"Пытки, доходившие до садизма": как и почему Хрущев решился на осуждение сталинского культа

Все течет, но мало что меняется в нашей вроде бы насыщенной событиями жизни. Причем не только в сравнении с тем, что было год, два, три назад, но местами даже по отношению к событиям 70-летней давности. Как и 70 лет назад, в обществе кипят споры и страсти вокруг фигуры Сталина. Но теперь в этой вечной исторической битве верх явно одерживают сталинисты. Последний их успех - резолюция XIX съезда КПРФ.

Как уже писал "МК", в резолюции "О восстановлении полноты исторической справедливости в отношении Иосифа Виссарионовича Сталина", за которую проголосовали 5 июля делегаты съезда, признаются "ошибочными" и "деструктивными" антисталинские решения XX и XXII съездов КПСС. В первую очередь речь идет о докладе "О культе личности и его последствиях", зачитанном Никитой Хрущевым 25 февраля 1956 года на закрытом заседании ХХ съезда КПСС (14-25 февраля 1956 года).

Правда, в чем конкретно состояли ошибки, в принятом документе не сообщается. Вместо аргументов и фактов - одни эмоции: "Хрущев сполна проявил анархический индивидуализм, горячность и склонность к расколу. В расчете на дешевую популярность он подверг огульному очернению результаты 30 лет сталинского руководства... Шумиха вокруг разоблачения "культа личности" явилась жестоким ударом по искренним коммунистам..." Ну и так далее.

С КПРФ можно согласиться в одном - в том, что "огульное очернение" недопустимо. Ни по отношению к Сталину, ни по отношению к тем, кто его "очернял". Все в равной мере заслуживают исторической справедливости. Но историческая справедливость не означает огульного оправдания. И в любом случае невозможна без знания истории.

"Они на многое мне открыли глаза"

По свидетельству участников и свидетелей событий, десталинизация не была плодом заранее продуманного плана. Идея антисталинского доклада ХХ съезду родилась достаточно спонтанно. Хотя почва для этого была уже достаточно подготовлена. Процесс реабилитации жертв сталинских репрессий начался почти сразу после смерти Сталина, и хотя шел поначалу очень медленно, туго, какая-то часть безвинно осужденных на тот момент уже покинула лагеря.

В их числе был Алексей Снегов, партийный деятель, который провел в ГУЛАГе более 15 лет. "Вернувшись в Москву, он тут же начал стучаться во все двери: делом его жизни стало восстановление справедливости, - писал Сергей Хрущев, сын Никиты Сергеевича. - Первым он достучался до Микояна, они тоже старые знакомые, когда-то вместе делали революцию в Баку. Выслушав Снегова, Микоян решил свести его с Хрущевым. Снегов предложил захватить с собой еще и Ольгу Шатуновскую, в 1930-е годы она работала с отцом в Москве".

Анастас Микоян (на тот момент - первый зампред Совета министров СССР, член Политбюро ЦК КПСС) подтверждает в своих мемуарах эту версию, хотя излагает ее чуть по-иному: Снегова и Шатуновскую к нему привел Лев Шаумян, сын революционера Степана Шаумяна.

"Они на многое мне открыли глаза, рассказав о своих арестах и применяемых при допросах пытках, о судьбах десятков общих знакомых и сотнях незнакомых людей, - вспоминал Микоян. - Я помог Шатуновской и Снегову встретиться с Хрущевым, который Ольгу знал еще со времен работы в МК (Московском комитете партии. - "МК"), а Снегова - еще раньше. Эти два человека незаслуженно "выпали из истории", а они сыграли огромную роль в нашем "просвещении" в 1954-1955 годы и в подготовке вопроса о Сталине на XX съезде".

По версии Анастаса Ивановича, именно он, Микоян, первым поставил вопрос об осуждении сталинского культа и сумел убедить в необходимости такого шага Хрущева, поглощенного в это время другими заботами - освоением целины и внешней политикой. Версия Хрущева, естественно, иная. В своих мемуарах Никита Сергеевич называет себя "инициатором этого процесса", а о роли Микояна вообще не упоминает.

Кто тут более прав, уже не определить. Но на самом деле больших противоречий в двух версиях нет. Кто бы ни подсказал Хрущеву идею, главная, решающая роль в "этом процессе", безусловно, принадлежит ему - первому секретарю ЦК КПСС, первому лицу страны. От него зависело дать процессу десталинизации ход, заблокировать или отложить на потом, в долгий ящик. Любой вариант, в принципе, был возможен. И выбор в пользу первого, в отличие остальных, требовал наличия убеждений и немалого личного мужества.

