«Сталин за всю свою ужасную, чудовищную жизнь, сделал одно доброе дело, написал работу «Марксизм и вопросы языкознания», — эта оценка из уст человека, ненавидящего вождя, дорогого стоит. Эта знаменитая статья в «Правде» не открывала никаких научных истин, зато положила конец марризму. Это лжеучение за почти 30 лет безраздельного господства практически уничтожило советскую лингвистику, пытаясь доказать, что у пролетариата всех стран есть свой язык. О том, почему Сталин от этого отказался, — в материале «Газеты.Ru»

Простые грузины — почти армяне

Марксизм, по мнению многих историков и философов, включая Карла Поппера, играл роль официальной религии Советского Союза. Этот тезис может показаться контринтуитивным, поскольку большевики отрицали наличие бога, но религия далеко не всегда имеет богов в классическом понимании, — нет их, например, в буддизме. Главное, что роднит советский марксизм с религией — это попытка всеобъемлюще описать и регламентировать жизнь. Касалось это и науки, причем экономики, истории и социологии, которые прямо затрагивал в своих работах Карл Маркс. Так, начиная с середины 1920-х годов руководящей доктриной советской лингвистики было «Новое учение», сочиненное кавказоведом грузинского происхождения Николаем Марром. С точки зрения традиционной лингвистики он был классическим научным фриком, в том же русле, что и современные исследователи «Славяно-арийских Вед» и других маргинальных фальшивок. Язык, по мнению Марра, был такой же надстройкой над социально-экономическим базисом, как и вся остальная культура. Все человеческие общества при развитии проходят разные стадии «пятичленки» — первобытно-общинный строй, рабовладельческий, феодальный, капиталистический и социалистический. На каждой стадии меняется и язык, который разделяется на классы при расслоении общества. Например, латинский язык, по Марру, это язык римской элиты, в то время как трудовой народ общался между собой на каком-то «яфетическом» языке. «Яфетический» — это выдуманное псевдонаучное понятие, нечто, что роднит между собой языки рабочего класса всех стран и всех эпох. Эту идею Марр продвигал на полном серьезе, пытаясь даже доказать, что язык армянского простонародья похож на язык грузинского простонародья, и что русский язык на каком-то этапе, был ближе к грузинскому чем к другим славянским. В реальности даже латинский и санскрит являются более близкими к русскому языку, поскольку они, в отличие от грузинского, относятся к индо-европейской группе. Но Марр отрицал концепцию языковых семей как таковую. Языки якобы вообще не могут разделяться. Все они произошли из небольшого набора общих для людей трудовых выкриков, и могут лишь трансформироваться в ходе социальных перемен и скрещиваться между собой.

Язык как трансцендентное понятие

Доктрина Марра придавила настоящих отечественных лингвистов, будто бетонная плита. Существование языковых семей — абсолютно достоверный и доказанный факт, и без этой концепции языковедам было так же плохо, как биологам без учения о генах и наследственности. По сути, перед учеными стоял выбор: принять марризм и превратиться в лжеученого; писать научные труды в серой зоне, стратегически расставляя в работах ссылки на Марра без изменения содержания; либо же найти себе другую работу. Поэтому когда Иосиф Сталин взялся за лингвистику сам, на первый взгляд, это не сулило ученым ничего хорошего: догматы, написанные лично вождем, стали бы настоящим священным писанием, соблюдать которое бы заставили куда жестче, чем марризм. Статья «Марксизм и вопросы языкознания» вышла в «Правде» 20 июля 1950 года. Она была подана как ответ на поступающие Сталину вопросы от неназванных групп молодежи, но это было обычным для того времени поводом высказать то, о чем вождь думает сам. С первых же строк Сталин прямо опровергает то, что еще вчера было официальной догмой. «Верно ли, что язык есть надстройка над базисом? — Нет, неверно», — писал он. Статья, на первый взгляд, написана типичным для официальной прессы кондовым официозным языком, будто автор хочет скрыть смысл написанного, а не прояснить. Но если сделать усилие и попытаться вникнуть в текст, многих удивит результат.

