Друг Олега Ефремова рассказал о первом дне войны, военном детстве и арбатской дружбе

Профессору русской литературы Николаю Ивановичу Якушину - 97. Как и много лет назад, будучи самым строгим преподавателем нашего журфака, он бодр и подтянут. Как прежде, читает наизусть Пушкина, Тютчева, Некрасова и щедро делится горячей любовью к русской классике с каждым гостем. "Майский день! Именины сердца", - словами гоголевского Манилова встречает меня профессор. Угощая наваристой солянкой собственного приготовления, подливая крепкой смородинки, он рассказывает о том, как мальчишкой встретил утро 22 июня 1941-го, вспоминает о своем военном детстве и крепкой дружбе с Олегом Ефремовым.

Молчали даже собаки

Когда началась война, я закончил шестой класс. Мой дядя служил в Брестском гарнизоне. 15 мая 1941 года он приехал в отпуск и сказал, что будет война. В детстве я часто ночевал у бабушки и тети в Доме на набережной. 22 июня я был там. Раннее утро. Все бросились в магазин слушать новости. Помчался и я, там уже была огромная толпа. Паники не было, но с полок магазинов сметалось все. По ночам в небо поднимались аэростаты противовоздушной обороны, на крышах устанавливали "зенитки", на Гоголевском бульваре стоял пулемет. Окна оклеивали бумагой, копали траншеи, витрины магазинов закладывали мешками с песком. На чердаки поднимали ящики с песком и бочки с водой для тушения зажигательных бомб. Мы, мальчишки, следили за светомаскировкой и ... шпионами. Если видели подозрительного незнакомца, звали милицию. Недели через две ночью завыла сирена. Я в ботинках на босу ногу и пальто побежал в подвал. Оказалось, тревога была учебной.

Бомбежки в Москве начались 22 июля 1942 года, а 8 июля мама увезла меня на свою родину в Тульскую область. До войны я бывал в деревне, помнил, как там все устроено. Мы с ребятами ходили в ночное, помогали колхозникам кидать снопы. Жили у дяди моего отчима. Он попал в плен в Первую мировую, свободно говорил по-немецки. У него все спрашивали, кто такие немцы. До конца лета мы прожили спокойно. В сентябре через нас погнали колхозные стада. Это было нечто - сотни недоенных коров не мычали, они кричали. Тревога нарастала. И вот уже стали летать над нами немецкие самолеты, они бросали листовки: "Делайте выбор - жизнь или смерть!", "Армия Ворошилова сдала Ленинград!", "Москва падет завтра, сдавайтесь в плен". В это же время появились слухи, что врага мы все же одолеем, у нас появилась "Катюша".

В конце ноября, через неделю после моего дня рождения в деревню пришли немцы. Этот день я помню до сих пор. Мороз. Яркое солнце. И невыносимая тишина. Даже собаки молчали. И в этой тишине появляются машины - сзади гусеницы, спереди колеса и противотанковая пушка. Они шли в сторону Рязани. Эти немцы были на редкость культурными, за продукты платили деньгами, со всеми здоровались, пробыли у нас четыре дня и ушли. Все вздохнули свободно. Я думаю, это были бывшие студенты, они даже шутили, пели "Интернационал".

А через некоторое время к деревне подъехали огромные обозы с лошадьми. Немецкие солдаты пинком открывали двери и кричали: "Матка, яйца, пиво!". Начался полный беспредел. Они грабили пасеку, стреляли в свиней, хватали кур, тащили коров. Эти пробыли у нас недели две. Когда началось наступление под Москвой, их моментально выгнали, но они с собой забрали 18 деревенских мужиков, которые так и не вернулись.

Как-то мы ужинали, и тут стук в дверь. Боже мой! Открывается дверь и входит мой отчим, который попал в Смоленский плен. Он сбежал и пешком пришел домой. Такая радость была. Через несколько дней приходит к нам человек, интересуется, какими путями шел. Вдруг в дверь тарабанят прикладом. Что делать? Человек спрятался за дверью. Немцы вошли в избу, он выбежал. Один мне пистолет направил в лицо: "Кто был?". Я рот открыл. Мама на меня взглянула так, что я тут же его закрыл. Немец увидел: "А почему вы так на него посмотрели?". Я стоял и думал: "А если они меня потащат с собой и будут бить, скажу я, кто у нас был или нет?". Дед наш на чистом немецком объяснил, что никого не было, они ушли. До этого фашисты расстреляли у собственного дома директора школы и не разрешали убрать тело, потому что он был коммунистом.