Хрущев рисковал не только своими политическими позициями и, говоря современным языком, рейтингом. Ставки в игре были еще более высоки. "Он не исключал, что загнанные в угол, боясь разоблачения, Молотов, Каганович и Ворошилов, могут решиться даже на его арест, - рассказывал Сергей Хрущев о настроении и мыслях отца накануне произнесения исторической речи. - Если им, конечно, представится такая возможность.

Серову (председатель КГБ в 1954-1958 годах. - "МК") отец доверял, но чужая душа - потемки, разоблачение сталинских преступлений его, генерала КГБ, получившего орден Суворова за депортацию чеченцев в 1944 году, в последний момент могло толкнуть на союз с «молотовцами»".

С точки зрения идеологии совершенное Хрущевым можно назвать переворотом. Ведь по тогдашним меркам - и по меркам нынешних сталинистов - он совершил святотатство. Покусился на полубога. Да что там "полу"! Учитывая масштабы культа, это было полноценное, сформировавшееся, матерое божество. И после того как биологическая ипостась кумира приказала долго жить, культ, хотя и несколько сузился, но далеко не умер.

Тем не менее с процедурной точки зрения никакой анархии, никакого, используя лексикон того времени, волюнтаризма не было и в помине: каждый свой шаг Хрущев согласовывал с коллегами по Президиуму ЦК КПСС (так в то время называлось Политбюро). Да, собственно, уже заочный мемуарный спор Хрущева и Микояна о приоритете в деле десталинизации говорит о том, что это была вовсе не выходка одиночки.

История доклада о культе личности началась почти за два месяца до того, как Хрущев выступил с ним на XX съезде. На заседании Президиума ЦК, прошедшем 31 декабря 1955 года. К тому времени Хрущев уже пообщался со Снеговым и Шатуновской.

"Их рассказ, в первую очередь, их убежденность, в том числе и в том, что за спиной Николаева, убившего 1 декабря 1934 года первого секретаря Ленинградского обкома Сергея Мироновича Кирова, стоял сам Сталин, подтверждал самые страшные догадки отца, - рассказывал Сергей Хрущев. - Он попросил их описать все сказанное в письме в Президиум ЦК. Его вслух зачитал Булганин на заседании 31 декабря 1955 года".

На том же заседании по предложению Хрущева было принято решение создать специальную комиссию. Формально - "для разбора вопроса о том, каким образом оказались возможными массовые репрессии против большинства всего состава членов и кандидатов ЦК ВКП(б), избранного XVII съездом партии". Этот вопрос особенно интересовал Хрущева. Но копнула комиссия намного более глубоко и широко. В историю она вошла как "комиссия Поспелова" - по фамилии возглавившего ее партийного функционера, секретаря ЦК КПСС. Выбор был не случаен.

"Я руководствовался тем, что он много лет проработал редактором газеты "Правда" и считался близким человеком к Сталину, - вспоминал Никита Сергеевич. - Поспелов был преданнейшим Сталину человеком. Я бы сказал, более чем рабски преданный человек... Одним словом, у нас не было сомнений в его хорошем отношении Сталину, и мы считали, что это внушит доверие к материалам, которые подготовит его комиссия".

Полномочия у "комиссии Поспелова" были весьма широкие. Руководство "компетентных органов" обязали предоставлять любые затребованные ею документы. К работе комиссии были привлечены председатель КГБ Серов, ряд других "кагэбэшных" функционеров, а также заместитель главного военного прокурора Терехов.

О проделанной работе партийные следователи доложили чуть больше чем через месяц: доклад комиссии был представлен ее главой, Петром Поспеловым, на заседании президиума ЦК КПСС 9 февраля 1956 года.

"Пытки, доходившие до садизма"

О содержании этого документа и произведенном им эффекте свидетельствуют следующие строки мемуаров Микояна: "Факты были настолько ужасающими, что в особенно тяжелых местах текста Поспелову было трудно читать, один раз он даже разрыдался..."

"Материалы комиссии Поспелова явились для многих из нас совершенно неожиданными, - писал Хрущев. - Я говорю и о себе, в какой-то степени и о Маленкове, Булганине, Первухине, Сабурове, других". Нет, сами факты необоснованных репрессий представителей партийной верхушки удивить, конечно, не могли. Информацию такого рода они получали во все возрастающих объемах.

