Дьяволиада началась ровно век назад

Ровно сто лет назад, летом 1925 года, вышла первая книга Михаила Булгакова (и одна из трех всего прижизненных) — "Дьяволиада". Небольшая (162 страницы), она состояла из пяти рассказов (повестей?). Михаил Булгаков, "Дьяволиада", "Недра", 1925. Рассказы очень разные по жанру, по стилистике, по теме. Такое ощущение, что автор будто бы "засталбливал" темы и идеи и искал, где, на каком поле и в каком жанре ему будет интереснее. Там и фантасмагория в бюрократическом антураже, сновидческий и остроумный Кафка ("Дьяволиада"). И бытовые воспоминания о недавнем военном коммунизме ("№13 Дом Эльпит Рабкоммуна"). И героически-революционная "Китайская история" а-ля Бабель. И "Похождения Чичикова" с большим приветом любимому Гоголю и революции, которая не переменила примерно ничего, а если и переменила, то только в дурную сторону. И среди разного, достойного — любимейшая моя (вершина, по-моему, булгаковская): повесть "Роковые яйца". Вещь эта незаслуженно осталась в массовом сознании в тени (написанного в том же 1925-м году) "Собачьего сердца" — в основном из-за перестроечной экранизации Бортко. Но режиссер (во многом благодаря блестящему кастингу и изумительной игре Евстигнеева) совершил тогда подмену смыслов и вложил Булгакову то, о чем тот не писал. В трактовке Бортко изумительной душевной красоты старая интеллигенция по странному недоразумению дает ум и жизнь хаму-пролетариату в лице (морде?) Шарикова. А когда Шариков, подначиваемый всякими инородцами Швондерами, начинает предъявлять свои права, загоняет его туда, откуда его вытащили — в собачью будку (и поделом). Хотя то, что изначально "Собачье сердце" звучит по-другому, можно судить по парной к нему повести "Роковые яйца". И картина хтони, оживленной и вытащенной из небытия усилиями неугомонной российской интеллигенции, в "Яйцах" гораздо ярче и масштабнее. И гораздо ярче гротеск, ирония, и герои. Я бы всем советовал прочитать /перечитать эту повесть. 80 страниц, а столько смыслов. Да и наслаждение. Кадр из российско-чешской фантастической комедии "Роковые яйца" режиссёра Сергея Ломкина, 1995 год. Фото: kino-teatr.ru Итак, действие происходит в 1928 году в Москве — в недалеком (по отношению к автору и его современным читателям) будущем. НЭП, очевидно, продолжает триумфальное шествие по стране: благодаря строительству небоскребов и рабочих коттеджей побежден жилищный кризис, профессору Персикову возвращают все комнаты его пятикомнатной квартиры на Пречистенке, репортеры в поисках сенсаций проникают повсюду, новости транслируются на экранах, установленных на крышах домов, а ГПУ имеет на вооружении электрические револьверы. И в то же время советская власть, Кремль и Лубянка никуда не делись. Профессор Персиков, зоолог и чудак, случайно обнаруживает красный луч, который чрезвычайно благотворно воздействует на икру земноводных: вылупляются (в том числе) лягушки величиной с куриц. Одновременно в Стране Советов разражается птичий грипп, и дохнут (и уничтожены загратотрядами) все курицы. Куроводство надо восстанавливать, и дело поручено имеющему большие заслуги комиссару Рокку. Он изымает у профессора Персикова аппараты, создающие волшебный красный луч, и начинает воздействовать ими на выписанные из-за границы куриные яйца. Однако произошла чудовищная ошибка. Рокку в руки попадают не куриные, а змеиные и крокодильи яйца, которые предназначались для опытов Персикова. Вылупляются гигантские анаконды, которые убивают и Рокка, и его близких, и подвернувшихся агентов ГПУ, невзирая на электрические револьверы. Змеи объединяются, разоряют Смоленск и широким фронтом идут на Москву. Навстречу выступают отряды Красной армии, вооруженные газами и аэропланами. Толпа громит лабораторию Персикова в Зоологическом институте и линчует его самого. В первом варианте повести (не сохранился) земноводные захватывают и громят Москву, и гигантский змей в итоге обвивает колокольню Ивана Великого. Но впоследствии автор, видимо, понял, что хватил лишку, и в подобном изводе у повести перед цензурой вовсе нет шансов. Поэтому появляется "бог из машины", в августе (а именно 19-го, в Преображение Господне — и в будущий путч) ударяет небывалый мороз, до минус восемнадцати, и все змеи и крокодилы, штурмующие столицу, счастливым образом дохнут. В этой повести ответственность интеллигенции (ошибкой выведшей в своих лабораториях "красный луч") гораздо более отчетлива, чем в "Собачьем сердце", а воздаяние за безответственные эксперименты выглядит страшнее и определеннее. Профессор Преображенский после афронта с Шариковым продолжает попивать за обедом водочку и не читать советских газет — профессор Персиков гибнет, растерзанный обезумевшей толпой. Гротеск, сарказм, ирония — огромная палитра чувств подвластна автору. Читать повесть — истинное удовольствие. На 69-й странице действие только раскручивается, и к Персикову является в охоте за "красным лучом" явный агент заграничных спецслужб: "…Весь мир следит за работой профессора Персикова, затаив дыхание... Но всем прекрасно известно, как тяжко положение ученых в советской России. Антр ну суа ди... Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не умеют ценить ученые труды, так вот он хотел бы переговорить с профессором... Одно иностранное государство предлагает профессору Персикову совершенно бескорыстно помощь в его лабораторных работах. Зачем здесь метать бисер, как говорится в священном писании. Государству известно, как тяжко профессору пришлось в 19-м и 20-м году во время этой хи-хи... революции. Ну, конечно, строгая тайна... профессор ознакомит государство с результатами работы, а оно за это финансирует профессора. Ведь он построил камеру, вот интересно было бы ознакомиться с чертежами этой камеры... И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака белоснежную пачку бумажек... - Какой-нибудь пустяк, 5.000 рублей, например, задатку, профессор может получить сию же минуту... и расписки не надо... профессор даже обидит полномочного торгового шефа, если заговорит о расписке. — Вон!!! — вдруг гаркнул Персиков так страшно, что пианино в гостиной издало звук на тонких клавишах…" Чудом вышедшая во время НЭПа повесть, ясно, не имела никаких шансов в иные советские времена; она пришла к нам в горбачевскую оттепель одновременно с "Собачьим сердцем" — и была им (благодаря плоской экранизации) совершенно затемнена. Меж тем, даже будучи под спудом, она проросла потом (перечитайте, сравните) в Ильфе-Петрове, в Войновиче, в Довлатове, в Вен. Ерофееве. А среди запретов и гонений, обрушившихся на голову Булгакову, вещь эта стала не первой и далеко не последней.