Женщина, подарившая нам Карлсона
Книга этой недели — расширенная стенограмма фильма Олега Дормана "Подстрочник" о жизни Лилианны Лунгиной
Завтра, 16 июня, исполняется 105 лет со дня рождения Лилианны Лунгиной — переводчицы, чьи слова живут в голосе Карлсона, Пеппи Длинныйчулок, Гамсуна, Стриндберга и Андерсена. Ее жизнь прошла сквозь границы, войны, имена и эпохи, но главное в ней — умение оставаться собой и говорить на языке другого так, будто это твой родной. "Подстрочник" Олега Дормана — книга о выборе и внутренней свободе, которую пропагандировала Лунгина. Этот текст живой, ритмичный, как дыхание, и построен не по жанровым канонам, а как разговор с читателем — о жизни, встречах, страхе и благодарности.
Надеяться и верить
У "Подстрочника" нет литературной композиции. Нет завязки, развязки и кульминации. Есть поток речи, который ни на минуту не становится однообразным. Потому что речь — живая. "Подстрочник" был стенограммой: Олег Дорман снимал документальный фильм, а потом почти не правил. В итоге вышло больше, чем фильм — в книгу вошли и те фрагменты, что не попали в монтаж. И каждая сцена, каждая интонация — это не просто часть биографии Лунгиной, а точка на карте века, пройденная от первого лица. Лунгина говорила просто, но не примитивно. Ее фразы полны смысла, даже если они бытовые. И главное — они про внутренний выбор. Она не скрывала, что жизнь давалась с трудом, но не принимала пораженческого тона. Повторяла:
Нужно надеяться и верить в то, что даже очень плохие ситуации могут неожиданно обернуться совсем другой стороной и привести к хорошему.
Ее детство было списком пересеченных границ. С пяти до 10 лет — Германия. Потом — Франция. Потом — обратно в Советский Союз. Школы менялись, города исчезали за окнами, имена — тоже. Ли́ли Ма́ркович. Лили́ Имали́. Лили́ Маркови́ч снова, но с другим произношением. За школьные годы она сменила 12 (!) школ и почти столько же имен. Это не сломало ее, а сделало внимательной. К языку, к деталям, к интонациям. Позже она скажет, что каждый новый язык и каждая новая страна были для нее не просто средой, а возможностью понять, как устроен человек, как устроено общество.
Семья Лунгиной происходила из Полтавы, но Лилианна не сразу почувствовала, насколько важны корни. Со временем интерес к прошлому стал частью внутренней работы. Она рассказывает о том, как важно с годами возвращаться к своим корням, пытаться понять, откуда ты и кто твои предки. В Москву Лили вернулась подростком. Это был другой мир — военный, тревожный. Война. Эвакуация. Голод. Страх. Но в ее рассказах рядом с этими словами всегда стоят другие — "любовь", "встречи", "счастье". Именно в это время она познакомилась с Семеном Лунгиным, будущим мужем. Их связь была не только любовной, но и профессиональной. Вместе они прошли через все невзгоды, сохранив любовь, верность и удивительную способность радоваться простым вещам.
Профессию Лилианна выбрала будто случайно, но все детали жизни к ней вели. Многоязычное детство. Любовь к словам. Наблюдательность. Перевод стал не только профессией, но способом жить и выживать, "строить мосты между культурами и людьми", делиться тем, что важно и дорого. Благодаря Лунгиной миллионы детей в СССР узнали, кто такой Карлсон и почему Пеппи носит чулки разного цвета. Но ее работа не ограничивалась детской литературой. Она переводила Кнута Гамсуна, Августа Стриндберга, Макса Фриша, Генриха Белля, Михаэля Энде, Колетт, Александра Дюма, Жоржа Сименона, Луиша Виану, Ромена Гари. Она была не просто переводчиком — она была соавтором, человеком, который умел "оживить" текст на русском языке так, что он становился родным и любимым для миллионов читателей.
В ее послужном списке — не только проза. Лунгина блестяще справлялась с пьесами: Шиллер, Ибсен, Гауптман. Это отдельная сложность: текст на сцене должен звучать. Ее переводами говорили актеры. Ее интонациями плакал зритель. И сказки. Гофман. Андерсен. Классика, в которой легко оступиться. Но ее переводы считаются эталоном. Потому что в них — не только точность, но и слух. Она умела слышать музыку языка и передавать ее на русском — и именно поэтому ее переводы до сих пор не устарели и остаются любимыми. Работа Лунгиной была в тени. Ее имя не печатали крупно. Но в каждом знакомом детском абзаце — ее труд. В каждой интонации Карлсона — ее выбор.