Скажем, за неделю до представления доклада "комиссии Поспелова" на заседание Президиума ЦК был доставлен из тюрьмы Борис Родос, бывший заместитель начальника следственной части Главного управления государственной безопасности НКВД, арестованный в октябре 1953 года как пособник Лаврентия Берии (в апреле 1956 года Родос был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда).

Фигура следователя вызвала интерес у Хрущева после того, как он заинтересовался делом расстрелянного в феврале 1939 года Власа Чубаря (член Политбюро ЦК ВКП(б) в 1935-1938 годах, зампредседателя Совнаркома в 1934-1938 годах). "И вот на наше заседание пришел человек, еще не старый, - рассказывал Хрущев. - Он очень растерялся, когда мы стали задавать ему вопросы. Я спросил его: "Вы вели дело Чубаря?" – "Да, я". – "Как вы вели следствие и в чем Чубарь обвинялся? И как он сознался в своих преступлениях?"

Тот говорит: "Я не знаю. Меня вызвали и сказали: будешь вести следствие по Чубарю. И дали такую директиву: бить его, пока не сознается. Вот я и бил его, он и сознался". Вот так просто!".

Словом, о характере репрессий руководители партии и правительства были вполне осведомлены. Тем более что некоторые из них сами принимали в репрессиях не последнее участие. Поразили Хрущева и других членов Президиума ЦК, думается, не столько факты, сколько цифры, показывающие масштабы устроенной "вождем народов" резни.

В докладе "комиссии Поспелова" сообщалось, в частности, что из 139 членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных на XVII съезде ВКП (б), было арестовано и расстреляно 98 человек. Что из 1966 делегатов XXVII съезда арестовано 1103 человек, расстреляно 848. Что в 1935–1940 годах было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 980 635 граждан, из которых расстреляно 688 503.

Полной картины массовых репрессий эти цифры не давали - да и сами, судя по тому, что сегодня известно, были далеко не полными, - но в то время и они звучали как открытие. Пожалуй, это была первая попытка подсчитать число жертв Большого террора.

Впрочем, приведенные в поспеловском докладе свидетельства очевидцев и участников кровавого безумия тоже, мягко говоря, впечатляли. Хотя рассказы о пытках, чувствуется, отбирались наиболее "благопристойные", наименее коробящие слух высоких руководителей. Но и они вызывали шок.

Вот один из таких рассказов (показания бывшего сотрудника НКВД Брялина): "В комнату № 61 заводили одновременно по 60 человек... ставили их на колени по ту и другую сторону и в таком положении держали арестованных по 5–7 суток, добиваясь признания. Я лично дежурил в комнате 61, находился с арестованными около 7 дней, не давая им вставать... Добиваясь признания от арестованного, брали его за ноги и ставили вниз головой, держали до тех пор, пока не признается..."

А это - показания начальника отдела УГБ НКВД БССР Сотникова: "Избиение арестованных, пытки, доходившие до садизма, стали основными методами допроса. Считалось позорным, если у следователя нет ни одного признания в день. В наркомате был сплошной стон и крик, который можно было слышать за квартал от наркомата". И подобных свидетельств в тексте доклада содержится много.

Достаточно подробно рассказывается там и о роли "вождя народов". В частности, приведен текст шифрограммы, отправленной Сталиным 10 января 1939 года региональным партийным начальникам и руководителям местных управлений НКВД и санкционировавшей применение пыток.

"ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП(б), - гласит этот документ. - ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод".

Услышанное намного превзошло ожидания. "Отец пришел в ужас, - пишет Сергей Хрущев. - Он ожидал разоблачений, но такого... В докладе Поспелов ограничился всего двумя годами сталинских репрессий, но и двух лет оказалось достаточно... Какое-то время члены Президиума сидели как оцепеневшие".

Первым молчание прервал Хрущев: "Что за вождь, если всех уничтожает? Надо проявить мужество, сказать правду. Съезду сказать..." И идея получила полную поддержку. Даже непоколебимый сталинист Молотов не отважился перечить. Правда, предложил свою поправку: "На съезде надо сказать. Но при этом сказать не только это... 30 лет мы жили под руководством Сталина - индустриализацию провели. После Сталина вышли великой партией".

Но некоторые члены Президиума, напротив, настаивали на радикальных оценках. Сабуров: "Это не недостатки... а преступления... Сказать правду о роли Сталина до конца". Пономаренко: "Гибель миллионов людей неизгладимый след оставляет. Трезво об этом периоде и роли Сталина надо сказать".