Помню невыносимое отчаяние от всех этих событий. Что с нами будет? Вернемся ли мы домой? И вдруг на улице послышалась пальба. Выстрелы, выстрелы. Я на улицу, а в небе высоко-высоко летят три самолета с красными звездами. Вокруг все в дыму, а они летят так спокойно и достойно, что я тут же понял - это не навсегда. Придут наши и все будет хорошо. И наши пришли. Они были в телогрейках, с автоматами, хорошо экипированы, не то, что ополченцы, вооруженные лопатами, которых мы видели в самом начале войны. Люди с ликованием бежали им навстречу, доставали припасы, кормили.

Святые люди

В Москву я вернулся в апреле 1942 года. Возвращению предшествовала история. Мама уехала домой, а я остался в деревне. Мы играли с пацанами в прятки, я залез на лестницу и решил спрыгнуть оттуда. Из-за угла выскочил мальчишка с колом в руках. На этот кол я и прыгнул. Зима, вечер. Меня на лошади везут в больницу в Венев, 10 км. Я, конечно, думаю, что умру, и жаль, что мамы нет рядом. Но я не умер.

В больнице меня положили у окна. Стекол не было. Окна закрывали матрацами. Боль в животе была ужасная. Но помочь мне не могли, инструментов не было. Однажды я проснулся и понял, что стало легче. Прорвалось нагноение. Зашивать рану не стали, делали перевязки. Как-то все обошлось. Валялся я там долго. От скуки прочитал "Преступление и наказание". Книга меня потрясла. Я представил себе весь ужас человека, который вольно или невольно совершил преступление. Спустя четыре месяца я вышел из больницы. С мамой и бабушкой мы поехали в Москву. Ехали без билетов. Поезд вез всех, кто успел в него влезть. Вагон битком, сумку поставить некуда. В шесть утра прибыли на Павелецкий вокзал. На улице противотанковые "ежи", остатки баррикад.

Начиналась другая жизнь. Нужно было чем-то заниматься. Седьмой класс я пропустил. Друг мой, Олег Ефремов еще жил в Воркуте, они уехали с мамой к отцу. По совету знакомых, я пошел на завод авиаприборов учеником чертежника. Завод еще перед наступлением был эвакуирован в Энгельс, помещения стояли пустыми, но в конце лета к нам привезли завод из Ленинграда вместе с рабочими и инженерами.

Это были святые люди. Пережив столько горя, они держали себя очень достойно. И очень тепло относились ко мне. Благодаря их усилиям, я, со своими шестью классами школы, получал хорошую зарплату и продуктовую карточку на 650 грамм хлеба. Завод спасал многих. 1942 был голодным и холодным. В отделе главного технолога стояла печь. Возле нее все грелись. У меня от холода чесались пальцы и лопалась кожа. Помогли рукавицы на собачьем меху. Их отдал мне отчим, который, пока его эшелон стоял под Москвой, прибежал домой повидаться. Мама была на работе, а я оказался дома, у меня был восьмичасовой рабочий день. Через месяц пришло письмо: "Ваш муж погиб". Мои наставники на заводе, узнав о нашем горе, сделали все, чтобы повысить мне зарплату.

Были в нашей жизни и радости. Недалеко от дома был кинотеатр. Однажды на работе речь зашла о кино, и я купил себе и своему наставнику билеты. Мы смотрели "Музыкальную историю" с Лемешевым. 1942 год, кругом беспросветность, а в кинотеатре идет музыкальный фильм. История о том, как у простого шофера-таксиста оказался голос оперного певца. Мы вышли из кино, и мой наставник сказал: "Коля, спасибо тебе большое!". В этом же кинотеатре я смотрел фильм "Два бойца". Весь зал рыдал.

Когда объявили победу, мы с мамой плакали. В стране не было ни одной семьи, которая кого-то не потеряла. После войны Москва была заполнена безногими инвалидами. Мы с Олегом "ходили в народ", крутились возле пивных и разговаривали с фронтовиками. Это было страшно. Люди вернулись с войны и не могли найти себе место в мирной жизни.

Арбатское детство

В Нащокинский переулок мы переехали в начале 30-х. Жизнь в арбатских переулках была особенной, без суеты. Здесь была тишина и неповторимая атмосфера творчества. Я тогда понятия не имел, что Нащокин - близкий друг Пушкина, новый дом мне очень нравился. Это был двухэтажный особняк. Там жили замнаркома иностранных дел, азербайджанская семья из восьми человек с козой, хозяйка особняка со своей гувернанткой, Таня Ростовцева, будущая жена Юры Никулина. В соседнем доме была квартира Михаила Булгакова, рядом жили Агния Барто, Дмитрий Фурманов, Любовь Орлова, Григорий Александров…

Квартира у нас была в подвале. Высокие потолки, двери с витражами и стеклянными ручками, отдельные комнаты и … настоящая русская печь. Мама пекла пироги и куличи. Олег любил заходить к нам после занятий в студии, мы играли в шахматы и карты. Но играли не просто так. Проиграл пять партий - плати книгой. У меня сохранились две книги с автографом Олега, которые я отдал в музей МХАТ. Сначала он проиграл мне бестселлер, "Американскую новеллу XIX века", и в сердцах написал: "Чтоб ты подавился этой книгой". Потом проиграл сборник статей Александра Островского, в которой написал: "Чем в карты играть, лучше бы читал умные книги вроде этой" (смеется).