Мост между мирами
К моменту, когда Лилианна Лунгина впервые написала письмо Астрид Линдгрен, она уже знала: перед ней — не просто автор. Это был человек, с которым Лунгина чувствовала родство на уровне интонации. В начале 1960-х, когда советские книжные полки еще только осторожно распахивались перед зарубежной детской литературой, Лилианна принесла в этот новый мир Пеппи Длинныйчулок и Карлсона. Они мгновенно стали своими. Но что происходило дальше, осталось бы за кадром, если бы не переписка — интимная, насыщенная, и как признается сама Лунгина, спасительная.
Я хотела, чтобы Астрид знала: ее герои стали нашими, что дети в Советском Союзе смеются и плачут вместе с Карлсоном и Пеппи, что ее книги здесь — не просто переводы, а часть детства миллионов.
Лунгина написала первое письмо после выхода русскоязычного перевода "Пеппи Длинныйчулок". Оно было длинным, с подробностями и историями. Лунгина описывала детей, которые читали книгу взахлеб, и взрослых, которые узнавали в Пеппи собственную жажду свободы. В Советском Союзе, где каждый печатный лист проходил фильтр идеологии, книги Линдгрен звучали почти как манифест — но при этом оставались абсолютно детскими. И ответ пришел. Линдгрен писала не официально. Не из вежливости. Ее письмо было личным — живым, мягким, с тем особым тоном, который Лунгина так точно передала в переводе. Так началась переписка, которая продлилась долгие годы. Лунгина вспоминала:
Каждое письмо от Астрид было для меня радостью. Я ощущала, что мы с ней на одной волне, что она понимает меня, а я — ее.
Переписка быстро вышла за пределы обсуждений сюжетов и персонажей. Они говорили о литературе и о детях, воспитании и страхах. Линдгрен писала о Швеции, своих буднях, о том, как рождаются ее книги. Лунгина — о том, как в СССР читают Карлсона, как дети смеются над его шутками и искренне верят, что он существует. Как родители плачут над "Братьями Львиное Сердце". Как библиотеки переполнены заказами на книги, которые она перевела.
В одном из писем Лунгина рассказывала, с какими трудностями сталкивается переводчик, пытаясь сохранить не просто сюжет, а дыхание текста. Она объясняла, почему юмор Карлсона пришлось адаптировать, как менялась интонация Пеппи в русском языке, и насколько важно было сохранить ощущение дерзкой, но доброй свободы. Это была не просто корреспонденция двух женщин. Это был литературный семинар, где обсуждались смыслы, структура и дыхание текста.
Без этой переписки я бы, наверное, не смогла так точно передать ее интонацию, тот особый смех сквозь слезы, который есть у Астрид.
У них был общий мир — язык книги. Перевод стал не технической задачей, а разговором между двумя мирами. Именно это позволило Лунгиной добиться того, что ее переводы до сих пор читают как оригинал — без ощущения "переведенности".
В письмах писательница и переводчица обсуждали и воспитание. Линдгрен делилась мыслями о том, почему детская литература не должна быть назидательной. Почему важно говорить с ребенком всерьез. Почему Пеппи — это не просто веселый персонаж, а воплощение человеческого достоинства и права быть другим. Лунгина соглашалась — и добавляла, как важно было принести этот голос в общество, где индивидуальность считалась подозрительной. Иногда они говорили о политике. Осторожно, вскользь. Но общее чувство — о том, что границы условны, а в письмах может звучать то, что невозможно произнести в эфире. Эта переписка стала для Лунгиной возможностью дышать полной грудью.
Однажды Лунгина написала, как ее сын читал вслух "Мио, мой Мио". Как он плакал. Как она сама, уже взрослая, не могла сдержать слез. Это письмо тронуло Линдгрен до глубины души. В ответ она рассказала, что этот роман был для нее очень личным — и что она рада, что он отозвался у читателя в другой стране. Благодаря этим письмам Лунгина чувствовала себя частью большого литературного мира. И не просто частью — человеком, который проводит мост между двумя культурами.
Я благодарна судьбе за эту переписку. Она сделала меня лучше — и как переводчика, и как человека.
С годами письма стали реже. Но их значение не уменьшилось. Они хранились бережно, возвращались в памяти. И — что особенно важно — они продолжали работать. Каждый новый перевод Лунгиной был насыщен этим опытом: дружбы, доверия, обмена. Это была не просто переписка. Это был диалог, в котором рождался текст. Настоящий, живой, теплый — такой, каким и был Карлсон, который живет на крыше. Такой, каким должна быть хорошая литература.
Разговор с эпохой
Для Лилианны Лунгиной каждая встреча — поворот. Так было с Александром Солженицыным. Воспоминание о той встрече занимает в "Подстрочнике" важное место. Это была не просто встреча с писателем — это было прикосновение к чему-то нерушимому.