Это, пожалуй, первый документально зафиксированный - в рабочей протокольной записи заседания Президиума ЦК КПСС - случай, когда деяния Сталина были оценены как преступления представителем высшего советского руководства. И впервые сказано о "гибели миллионов". Причем и то, и другое сказано, заметим, не "волюнтаристом" Хрущевым, а другими людьми, в волюнтаризме, а тем паче в "анархическом индивидуализме", вроде бы не замеченными.

Конечно, по версии составителей "засталинской" резолюции XIX съезда КПРФ, все они входили в "хрущевскую группировку", которая, мол, "навязала" высокому партсобранию "ошибочные" решения. Но по той же логике и саму эту резолюцию можно назвать "навязанной" съезду Геннадием Зюгановым и его группировкой.

Кто сделает доклад на съезде, на том заседании не решили. Первоначально предполагалось, что докладчиком будет Поспелов. Однако в конце концов Хрущев решил взять миссию на себя. Согласно воспоминаниям Микояна, Никита Сергеевич объяснил это тем, что если с разоблачениями выступит кто-то другой, тот же Поспелов, "подумают, что первый секретарь уходит от ответственности". Было решено также, что доклад будет зачитан на закрытом заседании.

Но что это будет за доклад, еще никто не знал. "Сначала отец намеревался просто зачитать с трибуны слегка отредактированную записку комиссии Поспелова, - пишет Сергей Хрущев. - Эту версию доклада к 18 февраля подготовили Секретари ЦК Поспелов и Аристов. Доклад ограничивался 1930-ми годами, и речь в нем шла исключительно об уничтожении Сталиным партийных функционеров. Но после 9 февраля отец многое передумал, и такой паллиатив его больше не устраивал".

"Стояла гробовая тишина"

19 февраля 1956 года, на пятый день после начала съезда, Хрущев начинает диктовать стенографистке собственный текст. "Оттолкнувшись от материалов комиссии Поспелова, он пошел намного дальше, - продолжает Сергей Никитович. - Он заговорил о поражениях в начале войны, о послевоенном "Ленинградском деле", о деле врачей. Он хотел сказать еще много о чем, но сдерживали временные рамки".

Познакомившись с окончательным вариантом текста, "сталинская гвардия" в Президиуме ЦК - Молотов, Каганович, Ворошилов - возмутилась. "Они, - пишет Сергей Хрущев, - как мы знаем, с трудом согласились на зачтение делегатам съезда записки комиссии Поспелова, а теперь от них требовали, по их мнению, санкцию на их собственное политическое самоубийство".

Разразился скандал. Который, впрочем, ни к чему не привел. "Был небольшой спор по этому вопросу, - описывал итоги этого последнего обсуждения, прошедшего 24 февраля 1956 года в комнате отдыха президиума съезда, Анастас Микоян. - Молотов, Каганович и Ворошилов сделали попытку, чтобы этого доклада вообще не делать. Хрущев и больше всего я активно выступили за то, чтобы этот доклад состоялся. Маленков молчал. Первухин, Булганин и Сабуров поддержали нас.

Тогда Никита Сергеевич сделал очень хороший ход, который разоружил противников доклада. Он сказал: "Давайте спросим съезд на закрытом заседании, хочет ли он, чтобы доложили по этому делу или нет". Это была такая постановка вопроса, что деваться оказалось некуда. Конечно, съезд бы потребовал доклада... Приняли решение, что в конце съезда, на закрытом заседании, после выборов в ЦК (что для Молотова и Кагановича казалось очень важным) такой доклад сделать".

В общем, обезвредить "бомбу" не получилось. И "бомба" взорвалась. Пересказывать знаменитый хрущевский доклад, наверное, нет смысла. Он давно уже не засекречен: любой желающий может найти его в Сети. На современного читателя эта речь, пожалуй, не произведет такого уж сильного впечатления: нового для себя он найдет немного. А кого-то наверняка разочарует. Разобравшись с культом личности Сталина, с прочими культами, мифами и догмами, составлявшими партийную идеологию, КПСС и ее лидер расставаться не спешили.

"У нас есть полная уверенность в том, что наша партия, вооруженная историческими решениями своего XX съезда, поведет советский народ по ленинскому пути к новым успехам, к новым победам", - оптимистично закончил Хрущев свое выступление. - Да здравствует победоносное знамя нашей партии - ленинизм!" Согласно официальной стенограмме, после этих слов раздались "бурные, продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию". И на протяжении всей речи делегаты якобы тоже то и дело рукоплескали лидеру партии. Однако, как свидетельствовали очевидцы, атмосфера в зале была совершенно иной.