У нашего дома был небольшой садик с кустами сирени и огромными тополями. На одном из них любила сидеть Танька Ростовцева. За Танькой, конечно, мы с Олегом немного ухаживали. Ухаживания были смешными. Я ходил в булочную за хлебом и со сдачи накопился рубль. Я предложил Таньке мороженое. После у меня осталось 20 копеек, и мне стало очень жалко рубля. Лишних денег у нас не было, родители давали только на проезд. И мы изобрели два способа сэкономить на проезде. В метро тогда стояли контролеры и пускали по билетам в один конец. Я прохожу первый и говорю: "Билет у него", и бегом вниз, Олег идет следом и говорит: "Я его не знаю, вот мой билет". Второй способ - покупаешь два билет, даешь контролеру так, чтобы она порвала верхний, а нижний остался целым.

С Олегом мы познакомились осенью 1935 года. Мы были зачислены в 1 "Е" школы № 9 в Староконюшенном переулке. В тот год было девять первых классов. Часть из них через год перевели в школу №70, где мы проучились до самой войны.

В первом классе я ни с кем не сошелся, мне была ближе дворовая шпана, но дружба эта кончилось довольно быстро. В конце первой четверти мне выдали аттестат. Мамочка посмотрела, а там кроме двоек почти ничего нет. Она провела со мной жестокую беседу, и я кончил 1 класс с четверками.

В начале нового учебного года Олег подошел ко мне и спросил: "Не хочешь со мной дружить?". Я согласился, и через пару дней был приглашен к его родителям. Они сказали: "Мальчик хороший, но не очень воспитанный". В общем, я был принят. Его родители всегда относились ко мне по-доброму. Я уже работал на Севере, пришел к Олегу. "Ну, ты где сейчас?", - спрашивают они. "В Череповце", - отвечаю. "Да ведь это же мой родной город, - воскликнула его мама, Анна Дмитриевна, - мой отец был городской голова".

Стыдно признаться, но в начальной школе читал я мало. Однажды Олег дал мне "Остров сокровищ". Это было что-то! Мама меня выгоняла вечером погулять, а я с книжкой за пазухой выходил в подъезд и читал.

Мы с Олегом не соревновались, но невольно были одинаковы. Даже отметки были одинаковые. К концу третьего класса было по две четверки, в четвертом классе мы писали изложение, сделали по одной ошибке и получили четверки. В пятом и шестом стали круглыми отличниками. В наше время учится плохо было неприлично. В пятом классе мы получили рекомендацию в городской Дом пионеров. Там была театральная студия, где занимался Ролан Быков, а мы с Олегом попали в исторический кружок. Вел его краевед Александр Родин. Благодаря ему мы еще больше полюбили родной город - мы узнали, кто основал Москву, как строились храмы и выглядели улицы. В шестом классе родители подарили Олегу фотоаппарат, он сделал мой снимок, который в день его 75-летия опубликовали в "МК". Родители Олега каким-то чудом доставали нам пропуск в театр. Но Олег решил, что в театр надо ходить постоянно, но где взять деньги на абонемент? Мы решили продать коллекцию марок - выручили 60 рублей, положили на сберегательный счет, но война спутала все планы.

Олег всегда очень выразительно читал стихи. В пятом классе мы изучали Лермонтова. "Умирающего гладиатора" он читал так, что все мы будто своими глазами видели страдания гладиатора, который находится в ликующей толпе "бесчувственных римлян". Примерно в это же время он придумал кукольный театр, с которым мы выступали в школе. Об актерской профессии у нас тогда и мысли не возникало, мы готовились к поступлению на кораблестроительный факультет Высшего военно-морского инженерного училища в Ленинграде. Но война нарушила и эти планы.

Я - счастливый человек

В 1945 году мне исполнилось 18, Олег уже был студентом школы-студии МХАТ. Пришло время перестраиваться на мирную жизнь, нужно было учиться. Я ушел с завода и подал документы в театральный вуз. К счастью, блестяще провалился. Через год я стал студентом факультета русского языка и литературы МГПИ имени Ленина.