Я помню, как впервые увидела Солженицына — это было потрясение. Он вошел в комнату, и сразу стало ясно: это человек, который знает, зачем он пришел в этот мир. В нем была какая-то невероятная внутренняя сила, спокойствие и уверенность, которая сразу передавалась окружающим.
Эту сцену Лунгина описывает без восторгов, но с уважением. Не из страха — из ощущения силы. Он пришел не побеждать, не переубеждать. Он просто был.
Мы тогда все жили в страхе, в постоянном ожидании беды. А он был как будто вне этого страха — не потому, что не чувствовал его, а потому, что умел с ним справляться. Его присутствие придавало мужество и нам.
И это мужество — тихое, не требующее подтверждений. В этом, по ее словам, и заключалась честность. Он говорил "без пафоса", но "в каждом его слове была правда — не та, что громко кричит, а та, что тихо живет внутри и не умирает". Лунгина не искала в людях совершенства. Она умела признавать силу, не отрицая сложность. И наверное, именно поэтому на страницах "Подстрочника" нет иллюзий. Есть только опыт, который она хотела передать. Так, чтобы его можно было почувствовать.
С поэзией у Лилианы Лунгиной был особый разговор. Особенно с поэзией Иосифа Бродского. Не личный — литературный. Но и здесь — не анализ, не оценка, а ощущение, сдвиг.
Когда я впервые прочла Бродского, у меня было ощущение, что я попала в совершенно иной, доселе неведомый мне мир. Это было не просто открытие нового поэта — это было открытие новой поэзии вообще.
Стихи Бродского для нее были не формой, а актом абсолютной внутренней свободы. Он никому не угождал. Не старался понравиться.
У Бродского есть какая-то удивительная внутренняя свобода. Он не заигрывает с читателем, не пытается понравиться — он просто говорит свою правду, и эта правда захватывает, не отпускает.
Лунгина говорила о поэзии точно так же, как о людях. Не пытаясь расставить по местам, не создавая иерархий. Просто фиксируя то, что тронуло. Ее поражала работа Бродского с языком — не стиль, а возможность сказать неожиданно и точно. Для нее творчество Бродского было поэзией, "в которой каждое слово на своем месте, но при этом каждое слово как будто чуть-чуть не там, где ты его ожидаешь". И это давало возможность услышать родной язык заново. Не поэзия "о", а поэзия "из". Из глубины, из молчания. Из невозможности сказать иначе.
Еще одна точка — Ахматова. С ней Лунгина встретилась лично. Эта встреча была короткой, но важной. Она не рассказывает ее как историю встречи с "великой поэтессой", а как момент понимания: поэт — это всегда про одиночество и про гордое молчание. А вот с Мариной Цветаевой все иначе. У Лунгиной было к ней особое отношение. Не потому, что та писала сильно — потому, что судьба Цветаевой для Лунгиной была метафорой времени, а не просто биографией. Она размышляла о ее смерти, как о результате той безысходности, которую слишком многие не выдерживали.
Особенность "Подстрочника" в том, что это разговорная книга. В буквальном смысле. Она не построена как мемуары, не выстроена в хронологии, не стремится обобщать. Она создает эффект присутствия — будто ты рядом. Слушаешь. Иногда забываешь, что это книга. Возникает иллюзия, что тебе просто рассказывают жизнь — без купюр, без точек с запятыми. Но при всей этой простоте "Подстрочник" — не просто автобиография. Это книга-позиция. Это рассказ человека, который остался собой. И сохранил дар удивляться.
Лунгина смотрела на жизнь как на череду возможностей, а не испытаний. Даже трагедии, казалось, она разбирала с каким-то внутренним светом. Лунгина фиксировала: итог жизни — это не сумма только счастливых или только трудных моментов, а вся совокупность прожитых мгновений. Она называла это "осколками жизни". И хотела, чтобы эти осколки кто-то подобрал, запомнил, передал.
Мне вообще думается, что сейчас, к концу века, когда идет такой страшный разброд умов и когда наша страна тоже не совсем понятно, куда катится... действительно важно и ценно сохранить как можно больше осколков жизни, которую мы прожили, — двадцатого века и даже, через родителей, девятнадцатого. Может быть, чем больше людей будет свидетельствовать об этом опыте, тем больше удастся из него сохранить…
Так она и делала. Свидетельствовала.
Издательство: CorpusКоличество страниц: 384Год: 2022Возрастное ограничение: 12+
Екатерина Петрова — литературная обозревательница интернет-газеты "Реальное время", ведущая телеграм-канала "Булочки с маком".