"Мастерская Петра Фоменко" представила в Воронеже историю о русском бунте
Спектакль "Пугачев" по одноименной поэме Сергея Есенина - одну из ярких московских премьер 2024 года - показали на Платоновском фестивале. В мрачном и зрелищном действии нет ответов на проклятые вопросы о русском бунте. Знаменательна сама попытка их поставить, примерить колоссальный образ народного царя-самозванца ко "времени колокольчиков".
Судьба Пугачева притягивала внимание визионеров в разные моменты истории. Пушкин составил свою историю бунта в начале 1830-х. Есенин обратился к сюжету в 1921-м, когда еще не кончилась гражданская война. В Тамбовской губернии полыхало антоновское восстание - последний безнадежный всплеск протеста крестьян перед новым закабалением. (К слову, казачий атаман - первая жертва будущих пугачевцев - носит в поэме фамилию Тамбовцев.) Спустя почти полвека текст наконец поставили на сцене. Спектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке с Владимиром Высоцким в роли Хлопуши стал иконой для целого поколения. Прошло без малого 60 лет, и за тот же материал в "Мастерской Петра Фоменко".
Режиссер Федор Малышев не стремится избежать ассоциаций с легендарной постановкой. Напротив, подчеркивает некоторую преемственность в художественном решении.
- Я очень люблю старую Таганку, хотя в силу возраста не видел ни одного их спектакля вживую - слушал аудиозаписи в основном. Юрий Петрович делал поэтические спектакли, мы выпустили "Маяковский. Послушайте" - я, наоборот, только рад, что могу чуть-чуть продолжить эту линию. Вот и в "Пугачеве" есть "поклоны" Любимову - частушки, написанные Высоцким для того самого спектакля 1967 года, - говорит Малышев.
В его постановке многое строится на ритме - не только стихотворной строки, но и музыки (в один ряд поставлены казачьи песни и Летов с Башлачевым, гудение колесной лиры и звон колокольцев на одежде царя-призрака), танцев, шумов… Свой такт у красного колеса прялки, от которой тянутся вверх нити судьбы - как кровеносные сосуды, и у скачущего на цыпочках за спиной у Пугачева "слуха о Петре III". "Слух" одет и загримирован точь-в-точь как незадачливый царь на своих прижизненных портретах. Актер Томас Моцкус изображает его одновременно забавным и зловещим.
Топот ног, стук кольев, с которыми шальные повстанцы выходят на Москву, их танец-камлание и тихая поступь плакальщиц - все соединяется в причудливую звуковую партитуру, которая воздействует на зрителя помимо слов. А порой и вместо слов. На воронежских показах некоторые реплики персонажей звучали маловнятно - вероятно, потому, что зал оперного театра примерно втрое больше того пространства, где создавался спектакль.
У "фоменок" история разворачивается в какой-то космической пустоте. Художник Евгения Шутова дополнила черный кабинет мобильными стенами из досок, которые при определенном освещении кажутся железными прутьями. Не то тюремная решетка высотой с двухэтажный дом, не то опалубка для будущего здания, которую не суждено залить бетоном: рушить умеем на века, строим… как придется. Для героев это и преграда, которую надо штурмовать, и лестница, а для кого-то - могильный крест (как сказано в другой есенинской поэме, "много в России троп, что ни тропа - то гроб, что ни верста - то крест…").
Взгляд на пугачевцев здесь лишен романтического флера. С самого начала видно, что перед публикой натурально уголовники, свободные и от верноподданнических шор, и от моральных сдержек. Ссутулившиеся, жесткие, выдубленные ветрами, "первобытные" люди, движимые инстинктами. Но это, хочешь не хочешь, и есть тот самый "народ-богоносец" - самая буйная и подвижная его часть, которая вдруг снимается с места, как табун диких лошадей, и несется искать земной правды: "Пусть знает, пусть слышит Москва - / На расправы ее мы взбыстрим. / Это только лишь первый раскат, / Это только лишь первый выстрел".
И вожак появляется будто из ниоткуда. Пугачев в подаче Владимира Свирского упоен тем же диким чаянием воли, что и остальные. Разница лишь в том, что казаками движут голые эмоции, а он еще и свято верит в свою миссию, хоть и чует, что обречен. Принять личину мертвеца - шутка ли?.. "Для меня в этом герое важна его трансцендентность, способность выйти за грань", - говорит артист.
Самый страшный момент спектакля - пожалуй, даже не конец Пугачева, замурованного в клетку и излучающего оттуда холодный белый свет, а сцена, где в бунтующей массе происходит разворот на 180 градусов. Шли биться до последнего, бесстрастно убивали и жгли - и вдруг, истекая кровью в яицкой степи, как будто осознали: "Слушай, плевать мне на всю вселенную, / Если завтра здесь не будет меня". Но звучит это так, что очевидно: речь не о гуманизме, а о том, что и головорезам, руками которых вершится история, бывает нужна передышка.
Зрителя словно возвращают к сюжету сказки об орле и вороне из "Капитанской дочки", которая открывает спектакль. Что лучше - триста лет питаться падалью или один раз напиться живой крови? То и другое равно отвратительно…
- Мы начинали работу с размышлений о смутном времени, о том, как в нем жить. Зарываясь в Есенина, поняли, что важная линия - как герой слышит природу и время, какова человеческая возможность что-то переступить. Это желание, даже тяга - очень русское. Почему и взяли стихи Высоцкого и Башлачева, что хотели отразить тягу наших людей рвать рубаху на себе и кричать, когда поезда мимо идут. Вот откуда берется желание вольницы, что за ним стоит - свобода от чего или свобода для чего… - рассуждает Федор Малышев. - Для меня Пугачев - человек, который хотел вырваться из привычного круга. И он услышал какой-то зов. А вот правильно ли он его понял - большой вопрос. В эпическом смысле, конечно, он герой - совершает поступок и гибнет. Герой ли он в том смысле, что ему хочется подражать? Для меня нет, наверное. Хотел бы я переступить какую-то черту, чтобы что-то изменить в мире? Да. Готовы ли я при этом убивать людей и вешать. Нет…
Прямая речь
Тагир Рахимов, актер "Мастерской Петра Фоменко", исполнитель роли Хлопуши:
- Подражать Высоцкому глупо и неинтересно, я знаю, как он относился к пародиям на себя. Когда смотрел "Пугачева" с его участием, то думал, почему он смеется? Там же речь о том, чтобы всадить в него нож… Он был великий артист, мощный, и я понимал, что у меня будет немножечко по-другому. Мой Хлопуша знает, что такое беда, слабость. Он столько отсидел, столько всего перенес… Я рад, что столкнулся с этой ролью, хотя она для меня очень тяжелая и мучительная, затратная.