Раз-два-три

— А вообще, я тут узнала, что Галина по-итальянски значит «курица», — Марта смотрела уверенно и насмешливо. — Поэтому, значит, и «Галина Бланка» — это, получается, Белая Курица. А можно я тебя так буду звать? Ты ж у нас блондинка.

У Гальки от обиды перехватило дыхание. Взглянула на мужа: что он скажет? Может, заступится все же за свою жену?

Но Аркадий только рассмеялся.

— Не обижайся, Алька, она же просто подросток! Оттачивает свое остроумие на близких, такой вот чудак человек.

«Не считает она меня близкой! И сознательно обижает, вышучивает», — хотелось сказать, нет, крикнуть.

Но Галька промолчала. Собственно, молчание было ее способом защиты. Когда-то, четыре года назад, когда посватался к ней состоятельный и благополучный во всех отношениях Аркадий Владимирович, Галькина мудрая мама сказала: соглашайся.

— Соглашайся, доча, с ним как за каменной стеной, только язык не распускай, помалкивай. И будешь как сыр в масле кататься.

Галькина мама была, что называется, женщиной трудной судьбы. Но судьбу эту ей удалось обуздать. В анамнезе у Галькиной мамы — тяжелая работа на заводе, любимый первый муж, Галькин отец, умерший совсем молодым; и второй муж, алкоголик, от которого бежала из своего родного южного городка, прихватив лишь Гальку да альбом с фотографиями. Обосновалась в Подмосковье, как-то смогла все начать с начала и девочку свою, красавицу и умницу, выучила в институте, одевала-обувала — все не хуже, чем у людей. Своей Галькой гордилась, удивляясь втайне, как у нее, невысокой, полненькой, рано состарившейся, родилась такая вот принцесса. Тоненькая и высокая, как березка, с белыми прямыми, до пояса, волосами. С голубыми ясными глазами — ну точь-в-точь Снегурочка из сказки.

И жизни ей желала другой — не такой, как у себя. А беззаботной, денежной, счастливой. И когда Галька предъявила ей своего поклонника, Аркадия Владимировича, директора небольшого, но прибыльного магазинчика стройтоваров, от всей души посоветовала: замуж выходи. Ну и что, подумаешь, не любишь. Любовь для подростков и для романтиков, а романтики, как известно, люди неумные и непрактичные. Ну и что, отбивала Галькины сомнения, подумаешь, на двадцать три года старше. Мужчина — до старости жених! Подумаешь, в разводе. Значит, ученый уже, битый жизнью.

Гальке было двадцать семь, а Аркадию Владимировичу без двух месяцев пятьдесят. Выглядел он старше своих лет: высокий, полный, с одышкой, с седыми редкими прядями, зачесанными назад. Некрасиво обнажались залысины, а когда дул сильный ветер, прядки эти невесомые поднимались вертикально вверх, как антенны… Но костюмы и обувь у Аркадия Владимировича были безупречными, он дарил роскошные букеты не только Гальке, без пяти минут жене, но и ее маме, называя, неизменно, «матушкой». Имя Галина ему не нравилось, казалось простоватым, он переделал Галину в Алину, отбросив первую букву. Алина, Алька — Гальке потребовалось время, чтобы привыкнуть к новому, незнакомому имени.

А еще у Аркадия была дочка от первого брака, Марта. Уверенная в себе, даже, пожалуй, чересчур уверенная. Ходила, как все подростки, в широченных брюках и кофте худи, густо красила черным глаза, в носу блестела искорка пирсинга.

— Перебесится, — уверенно махал рукой Аркадий. — Я вон тоже в ее возрасте дурил и волосы носил длинные, и… Ну, неважно.

Дочку свою он обожал и своих детей, совместных, с Галькой не планировал. Морщился как от зубной боли: ну зачем это, есть же уже Марта, ее бы вырастить, выучить, замуж выдать.

Галька не спорила, но иногда плакала в подушку. Так хотелось малыша — своего, теплого, родного, пахнущего молочком. С Мартой отношения не складывались, та умело колола тихую Гальку. Наглая девчонка, которая не собиралась делить своего отца («папусик», так называла Марта Аркашу, а тот млел от счастья). Галька знала, что игра с Мартой давным-давно проиграна, что всегда она будет в лучшем случае номером два, после Марты.

— Молчи, терпи, — напутствовала мама. И потом добавляла что-то из народной мудрости про ночную кукушку, которая перекукует дневную.

— Если сама не поеду кукушкой, — иронизировала Галька.

Она только с мамой и была смелой и остроумной. А так, в красивой своей большой квартире с окнами на Фрунзенскую набережную, становилась тихой и покорной женой нелюбимого мужа.

