слёз,

что льют без повода в начале лета.

И девочке, припавшей к седоку

с ликующей и гибельной улыбкой,

кажусь я приникающей к листку,

согбенной и медлительной улиткой.

Прощай! Твой путь лежит поверх меня

и меркнет там, в зелёных отдаленьях.

Две радуги, два неба, два огня,

бесстыдница, горят в твоих коленях.

И тело твоё светится сквозь плащ,

как стебель тонкий сквозь стекло и воду...

Вот пусть и будет «Мотороллер» (целиком уж найдёте сами) Беллы Ахмадулиной всем нам пропуском в летнюю жизнь, в краткий миг солнечного ликования счастья.

Всё пройдёт. И там, в сияющих горних сферах, пусть вспомнятся нам, пусть услышатся театров летних голоса.

Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.