"В зале стояла гробовая тишина, - вспоминал "архитектор перестройки" Александр Яковлев (в те годы - инструктор ЦК КПСС). - Я не слышал ни скрипа кресел, ни кашля, ни шепота. Никто не смотрел друг на друга... Я встречал утверждения, что доклад сопровождался аплодисментами. Не было их. А вот в стенограмме помощники Хрущева их обозначили в нужных местах, чтобы изобразить поддержку доклада съездом".

Как признавался Яковлев в беседе с автором этих строк, сомнения в истинности "единственно верного пути", у него появились еще до XX съезда. Но хрущевский доклад его "добил". "Я вдруг услышал, что первое лицо государства говорит о Сталине, о том, кто считался величайшим гением всех времен и народов, как о преступнике, - рассказывал Александр Николаевич. - Я тут же ушел из ЦК, пошел учиться. Начал перечитывать Маркса и Ленина и понял, что это обман, пустышка".

Чем больше люди были очарованы Сталиным, чем больше верили ему и партии, тем большим было разочарование. Зафиксированы случаи, когда некоторые особо верующие и эмоциональные коммунисты и комсомольцы, ознакомившись с антисталинским докладом Хрущева на XX съезде, кончали жизнь самоубийством. Да и для всего государства это было, безо всякого преувеличения, потрясением основ.

Говорят, что премьер-министр Израиля Давид Бен-Гурион после того, как ему стало известно содержание доклада, изрек: "Если это не фальшивка, не специально подставленная нам дезинформация, поверь моему слову - через двадцать лет не будет Советского Союза".

Бен-Гурион ошибся на 15 лет. Но те, кто винят "волюнтариста" Хрущева в крахе СССР - или как минимум в создании предпосылок для оного, - не учитывают, что "бомбу", разорвавшуюся на XX съезде, заложил вовсе не он. Минером был товарищ Сталин, ибо гора трупов, созданная его трудами, тянет не только на XX съезд, но и на Нюрнберг.

По самым скромным подсчетам, 30-летнее правление "вождя народов" обошлось стране не менее чем в 10 миллионов человеческих жизней: расстрелянные по приговорам и без приговоров, умершие в тюрьмах, лагерях и ссылках, в ходе и в результате депортаций...

Плюс - жертвы "преобразования деревни", сиречь геноцида крестьянского населения. Их доля, кстати, самая большая в этом мартирологе. Согласно заявлению Госдумы "Памяти жертв голода 30-х годов на территории СССР" от 2 февраля 2008 года, в результате голода, вызванного насильственной коллективизацией, погибло около семи миллионов человек.

Хрущев, стоит заметить, о коллективизации в своем докладе ничего не говорил. И не сказал еще о многом-многом другом. Хрущев лишь приоткрыл дверцу в эту комнату ужасов. Приоткрыл в том числе из тех соображений, что тянуть становилось все более опасно, рискованно для власти: если бы она не возглавила процесс разоблачения преступлений сталинского режима, за нее это мог сделать кто-то другой.

"На XXI съезде уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше, - доказывал Никита Сергеевич своим соратникам. - Поэтому лучше всего сделать второй доклад (то есть доклад о сталинском культе. - "МК") теперь". Так что, вполне возможно, Хрущев не приблизил, а отсрочил крах СССР. Но еще больше он боялся того, что "история может повториться": эта мысль красной нитью проходит в его воспоминаниях.

Сегодняшние поклонники Сталина, как видим, куда более отважны, чем тогдашние советские руководители. Ничего не боятся. Но есть подозрения, что смелость эта зиждется на двух основаниях. Во-первых, на недальновидности или, проще говоря, глупости. Господам-товарищам сталинистам не хватает ума понять, что неизбежным следствием политической реабилитации "вождя народов" является реабилитация сталинских методов и практик.

А отсюда совсем недалеко до возвращения этих методов и практик в политический обиход. И соответственно - до воплей и стонов, подобных тем, что звучали 80-90 лет назад: "Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка!" Не понравится, ой как не понравится господам-товарищам "справедливость по-сталински". Первыми возопят.

Второе: идеологи и прорабы ресталинизации пока находятся довольно далеко от верхних этажей властной вертикали и, стало быть, могут нести любой бред, принимать любые резолюции, не отвечая за "базар". Возможно, дорвавшись до настоящей власти, они поумнеют и будут менее восторженно, более критично и ответственно относиться к фигуре "доктора" Сталина и его опытам над людьми. Но проверять это на практике, откровенно говоря, не хотелось бы. Вдруг не поумнеют?