«Язык порожден не тем или иным базисом, старым или новым базисом внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Он создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, всеми классами общества, усилиями сотен поколений. Он создан для удовлетворения нужд не одного какого-либо класса, а всего общества, всех классов общества. Именно поэтому он создан как единый для общества и общий для всех членов общества общенародный язык», — даже люди, ненавидящие Сталина и СССР всей душой, не найдут, к чему придраться в этом тексте.

Далее вождь делает очевидное наблюдение: после Октябрьской революции жизнь страны изменилась до неузнаваемости, на смену капиталистической экономике пришла социалистическая, класс капиталистов уничтожен — а язык остался тем же, на котором говорили до этого. Забавно, что Сталин так и не дает внятного ответа, чем является язык: «его нельзя причислить ни к разряду базисов, ни к разряду надстроек. Его нельзя также причислить к разряду «промежуточных» явлений между базисом и надстройкой, так как таких «промежуточных» явлений не существует». Нельзя причислить его и к орудиям труда. С точки зрения ортодоксального марксизма Сталин ударился в мистику, прибегая к приемам апофатического богословия: попыткам объяснить, что такое непостижимый Бог, перечисляя то, чем он не является. Если язык не базис, и не надстройка, то ему вообще нет места в марксистских построениях. Но раз такая важная вещь не описывается марксизмом, может быть, и весь марксизм заслуживает пересмотра?

Большой ученый

Советские лингвисты любых политических взглядов были вне себя от восторга, глядя на сталинский текст. Не то чтобы в нем содержались ценные научные выводы — Сталин на это и не претендовал. Зато его статья положила конец диктату марризма, разрешив, наконец, рассматривать язык как народное, внеклассовое и внеэкономическое явление. «Сталин за всю свою ужасную, чудовищную жизнь, сделал одно доброе дело, написал работу «Марксизм и вопросы языкознания». К моменту написания этой работы советское языкознание находилось при последнем издыхании, а, может, уже и перешло эту черту. Среди лингвистов репрессий [на тот момент] еще не было, но было ощущение, что они вот-вот начнутся», — отмечала филолог и журналист Энгелина Тареева, посвятившая разоблачению вождя почти всю свою жизнь. Разгадка, почему Сталин решил внезапно отказаться от политически удобной теории и провозгласить реальность народных, внеклассовых явлений, очень проста. 1950 год — это пик борьбы с «космополитизмом» и «низкопоклонством перед Западом». Ставка теперь делалась не на классовую солидарность, а на национализм, пусть и целиком сочиненный Сталиным. «Теперь не может идти речь ни о какой цивилизации без русского языка, без науки и культуры народов Советской страны. За ними приоритет. ‹...› Капиталистический мир уже давно миновал свой зенит и судорожно катится вниз, в то время как страна социализма, полная мощи и творческих сил, круто идет по восходящей», — писал советский агитпроп. Русская культура объявлялась передовой и обособленной от всего мира, русские ученые отныне изобрели лампочку, радио и самолет, по радио непрерывно звучал хор «Славься» из оперы «Жизнь за царя». Следовательно, и язык у русских людей должен быть свой, национальный, не касающийся испанских или американских рабочих. При жизни Сталина ссылки на его статью в лингвистических работах считались обязательными, но ученые считали это за благо по сравнению с тем, что было раньше. После разоблачения «культа личности» ссылки исчезли, остались лишь смешки:

«Товарищ Сталин, вы большой ученый — В языкознаньи знаете вы толк, А я простой советский заключенный, И мне товарищ — серый брянский волк».

Тем не менее исторических фактов не изменить, — именно Сталин, пусть и из своих соображений, спас отечественную лингвистику от научных фриков.