После окончания аспирантуры меня направили на работу в Новокузнецк, где я шесть лет был завкафедрой русской и зарубежной литературы в пединституте и изучал творчество Федора Михайловича Достоевского. Я работал с его знаменитой "Сибирской тетрадью". Во время пребывания на каторге в Омске Достоевскому нельзя было ни читать, ни писать. У него было только "Евангелие", которое ему подарили жёны декабристов, когда он отправлялся в Омскую каторжную тюрьму. Однажды, когда Достоевский был в госпитале, старший врач Троицкий передал ему несколько листов бумаги и карандаш. Эти листки и стали основой тетрадки, которую он сшил, и в которую записывал образные выражения, пословицы. Мне удалось прочитать около 500 записей. На основе материалов, собранных в Сибири, Достоевский написал "Записки из мертвого дома", "Дядюшкин сон", "Село Степанчиково и его обитатели" ...

Незадолго до 200-летия Достоевского раздался звонок. Звонил бывший горный инженер из Кемерово. Вышел на пенсию, занимается общественной деятельностью. "Николай Иванович, мне попалась книжка Якушина "Достоевский в Сибири", я думал, автор уж помер давно, а оказалось, что он жив". Общественники придумали по моей книге, где описан путь Достоевского из Барнаула в Кузнецк (он ехал на свою свадьбу), поставить верстовые столбы и часовню. А еще они учредили орден "Звезда Достоевского". Сейчас он приобрел международное значение - им награждены исследователи Японии, Америки, Мексики, Аргентины. Первый орден вручали мне.

Мне повезло - я всю жизнь занимаюсь одним делом, и оно мне не надоело. Жалею лишь о том, что поздно начал заниматься Некрасовым. Некрасов - великий поэт. Недавно ехал в такси, водитель спрашивает: "Это тот, который играл в карты и проиграл крепостных?" Да никогда этого не было! Еще одно заблуждение - некоторые Некрасова воспринимают как поэта, который писал только о темной стороне жизни. "Вчерашний день, в часу шестом зашел я на Сенную, там били женщину кнутом/ Крестьянку молодую...". Ведь это не о крестьянке. Речь о музе! Позже у него появится еще образ - "Не русский - взглянет без любви/ На эту бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Музу". Некрасов из всех русских поэтов был наиболее искренен и пронзителен. Достоевский назвал его "навсегда раненое сердце". Он сказал, что имя Некрасова будет стоять рядом с именами Пушкина и Лермонтова. До Некрасова все поэты писали о своих страданиях: я люблю, я страдаю. А кто писал о том, что чувствует женщина? Это никого не интересовало.

Именно Некрасов ввел в литературу Достоевского, Толстого, Григоровича, Тютчева, чуть позже плеяду писателей-шестидесятников Слепцова, Решетникова, Помяловского. Некрасов был человеком широкой души - он содержал семью Чернышевского и школу в Грешнево. Когда издатель "Русского Вестника" Михаил Катков отказал Достоевскому печатать "Подростка", Некрасов не только с удовольствием опубликовал, но и заплатил Достоевскому в два раза больше, чем Катков.

Когда в России появилась новая интеллигенция, Некрасов первый сказал: "Суждены нам благие порывы,/А свершить ничего не дано". Трагедия русской интеллигенции в том, что мы знаем как не должно быть, но не знаем как это сделать. Что такое интеллигенция? Это люди, которые думают не о себе, а прежде всего, о других.

Я - счастливый человек. По жизни мне встречались именно такие люди. Моя жена Светлана была прекрасным человеком. Я узнал, что такое настоящая дружба - с Олегом мы ни разу не поссорились. Я всегда поражался его мужеству, с которым он переносил болезнь. Лишь однажды пожаловался, что ему очень тяжело утром подниматься с постели. О том, что Олега не стало, я услышал в новостях. Накануне смерти мы говорили по телефону. Он был бодр, говорил, что все ерунда: "Работать надо! Работать!". Прошло несколько дней. Я занимался домашними делами, включил телевизор и слышу: "Сегодня скончался Олег Ефремов". Это была страшная потеря.

Справка "РГ"

Николай Якушин - профессор, кандидат филологических наук, исследователь жизни и творчества русских писателей ХIХ века, автор более 350 публикаций по истории отечественной литературы и журналистики. Среди его книг - "Достоевский в Сибири", "Тропа к Некрасову", "Тропа к Достоевскому". Работал в вузах Новокузнецка, Череповца, Лейпцига, Москвы. Долгое время был деканом факультета русского языка и литературы МГГУ имени Шолохова. До 90 лет заведовал кафедрой истории журналистики Института международного права и экономики имени А.А. Грибоедова.