Впрочем, Аркадий Владимирович мало интересовался ее чувствами и настроениями. Для него важно было другое: домашний уют и комфорт, возможность показать в компании «приличную жену». Приличная, да, Галина-Алина была именно такой, сдержанной, эффектной внешне, она никогда не смеялась в полный голос, не говорила глупостей (в основном потому, что вообще ничего в компаниях не говорила), не напивалась, как иные гламурные особы, а еще умела танцевать. Не просто дрыгаться в ритм музыке, как большинство. Нет, Гали на держала спинку и умела станцевать и танго, и латино, и вальс. Собственно, так они и познакомились с Аркадием Владимировичем: Галька была учительницей танцев, под ее чутким руководством кружились, наступая друг другу на ноги, те, кто всю жизнь мечтал научиться танцевать, но отчего-то решил попробовать только теперь.

Аркадию Владимировичу, у которого, как известно, было все — или практически все, — коллеги решили подарить на готовящийся юбилей сертификат на обучение вальсу. Чтобы, значит, на самом юбилее смог Аркадий блеснуть в полную силу. Задумка, которая показалась солидному Аркадию Владимировичу поначалу идиотской, вдруг стала интересной и привлекательной, когда он увидел высокую худенькую Гальку. И смело положил ей руку на талию, и взглянул в голубые безмятежные глаза.

— Раз-два-три, — шептала чуть слышно Галька. — Раз-два-три, раз-два три, следуйте за мной, доверьтесь мне.

Аркадий Владимирович понял: это судьба. Раз-два-три…

Этот летний день был дождливым, и, наверное, поэтому Гальке хотелось плакать с самого утра. Во-первых, оказалось, что в отпуск на море в августе они поедут не вдвоем с Аркашей, а втроем — возьмут с собой Марту. Значит, для Гальки это будет не отдых, а сплошное мучение и шпильки от остроумной вредной девицы. Даже сейчас вот — прислала Марта ей сообщение: «Гадина! Собрала уже чемодан?» И тут же следом: «Ой, прости, не Гадина, а Галина, телефон шутит».

Хотя понятно было абсолютно, что не телефон это шутит, а она, Марта, придумала новую остроту. Во-вторых, сломался холодильник. Утром Аркаша недовольно сопел — скисли сливки для кофе — и хмурил брови, будто это Галька несет ответственность за поломку техники.

— Ты хозяйка, должна все держать под своим контролем. Вот вызови мастера, — сказал и бросил деньги на стол. Ушел, не поцеловав, не взглянув даже.

«Нелюбимая жена нелюбимого мужа», — горько подумала Галька. Ну и третье, то, что добило окончательно, — оказалось, что ее единственная подруга, Светка, родила второго ребенка. Еще месяц назад, а сказала только сейчас. Да, мужа у нее не было ни одного — а детей вот двое. Родила, не побоялась, и снова — мальчишку. Светка вообще была беззаботной и какой-то отчаянной, что ли.

— Дети — это единственный смысл жизни, — говорила Светка.

Вот и сейчас: прислала Гальке фото, где крошечный розовый носик выглядывал из облака белых кружев, и так смешно были насуплены чуть обозначенные бровки, а глаза то ли закрыты, то ли прищурены.

— Ты видишь? Он улыбается! Он улыбается мне! — писала Светка.

Малыш и вправду улыбался, а вот Галька заплакала. Хорошо, что Светка этого не видела. Хорошо, что этого не видели злая Марта и равнодушный Аркадий. Только дождь тоже будто плакал и косо бил в окно. Галька сидела на подоконнике — нежная, изящная, как фарфоровая статуэтка, и плакала, как в детстве, отчаянно, самозабвенно даже.

Наверное, всю жизнь ей придется так вот сидеть одиноко и плакать.

Она совсем забыла, что должен прийти мастер. Холодильник-то сломан!

Звонок в дверь застал ее врасплох. Не успела ни припудрить покрасневший нос, ни даже переодеться, так и вышла к нему растрепанная, в халатике, наброшенном прямо на ночную рубашку. Парень, мастер, был, наверное, ее ровесником. Может, чуть помладше. И пониже: невысокий, чернявый, коренастый.

—Марат, — представился он. — Где тут у нас пациент?

— Какой пациент? — испуганно спросила Галька. Потом поняла, улыбнулась краешком губ. — А, холодильник, да. Пойдемте. Галина.

— Галина — это, значит, Галечка, Галчонок? — тоже улыбнулся Марат. — Мою сестренку младшую, маленькую, так зовут. Галчонок.

