"Семидесятилетний" Сережа

У меня к этому названию особое, личное отношение. Как-то наш с Аней Литвиновой папа Виталий Яковлевич сказал, что меня назвали в честь мальчика из одноименного фильма. Однако простейший фактчекинг эту версию опровергает: фильм Таланкина и Данелии (по повести Пановой) вышел ПОСЛЕ моего рождения (и получения о нем свидетельства в Перовском загсе города Москвы). Рассмотрим иную версию: повесть-то явилась на свет всяко раньше меня! Спросил у мамы Екатерины Игоревны: не в честь ли юного литгероя меня назвали? "Нет, конечно", — был ответ. — "Но ты-то повесть читала?" — "Естественно. Ее все читали". После литавроподобных и нежизненных произведений, выходивших после постановления о "Звезде" и "Ленинграде" (1946), повесть Пановой воспринималась как глоток свежей воды. Разумеется, ее все тогда читали. Знаете, как-то мы с Аней затеяли литпроект, который дался в итоге гораздо тяжелее, чем изначально казался. Игра такая: какое самое заметное произведение на русском языке вышло в свет в год вашего рождения? Начиная с 1939-го и заканчивая 2010-м. Этот проект до сих пор в Сети болтается, его много, где перепостили, можете для интереса найти. И вот с иными годами никаких проблем не было. Например, с 1962-м, когда в СССР напечатали "Один день Ивана Денисовича". Или с 1966-м ("Мастер и Маргарита"). Или с 1958-м — "Доктор Живаго". С 1987-м — "Дети Арбата". Когда вот так, строго хронологически, литпроцесс рассматриваешь, легко заметить нехитрую закономерность: чем свежее атмосфера в стране — тем больше ярких книг выходит. Чем сильнее гайки прикручены —тем тусклее литературный выхлоп. Даже во время и сразу после войны, когда хватка ослабла, появлялись "Василий Теркин", "В окопах Сталинграда", "Сын полка", "Перед восходом солнца", "Спутники" (той же Пановой), "Молодая гвардия", а по ту сторону — "Темные аллеи". А с 1947 года — как отрезало. Было огромное искушение в таблице ярких книг за эти годы прочерк ставить. А пришел счастливый пятьдесят третий — и все понеслось. "Об искренности в литературе" (статья Померанцева, 1953). Повесть Эренбурга, давшая имя эпохе ("Оттепель", 1954). "В родном городе" (Виктор Некрасов, 1954). Вышли первые номера журналов "Юность" и "Иностранная литература". Не забудем и "Незнайку"! (Первая публикация — 1953 год). И "Сережа" в том числе. Вы знаете, я прочитал повесть сейчас — свежим глазом, с семидесятилетней дистанции. И это очень, очень талантливо. Такая точная стилизация под мышление и речь шестилетнего мальчика. Такие яркие характеры, каждый с очень точной речевой характеристикой. Столько любви к героям. Судить можно по любому отрывку. В издании, которое я читал, на моей любимой 69-й странице оказалась иллюстрация (прекрасная графика Л. Подлясской), а вот на 70-й: "…А когда Сережа и Коростелев шли, пробираясь между навозными лужами, к ожидавшему их "газику", дорогу преградил молодой парень, одетый роскошно – в низеньких резиновых сапогах и в кожаной курточке с блестящими пуговицами. – Дмитрий Корнеевич, – сказал он, – что ж мне теперь предпринимать, они площади не дают, Дмитрий Корнеевич! – А ты считал, – спросил Коростелев отрывисто, – тебе там коттедж приготовлен? – У меня крах личной жизни, – сказал парень, – Дмитрий Корнеевич, отмените приказ! – Раньше думать надо было, – сказал Коростелев еще отрывистее. – Голова есть на плечах? Думал бы головой. – Дмитрий Корнеевич, я вас прошу как человек человека, поняли вы? Не имею опыта, Дмитрий Корнеевич, не вник в эти взаимоотношения. – А левачить – вник?.." Хорошо же, правда? Блестяще! Характеры, ирония, юмор, чувствительность! Но все-таки читая даже самое лучшее из тех робко расцветающих лет, понимаешь, какой удар большевизм/соцреализм/сталинщина нанесли по отечественной литературе. Потому что при громадном таланте автора мы не увидим в "Сереже" ни драмы, ни столкновений, а так: конфликт хорошего с лучшим. Сладкая водичка. На бесптичье (как перефразировали в советские времена известную поговорку) и попа соловей. Особенно если посмотришь на другие берега и увидишь, что в тот, пятьдесят пятый год вышли "Лолита" и "Тихий американец", "Талантливый мистер Рипли" и "Здравствуй, грусть", Пулитцеровскую премию получили Фолкнер и Теннесси Уильямс, а по части масскульта читателей порадовали новинками Толкин, Азимов, Станислав Лем, Агата Кристи и Ян Флеминг. Могли бы живущие тогда на просторах СССР большие, великие писатели Фадеев, Катаев, Зощенко, Гроссман, Платонов, Виктор Некрасов, Пастернак, Ахматова, Александр Яшин, Дудинцев, Эренбург – и та же Панова — влиться в тот поток? (Ах, да, забыл Юрия Карловича Олешу… И литературных "генералов" Твардовского с Симоновым, которые могли бы не за председательскими, а за писательскими столами сидеть…) Могли б они выдать на-гора нечто, не только не уступающее Фолкнерам-Хемингуэям, но превосходящее? Нет никаких сомнений. Но цензура, редактура, проработки, союзы писателей, страх и ужас — и в результате мы имеем, то, что имеем. И если смотреть взглядом, так сказать, общемировым, на самом дальнем плане, понимаешь, на какую обочину после Золотого и Серебряного века, после Толстого-Достоевского-Бунина-Чехова, была отброшена советская литература. Но даже на выжженной земле, стоит пройти первым освежающим дождикам, начинают завязываться и радовать нас первоцветы. Таким стала повесть Пановой. Как предвестник настоящего взлета русской литературы в шестидесятых-семидесятых годах прошедшего века.