И сразу вдруг стало все просто и понятно, будто встретила Галька старого знакомого, доброго друга. Шла от этого молодого и не очень-то красивого парня такая мужская энергия, что хотелось просто протянуть ему руку и закрыть глаза. И шагнуть вперед, в пустоту. Он — подхватит. Поддержит.

Галька вдруг обнаружила, что рассказывает ему все-все. И про то, как мечтала танцевать Лебедя — хоть черного, хоть белого, — и как восхищалась всегда Плисецкой. Какие у нее руки, у Майи Плисецкой! Длинные какие-то, будто живут своей жизнью, танцуют сами по себе. Волшебные руки. Но примой становятся единицы, а сотни, даже тысячи, идут в учительницы танцев для тех, кому за сорок.

И про маму свою рассказала, как не хотела повторить ее тяжелую судьбу, как боялась подвести. И про противную Марту, с которой они, по правде сказать, тихо ненавидят друг друга, а впереди эта каторга — совместная поездка на море, где она, Галька, будет и Гадиной, и Белой Курицей, и, главное, Алиной.

— А я — не Алина! Я Галина, — повторила Галька, будто саму себя убеждая.

И потом рассказала про то, как хочется ребеночка. Своего, беззащитного, самого любимого. Но, наверное, не судьба; Аркадий Владимирович ведь морщится как от зубной боли, когда она вновь поднимает эту тему. Все-то у него, Аркадия, по расписанию, так, как надо. Дочка Марта, для которой уже распланировано блестящее будущее. И отпуск в августе был запланирован еще зимой. И жену он себе подобрал идеальную, удобную, такую, которая не будет скандалить и возражать. Она, Галька, просто часть Аркашиного плана. Он как-то рано начал стариться, вот и говорит как старичок: закончив какое-нибудь дело — «отстрелялся», девушек называет «девчата» и это вот любимое «чудак человек». А она, Галька, еще такая молодая — и неужели так вот и пройдет ее жизнь. Будто чужая жизнь. Лишь бы никого не обидеть, лишь бы не выходить самой из зоны комфорта.

А ведь недавно прочитала где-то, что настоящая жизнь начинается, только когда выходишь из зоны комфорта. Раз-два-три!

Все это выпалила как на духу Галька. А Марат смотрел внимательно темными глазами, чуть хмурился, а иногда улыбался. Когда улыбался, на щеке появлялась ямка. Про себя он рассказал совсем немного. Просто особенно нечего было рассказать. Снимает крошечную квартирку где-то в Северном Бутове, а сам «понаех», половину зарплаты высылает семье в Волгоград.

— Мамка одна малых поднимает, — объяснил. Учится. Работает. И всю жизнь мечтал встретить такую вот, как Галька.

— Уходи прямо сейчас, — сказал Марат. — Мы будем счастливы, вот увидишь. Ты никогда не будешь плакать, обещаю тебе. И ребеночка родим обязательно. Троих…

Это было похоже на сон — еще утром Галька даже не знала о его существовании, а сейчас вдруг он появился, Марат этот, и предлагал ей совсем другую жизнь.

— Давай вместе сбежим, — повторил Марат. Он взял ее за руку, и она послушно пошла.

В коридоре стоял большой шкаф с зеркальной стеной — они отразились там вдвоем. Тонкая и звонкая блондинка в шелковом халате и рядом с ней чернявый крепыш с густыми черными бровями, на голову ниже. И будто упало очарование, рассеялось колдовство. Ну куда она с ним пойдет, с этим харизматичным гномом? На съем в Бутово?

Галька рассмеялась, мягко выдернула свою узкую ладонь из крепкой загорелой руки Марата. Легко коснулась губами его щеки — так, будто птичка крылышком зацепила.

— Не в этой жизни, — сказала. — Может, в следующей встретимся. Ты уж ищи меня получше и никому не отдавай.

И потом смотрела из окна, как Марат вышел из подъезда, не оглянувшись; сел в видавшую виды машинку, поехал прочь. Дождь закончился, и на речной глади поблескивали солнечные зайчики. Гальке отчего-то стало на душе легко и радостно, как уже давным-давно не бывало.

Через час должен вернуться с работы Аркадий Владимирович — надо привести себя в порядок. Весь день в халате проходила, ужас! Аркадий не любит, когда она неряха. Придет и скажет: чудак человек, весь день в неглиже!

Отчего-то хотелось смеяться и плакать одновременно. Когда-то ей говорили, что руки у нее, как у Плисецкой. Галька вскинула их, будто крылья, и встала на носочки. Вальс, маэстро! И вместе с ней танцевали хрустальные восхитительные подвески на люстре чешского стекла, и красные цветы на окнах, и свечи в бронзовых подсвечниках.

Галька кружилась по светлому дубовому паркету и считала сама себе: раз-два-три! Раз-два-три!